Но по некоторым признакам можно было бы понять, что враг ведет себя совсем по-другому. Можно было бы заметить, что вылазка грузин не явилась неожиданностью для хорезмийцев. Нет ни смятения, ни азарта случайной битвы, во всем сквозит глазомер, расчет и преднамеренный план.
Киас-эд-Дин бросился на атакующих грузин и ввязался в бой. Но этот бой продолжался до тех пор, пока грузины не распалились и не ослепли от ярости и от видимости успеха. Как только это случилось, Киас-эд-Дин начал постепенно отходить, затягивая, завлекая опьяненных успехом грузин в узкий роковой рукав.
Хорезмийцы разыгрывали спектакль отступления, а грузины рвались вперед с победным криком "ваша!", и для них это был вовсе не спектакль, но настоящая битва, настоящая погоня, настоящий успех в бою. Они даже думали, что если вчера темнота спасла отряд хорезмийцев от полного уничтожения, то сегодня, пока еще раннее утро, ничто не поможет врагу, ни один не уйдет живым от священных стен Тбилиси.
На узком повороте из-за холма внезапно выскочил на грузин отряд хорезмийцев под командованием Орхана. Грузинские конники рвались вперед, а между тем сзади их настигали, рассекая воздух, свистящие сабли Орханова отряда. Остановиться на всем скаку было нельзя, и грузины попали в окружение. Теперь им самим пришлось применить вчерашний прием хорезмийцев. Боцо в ожесточении налетел на стену врагов в том месте, где она была потоньше, и не успело еще сомкнуться до конца разорванное кольцо, грузины, как несомые ветром, летели уж по дну лощины к стенам родного города. Задним пришлось отбиваться и пожертвовать собой, чтобы остальные успели доскакать. На крепостных стенах и башнях увидели, что войска возвращаются не по-вчерашнему, без победных криков и ликования. Воины мчались, припадая к гривам коней и прикрывая спину щитами. Было видно, что они полностью доверились быстроте конских ног, только в этом видели спасение от преследующего врага.
Мемна, увидев бегство своего брата, побледнел. Он решил тотчас вывести из ворот подкрепление и остановить преследователей, и опрокинуть их, и гнать, и рубить, как это было вчера. Подав команду, он вскочил на коня и поднял над головой шлем, чтобы надеть его, как вдруг воин-перс, стоявший поблизости, ударил его по голове железной палицей с острыми зубьями на конце. Мемна свалился с коня. Все персы, находившиеся поблизости, обнажили сабли и со слепым безрассудством бросились на грузин. Крики персов и грузин перемешались.
– Аллах! Ил аллах!
– Мемна убили. Убили нашего Мемна!
– Измена! Изменили персы!
– Бей неверных!
Затем все потонуло в общем неразборчивом шуме, в воплях и душераздирающих криках. Воины, призванные оборонять крепость от наружных войск, бросились друг против друга, и по всему городу началась резня.
Бежавший от Киас-эд-Дина отряд грузин успел вскочить в город, но ворота было закрывать некому: у самых ворот и на стенах, по их сторонам кипела рукопашная между грузинами и мятежными мусульманами. Отряд грузин, прискакавших с поля боя, тотчас обратился против мятежников и, вероятно, расправился бы с ними, но ворота оставались незакрытыми, и Киас-эд-Дин со своими конниками ворвался в город.
Кое-как отряду Боцо удалось пробиться сквозь неразбериху всеобщей резни и увести остатки грузинского войска на другой берег Куры, в Исанскую крепость. Исанская крепость оказалась изолированной от остальных частей города.
Но царские сокровища оказались в руках Джелал-эд-Дина и вообще весь Тбилиси оказался фактически в его руках. Теперь султан должен был сдержать обещание и отдать город на разграбление воинам. Опьяневшие, озверевшие от крови, хорезмийцы с дикими криками врывались в дома, рубили вдоль и поперек всех, кто попадался под руку, мужчин и детей сразу, женщин – после осквернения и надругательств. Едва обхватывая руками, выволакивали на улицы бурдюки, по улице текли ручьи из вина и крови. Заплясали на стенах домов отблески пожаров. Во время этого разгула воины не разбирались, чей дом под рукой; неверного грузина или перса-магометанина. Все были одинаковы. Все истекало кровью и горело в огне.
Жители Тбилиси приготовились к длительной осаде родного города. Они думали, что пройдут месяцы, прежде чем чаша весов войны склонится на ту или другую сторону. Кроме того, они были уверены, что придет подмога, а значит, врагам придется в конце концов снять осаду и отступить. Вот почему, хотя город и был осажден, жизнь шла своим чередом и никто не собирался умирать.
Внезапное вторжение вражеских полчищ в город повергло тбилисцев в ужас. Они не хотели верить своим глазам и ушам, видя разгорающиеся уличные бои и слыша шум рукопашной схватки под своими окнами.
Павлиа первый заметил пламя пожара, взметнувшееся на окраине Тбилиси. Он забарахтался в своем кресле, заметался, насколько для него это было возможно. Шум боя приближался, как шум лавины в горах или шум наводнения, когда, опрокинув плотину, вода мчится по равнине, смывая все на своем пути.
Грузины дрались за каждую улицу и за каждый дом. Они устраивали засады, стреляли из окон и щелей. Лязг оружия и вопли приближались к дому Торели.
Перепуганная насмерть Цаго, прижимая к груди ребенка, забилась в темный угол и дрожала так, что стучали зубы. Павлиа как будто не терял присутствия духа, хотя и не знал, что делать, чем помочь бедной сестре и малышу.
– Спускайся в подвал, – советовал он, – да скорее, не теряй драгоценных секунд.
– Нет… все равно… найдут и там. Видно, уж нам не спастись.
– Тогда бегите куда глаза глядят. Но выбирайтесь отсюда, сейчас они будут здесь. Будь проклята моя немощность, моя неподвижность в этот час!
– Не успеем и убежать, догонят. – И, вместо того чтобы спасаться, Цаго разразилась рыданиями.
Павлиа выставил вперед руки, чтобы показать свою полную беспомощность и бесполезность.
– Несчастная, что же ты стоишь? Нет ли у вас в доме какого-нибудь тайного убежища или потайного хода?
– Есть со двора ход, ведущий к Куре.
– Что же ты молчала? Что же ты медлишь? Ход к реке! Что же тебе еще нужно, если есть ход к реке? Спускайся, пока не поздно.
– А как же ты? Могу ли оставить тебя одного?
– Меня затащите под лестницу. Я там останусь, и меня не найдут.
– Под лестницей заметят, там светло.
– Не думай обо мне, когда нужно спасать ребенка. Какая же ты мать, если не хочешь его спасти.
Цаго выбежала из комнаты. Павлиа взгромоздился на плечи юноши, который был и учеником мудрого ученого, и его слугой одновременно. Юноша затащил калеку под лестницу и усадил его в самое узкое темное место. Павлиа велел принести боевые доспехи, оставшиеся после Торели: лук, саблю и щит. Слуга тоже начал устраиваться под лестницей, но Павлиа прогнал его, сказав:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Киас-эд-Дин бросился на атакующих грузин и ввязался в бой. Но этот бой продолжался до тех пор, пока грузины не распалились и не ослепли от ярости и от видимости успеха. Как только это случилось, Киас-эд-Дин начал постепенно отходить, затягивая, завлекая опьяненных успехом грузин в узкий роковой рукав.
Хорезмийцы разыгрывали спектакль отступления, а грузины рвались вперед с победным криком "ваша!", и для них это был вовсе не спектакль, но настоящая битва, настоящая погоня, настоящий успех в бою. Они даже думали, что если вчера темнота спасла отряд хорезмийцев от полного уничтожения, то сегодня, пока еще раннее утро, ничто не поможет врагу, ни один не уйдет живым от священных стен Тбилиси.
На узком повороте из-за холма внезапно выскочил на грузин отряд хорезмийцев под командованием Орхана. Грузинские конники рвались вперед, а между тем сзади их настигали, рассекая воздух, свистящие сабли Орханова отряда. Остановиться на всем скаку было нельзя, и грузины попали в окружение. Теперь им самим пришлось применить вчерашний прием хорезмийцев. Боцо в ожесточении налетел на стену врагов в том месте, где она была потоньше, и не успело еще сомкнуться до конца разорванное кольцо, грузины, как несомые ветром, летели уж по дну лощины к стенам родного города. Задним пришлось отбиваться и пожертвовать собой, чтобы остальные успели доскакать. На крепостных стенах и башнях увидели, что войска возвращаются не по-вчерашнему, без победных криков и ликования. Воины мчались, припадая к гривам коней и прикрывая спину щитами. Было видно, что они полностью доверились быстроте конских ног, только в этом видели спасение от преследующего врага.
Мемна, увидев бегство своего брата, побледнел. Он решил тотчас вывести из ворот подкрепление и остановить преследователей, и опрокинуть их, и гнать, и рубить, как это было вчера. Подав команду, он вскочил на коня и поднял над головой шлем, чтобы надеть его, как вдруг воин-перс, стоявший поблизости, ударил его по голове железной палицей с острыми зубьями на конце. Мемна свалился с коня. Все персы, находившиеся поблизости, обнажили сабли и со слепым безрассудством бросились на грузин. Крики персов и грузин перемешались.
– Аллах! Ил аллах!
– Мемна убили. Убили нашего Мемна!
– Измена! Изменили персы!
– Бей неверных!
Затем все потонуло в общем неразборчивом шуме, в воплях и душераздирающих криках. Воины, призванные оборонять крепость от наружных войск, бросились друг против друга, и по всему городу началась резня.
Бежавший от Киас-эд-Дина отряд грузин успел вскочить в город, но ворота было закрывать некому: у самых ворот и на стенах, по их сторонам кипела рукопашная между грузинами и мятежными мусульманами. Отряд грузин, прискакавших с поля боя, тотчас обратился против мятежников и, вероятно, расправился бы с ними, но ворота оставались незакрытыми, и Киас-эд-Дин со своими конниками ворвался в город.
Кое-как отряду Боцо удалось пробиться сквозь неразбериху всеобщей резни и увести остатки грузинского войска на другой берег Куры, в Исанскую крепость. Исанская крепость оказалась изолированной от остальных частей города.
Но царские сокровища оказались в руках Джелал-эд-Дина и вообще весь Тбилиси оказался фактически в его руках. Теперь султан должен был сдержать обещание и отдать город на разграбление воинам. Опьяневшие, озверевшие от крови, хорезмийцы с дикими криками врывались в дома, рубили вдоль и поперек всех, кто попадался под руку, мужчин и детей сразу, женщин – после осквернения и надругательств. Едва обхватывая руками, выволакивали на улицы бурдюки, по улице текли ручьи из вина и крови. Заплясали на стенах домов отблески пожаров. Во время этого разгула воины не разбирались, чей дом под рукой; неверного грузина или перса-магометанина. Все были одинаковы. Все истекало кровью и горело в огне.
Жители Тбилиси приготовились к длительной осаде родного города. Они думали, что пройдут месяцы, прежде чем чаша весов войны склонится на ту или другую сторону. Кроме того, они были уверены, что придет подмога, а значит, врагам придется в конце концов снять осаду и отступить. Вот почему, хотя город и был осажден, жизнь шла своим чередом и никто не собирался умирать.
Внезапное вторжение вражеских полчищ в город повергло тбилисцев в ужас. Они не хотели верить своим глазам и ушам, видя разгорающиеся уличные бои и слыша шум рукопашной схватки под своими окнами.
Павлиа первый заметил пламя пожара, взметнувшееся на окраине Тбилиси. Он забарахтался в своем кресле, заметался, насколько для него это было возможно. Шум боя приближался, как шум лавины в горах или шум наводнения, когда, опрокинув плотину, вода мчится по равнине, смывая все на своем пути.
Грузины дрались за каждую улицу и за каждый дом. Они устраивали засады, стреляли из окон и щелей. Лязг оружия и вопли приближались к дому Торели.
Перепуганная насмерть Цаго, прижимая к груди ребенка, забилась в темный угол и дрожала так, что стучали зубы. Павлиа как будто не терял присутствия духа, хотя и не знал, что делать, чем помочь бедной сестре и малышу.
– Спускайся в подвал, – советовал он, – да скорее, не теряй драгоценных секунд.
– Нет… все равно… найдут и там. Видно, уж нам не спастись.
– Тогда бегите куда глаза глядят. Но выбирайтесь отсюда, сейчас они будут здесь. Будь проклята моя немощность, моя неподвижность в этот час!
– Не успеем и убежать, догонят. – И, вместо того чтобы спасаться, Цаго разразилась рыданиями.
Павлиа выставил вперед руки, чтобы показать свою полную беспомощность и бесполезность.
– Несчастная, что же ты стоишь? Нет ли у вас в доме какого-нибудь тайного убежища или потайного хода?
– Есть со двора ход, ведущий к Куре.
– Что же ты молчала? Что же ты медлишь? Ход к реке! Что же тебе еще нужно, если есть ход к реке? Спускайся, пока не поздно.
– А как же ты? Могу ли оставить тебя одного?
– Меня затащите под лестницу. Я там останусь, и меня не найдут.
– Под лестницей заметят, там светло.
– Не думай обо мне, когда нужно спасать ребенка. Какая же ты мать, если не хочешь его спасти.
Цаго выбежала из комнаты. Павлиа взгромоздился на плечи юноши, который был и учеником мудрого ученого, и его слугой одновременно. Юноша затащил калеку под лестницу и усадил его в самое узкое темное место. Павлиа велел принести боевые доспехи, оставшиеся после Торели: лук, саблю и щит. Слуга тоже начал устраиваться под лестницей, но Павлиа прогнал его, сказав:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117