– Мы упустили его так же, как и этот песок. Какими идиотами мы были.
Торкель стоял рядом, прямые волосы развевались на легком ветру, бледные щеки разрумянились от ветра:
– Но только не ты, минн хари.
– Ну, – Вальтеоф посмотрел на него. – Что делать? Сдаться Вильгельму? Бежать? Нет, – он вздрогнул, – я не могу и подумать о том, чтобы уехать из Англии. Дать последний бой, здесь, в этом углу, спиной к морю? – У него вырвался тяжелый вздох. – Но имею ли я право требовать от вас всех, чтобы вы шли на смерть, когда это не даст вам ничего, кроме личной славы? Смогу ли я увидеть Осгуда и Хакона мертвыми или Ульфа лежащим в собственной кровати? Нет, слишком поздно для сражения. – Его охватило отчаяние. – Я должен сдаться Вильгельму. Думаю, если я так сделаю, он пощадит жизнь остальных – он делал так раньше.
– Если скажешь, мы будем сражаться, – вымолвил Торкель. Ему не надо было добавлять, что каждый человек на этом клочке земли будет биться до смерти, если бы граф им это велит.
Вальтеоф покачал головой:
– Я должен отдать себя в его руки и молить о милости к вам, должен преклонить перед ним колени. – Он приложил огромные усилия, чтобы сдержать себя, но его любовь к людям, к каждому клочку земли была настолько велика, что это прорвалось наружу. Он склонил голову на руки, и горячие слезы скатились по щекам. Торкель сел рядом на траву и положил руку ему на плечо. Он ничего не говорил, чувствуя и в себе отражение той усталости, которая была в его господине, и так, сидя, он смотрел на море. В конце концов, Вальтеоф глубоко и прерывисто вздохнул:
– Если бы мы сдались раньше, это было бы не так унизительно для всех нас. Но сейчас – я одинокий бунтовщик, умоляющий о помиловании. Господи, смогу ли я это сделать?
– Мы можем сделать то, что должны, – сказал Торкель. – У тебя достаточно смелости.
– Достаточно? – Вальтеоф посмотрел на блестящую воду. Солнечный свет, голубое небо казались насмешкой в этот день. Он чувствовал себя невероятно уставшим, не осталось больше никаких эмоций. Как будто этой битвы в Йорке никогда не было. – Все уйдет, так же, как и песок сквозь пальцы.
– Никогда, – Торкель сказал это с уверенностью. – Мой господин, пошли к королю Ричарда де Руля. Обращался ты с ним хорошо, ты не мог бы никого лучше выбрать, чтобы узнать у Вильгельма его условия.
Вальтеоф встал на ноги, распрямил плечи:
– Ты прав, конечно. Я поговорю с ним об этом.
Он вернулся в лагерь, совершенно спокойный, господин самому себе, и, исключая морщинку, не осталось никакого следа от отчаяния, охватившего его.
Ричард в своей палатке зевал над шахматами, снедаемый скукой пленника.
– Ты поедешь? – спросил граф. – Один из моих людей проведет тебя через болота и привезет обратно с ответом от Вильгельма.
– Я поеду, – ответил Ричард. – Друг мой, это все, что ты можешь сделать.
– Да, но как это все будет? – тоскливо спросил Вальтеоф. – Он заставит меня ехать на моих собственных коленях с седлом на спине?
Ричард яростно запротестовал:
– Клянусь, Вальтеоф, он не заставит тебя это делать. Ты ненавидишь его сейчас за все, что он натворил на севере, и я не могу тебя винить, но он умеет быть милосердным. Поверь мне.
– Что еще я могу сделать? – сказал Вальтеоф и посмотрел ему вслед, когда Ричард уехал вместе с местным сопровождающим.
На следующее утро он вернулся с ответом Вильгельма. Граф Хантингтона должен немедленно приехать в лагерь нормандцев со всеми своими людьми и сдать оружие. Им обещают сохранить жизнь, но и только.
Казалось, что Оти помогал ему одеваться дольше и тщательнее, чем обычно, Вальтеоф сказал:
– Если бы мой отец мог видеть, что я собираюсь сегодня сделать…
Оти выругался и затем прибавил:
– Вы – человек гордый, господин. Может, раньше я этого не говорил, но я приглядывал за вами с тех пор, когда вы еще не могли достать до стремени, и говорю вам, что он должен благодарить Бога за то, что вы то, что вы есть.
Теплое чувство охватило Вальтеофа, первый раз за все эти дни, вселяя в него уверенность, и он слегка дотронулся до руки Оти.
– Даст Бог, я не заставлю вас идти на позор, – грустно сказал он и вышел.
Молчаливая группа выехала из болот во главе с графом. Мало кто говорил, и слышны были только топот копыт и бряцание оружия. Вчерашнее резкое солнце скрылось, и сегодня снова тяжелые облака надвигались с востока, обещая снег. Вальтеоф ехал между Ричардом и Торкелем. Он не мог больше ни о чем думать. Все, что сейчас занимало его ум, – это боль от поражения и измены и еще большая боль от того, что он должен отдать свой топор в нормандские руки. Он вспомнил слова умирающего отца – «носи его с честью», – и ему хотелось знать, в покое ли сейчас его дух. Он держал топор, чувствуя знакомую рукоять, отделанную серебром. Мысль о том, что он будет висеть в нормандском доме, была невыносима, заставляла его сгорать от стыда, и ему хотелось умереть, держа его в руках, как умер его брат. Лучше бы он сжег его прошлой ночью, чем отдавать его сейчас.
Но это не было сделано, и поэтому, когда он приехал в нормандский лагерь и шел во главе своих воинов через ряды нормандских копий, все, что он мог сделать, – это нести его с гордостью. Он шел совершенно безвольный к палатке короля, так, как будто его здесь и не было, и, остановившись перед нормандским флагом, оглянулся на нормандцев.
Он увидел Вильгельма де Варенна, который был так добр к нему в Нормандии; увидел Вальтера Гюиффара, на землях которого он охотился; оба выглядели мрачно, но де Варенн слабо улыбнулся, стараясь его поддержать. Он увидел Ива де Таллебуа со злобным выражением лица и Ральфа де Тоени, знаменосца, который подошел, чтобы организовать сбор оружия.
Он подошел к графу и протянул руку, но гордость снова вспыхнула в Вальтеофе.
– Нет, – громко и ясно сказал он, – я не отдам топор никому, кроме короля.
Де Тоени тяжело посмотрел на него:
– Мой господин, мне приказано… Вальтеоф посмотрел на него прямо.
– Вы хотите забрать его у меня силой?
– О, нет, – торопливо ответил де Тоени. Историю о том, как боролся Вальтеоф в воротах Йорка, слышал каждый нормандец. – Я не вижу причин, почему бы вам не отдать его в руки нашего короля.
И в эту минуту из палатки вышел сам Вильгельм. Он тоже был одет в боевую кольчугу, с мечом в руке, шлем его был украшен золотой короной, пурпурная мантия развевалась у него за плечами. Он остановился, сурово глядя на англичан. Затем он направился прямо к Вальтеофу.
– Ну, господин, – его тон был недружелюбным, – или мне называть вас бунтарем и предателем, так как вы уже приезжали ко мне таким образом однажды?
Слова ударили Вальтеофа так, что он вздрогнул. Медленно он опустился на колени и положил свой боевой топор к ногам Вильгельма. Тихим, странным голосом граф проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Торкель стоял рядом, прямые волосы развевались на легком ветру, бледные щеки разрумянились от ветра:
– Но только не ты, минн хари.
– Ну, – Вальтеоф посмотрел на него. – Что делать? Сдаться Вильгельму? Бежать? Нет, – он вздрогнул, – я не могу и подумать о том, чтобы уехать из Англии. Дать последний бой, здесь, в этом углу, спиной к морю? – У него вырвался тяжелый вздох. – Но имею ли я право требовать от вас всех, чтобы вы шли на смерть, когда это не даст вам ничего, кроме личной славы? Смогу ли я увидеть Осгуда и Хакона мертвыми или Ульфа лежащим в собственной кровати? Нет, слишком поздно для сражения. – Его охватило отчаяние. – Я должен сдаться Вильгельму. Думаю, если я так сделаю, он пощадит жизнь остальных – он делал так раньше.
– Если скажешь, мы будем сражаться, – вымолвил Торкель. Ему не надо было добавлять, что каждый человек на этом клочке земли будет биться до смерти, если бы граф им это велит.
Вальтеоф покачал головой:
– Я должен отдать себя в его руки и молить о милости к вам, должен преклонить перед ним колени. – Он приложил огромные усилия, чтобы сдержать себя, но его любовь к людям, к каждому клочку земли была настолько велика, что это прорвалось наружу. Он склонил голову на руки, и горячие слезы скатились по щекам. Торкель сел рядом на траву и положил руку ему на плечо. Он ничего не говорил, чувствуя и в себе отражение той усталости, которая была в его господине, и так, сидя, он смотрел на море. В конце концов, Вальтеоф глубоко и прерывисто вздохнул:
– Если бы мы сдались раньше, это было бы не так унизительно для всех нас. Но сейчас – я одинокий бунтовщик, умоляющий о помиловании. Господи, смогу ли я это сделать?
– Мы можем сделать то, что должны, – сказал Торкель. – У тебя достаточно смелости.
– Достаточно? – Вальтеоф посмотрел на блестящую воду. Солнечный свет, голубое небо казались насмешкой в этот день. Он чувствовал себя невероятно уставшим, не осталось больше никаких эмоций. Как будто этой битвы в Йорке никогда не было. – Все уйдет, так же, как и песок сквозь пальцы.
– Никогда, – Торкель сказал это с уверенностью. – Мой господин, пошли к королю Ричарда де Руля. Обращался ты с ним хорошо, ты не мог бы никого лучше выбрать, чтобы узнать у Вильгельма его условия.
Вальтеоф встал на ноги, распрямил плечи:
– Ты прав, конечно. Я поговорю с ним об этом.
Он вернулся в лагерь, совершенно спокойный, господин самому себе, и, исключая морщинку, не осталось никакого следа от отчаяния, охватившего его.
Ричард в своей палатке зевал над шахматами, снедаемый скукой пленника.
– Ты поедешь? – спросил граф. – Один из моих людей проведет тебя через болота и привезет обратно с ответом от Вильгельма.
– Я поеду, – ответил Ричард. – Друг мой, это все, что ты можешь сделать.
– Да, но как это все будет? – тоскливо спросил Вальтеоф. – Он заставит меня ехать на моих собственных коленях с седлом на спине?
Ричард яростно запротестовал:
– Клянусь, Вальтеоф, он не заставит тебя это делать. Ты ненавидишь его сейчас за все, что он натворил на севере, и я не могу тебя винить, но он умеет быть милосердным. Поверь мне.
– Что еще я могу сделать? – сказал Вальтеоф и посмотрел ему вслед, когда Ричард уехал вместе с местным сопровождающим.
На следующее утро он вернулся с ответом Вильгельма. Граф Хантингтона должен немедленно приехать в лагерь нормандцев со всеми своими людьми и сдать оружие. Им обещают сохранить жизнь, но и только.
Казалось, что Оти помогал ему одеваться дольше и тщательнее, чем обычно, Вальтеоф сказал:
– Если бы мой отец мог видеть, что я собираюсь сегодня сделать…
Оти выругался и затем прибавил:
– Вы – человек гордый, господин. Может, раньше я этого не говорил, но я приглядывал за вами с тех пор, когда вы еще не могли достать до стремени, и говорю вам, что он должен благодарить Бога за то, что вы то, что вы есть.
Теплое чувство охватило Вальтеофа, первый раз за все эти дни, вселяя в него уверенность, и он слегка дотронулся до руки Оти.
– Даст Бог, я не заставлю вас идти на позор, – грустно сказал он и вышел.
Молчаливая группа выехала из болот во главе с графом. Мало кто говорил, и слышны были только топот копыт и бряцание оружия. Вчерашнее резкое солнце скрылось, и сегодня снова тяжелые облака надвигались с востока, обещая снег. Вальтеоф ехал между Ричардом и Торкелем. Он не мог больше ни о чем думать. Все, что сейчас занимало его ум, – это боль от поражения и измены и еще большая боль от того, что он должен отдать свой топор в нормандские руки. Он вспомнил слова умирающего отца – «носи его с честью», – и ему хотелось знать, в покое ли сейчас его дух. Он держал топор, чувствуя знакомую рукоять, отделанную серебром. Мысль о том, что он будет висеть в нормандском доме, была невыносима, заставляла его сгорать от стыда, и ему хотелось умереть, держа его в руках, как умер его брат. Лучше бы он сжег его прошлой ночью, чем отдавать его сейчас.
Но это не было сделано, и поэтому, когда он приехал в нормандский лагерь и шел во главе своих воинов через ряды нормандских копий, все, что он мог сделать, – это нести его с гордостью. Он шел совершенно безвольный к палатке короля, так, как будто его здесь и не было, и, остановившись перед нормандским флагом, оглянулся на нормандцев.
Он увидел Вильгельма де Варенна, который был так добр к нему в Нормандии; увидел Вальтера Гюиффара, на землях которого он охотился; оба выглядели мрачно, но де Варенн слабо улыбнулся, стараясь его поддержать. Он увидел Ива де Таллебуа со злобным выражением лица и Ральфа де Тоени, знаменосца, который подошел, чтобы организовать сбор оружия.
Он подошел к графу и протянул руку, но гордость снова вспыхнула в Вальтеофе.
– Нет, – громко и ясно сказал он, – я не отдам топор никому, кроме короля.
Де Тоени тяжело посмотрел на него:
– Мой господин, мне приказано… Вальтеоф посмотрел на него прямо.
– Вы хотите забрать его у меня силой?
– О, нет, – торопливо ответил де Тоени. Историю о том, как боролся Вальтеоф в воротах Йорка, слышал каждый нормандец. – Я не вижу причин, почему бы вам не отдать его в руки нашего короля.
И в эту минуту из палатки вышел сам Вильгельм. Он тоже был одет в боевую кольчугу, с мечом в руке, шлем его был украшен золотой короной, пурпурная мантия развевалась у него за плечами. Он остановился, сурово глядя на англичан. Затем он направился прямо к Вальтеофу.
– Ну, господин, – его тон был недружелюбным, – или мне называть вас бунтарем и предателем, так как вы уже приезжали ко мне таким образом однажды?
Слова ударили Вальтеофа так, что он вздрогнул. Медленно он опустился на колени и положил свой боевой топор к ногам Вильгельма. Тихим, странным голосом граф проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89