– Идиот! Неужели ты думаешь его этим спасти? Мы ничего здесь не сможем сделать.
Хакон продолжал беситься, но Оти пробормотал:
– Спокойно, спокойно. Мы вызволим его. Нормандцы кинулись, чтобы сдержать их, послышалась ругань, и не один человек пролил кровь в потасовке. Только сам заключенный оставался молчалив и спокоен. Выпрямившись, он встретил темный взгляд Вильгельма, услышал, как король согласился с вердиктом, и вспомнил в этот миг их первую встречу в Беркхамстеде. Тогда они тоже прямо смотрели друг на друга, испытывая характеры друг друга. Он вспомнил, как солнце скользнуло по золотой мантии Вильгельма: в этот момент он почувствовал, что между ним и королем началось единоборство. Теперь оно окончилось, и Вильгельм, суровый и непреклонный, победил, а он разбит, повержен в грязь, как когда-то флаг Уэссекса и сама Англия. Он собрал последние силы и громко крикнул:
– Нас Бог рассудит, Вильгельм Нормандский. Я вверяю себя с радостью его милосердию, потому что я невиновен. Я грешен не больше других людей, и в этом деле моя совесть чиста. Если ты пошлешь меня на смерть, сомневаюсь, что ты сможешь сказать то же самое.
– Заставьте его замолчать, – злобно крикнул Одо. – Будем ли мы слушать, как оскорбляют нашего короля?
Вальтеоф рассмеялся.
– Вы боитесь правды, милорд?
Вильгельм, поджав губы, кивнул страже. Они схватили своего пленника, потащили его вон из зала. Он не смотрел по сторонам, не видел ни боли на лице Торкеля, ни слез Хакона, ни трясущихся рук Оти, он гордо шествовал, чтобы все видели: он – невиновен. Но на улице, на январском морозе, он глубоко вздохнул, наполнив воздухом легкие – так, чтобы очистить их от духоты, ужаса, подавляющей атмосферы зала, стараясь освободиться от всего этого. Он взглянул на низкое, тяжелое небо, обещающее разразиться дождем: сейчас он отдал бы оба своих графства за то, чтобы свободно ехать под этим небом, чувствовать, как дождь лупит его по лицу, и ветер хлещет по щекам. Но, вместо этого, его опять запрут, но как надолго? Боже, как надолго?
Он думал, что его вернут в епископский дом, но, вместо этого, они повернули направо во двор, затем по ступенькам за ворота, по узкой лестнице через комнату охраны в темную камеру в подвале крепости. Она была не больше восьми футов в длину, в ней были только узкий тюфяк, стул и ведро. Высоко под потолком находилось маленькое слепое оконце, но оно едва возвышалось над землей и пропускало очень мало света. Его посадили на кровать и прикрепили цепи к ногам. После этого его оставили. Граф слышал, как за дверью задвинули тяжелый болт.
Вальтеоф схватился за голову, и из души его вырвался страшный, пронзительный крик. Люди, услышав этот звук, переглянулись, а Оти Гримкельсон, который нес кувшин с водой, буханку хлеба и мясо, задрожал так, что расплескалась вода. И какой-то грубоватый детина из стражи крикнул ему вслед:
– Что стряслось, старик? Никогда не слышал, как кричит пойманный заяц?
Оти посмотрел на него сердито и вошел в дверь, которая вела в комнату охраны. Ему разрешили прислуживать его господину. Поставив кувшин на пол, он сел рядом с Вальтеофом на кровать и обнял его за плечи. Как когда-то они сидели вместе у смертельного одра Сиварда. Ослепленный горем Вальтеоф уткнулся в плечо старика, и Оти погладил его по голове жилистой рукой.
Глава 6
Аббат Ульфитцель чувствовал свои годы, когда ехал по этой длинной и тяжелой дороге из Лондона в Винчестер, длинной и прямой, как строили когда-то римляне, и в этот холодный мартовский день, второй день его путешествия, она казалась бесконечной. Он плотнее завернулся в свои одежды, стараясь как-то уберечься от восточного ветра; ревматизм, заработанный в сыром климате Кройланда, скручивал его руки и ноги – бывали дни, когда брат Куллен резал для него пищу. И теперь он был вместе с ним, добрый старый вол, который служил аббату с трогательной преданностью.
Брат Куллен посмотрел в небо с видом старожила:
– Похоже, будет снег, отец. Или мы попытаемся доехать до Базинга к ночи, или вы предпочтете, чтобы я нашел нам ночлег где-нибудь поблизости? Кажется, недалеко отсюда есть маленькое местечко, и я мог бы поехать вперед…
– Мы поедем дальше, – сказал аббат. Он чувствовал себя старым и уставшим, но важнее всего было как можно быстрее добраться до Винчестера. Он ни о чем другом не мог думать, как только о положении своего любимого духовного чада, и все последние недели, пока руководил своей братией, он не слышал ни слова, потому что весь был погружен в молитву. Много бессонных ночей провел он в мольбе на холодном полу в церкви пред высоким алтарем, раздираемый воспоминанием о видении Леофрика. Он помнил последние слова аббата: «Я видел графа, с распростертыми руками и красной линией на горле…» – Леофрик был прав в отношении Петербороу, и теперь, когда Вальтеофу угрожала смерть, кажется, и остальная часть видения можгла исполнится. В темноте этих ночей, страшных и черных, Ульфитцель страдал за другого человека – так, как он никогда не страдал за себя самого.
Теперь, наконец, скрюченный от боли и страданий, он получил разрешение архиепископа посетить Вальтеофа в тюрьме. Он рад был ненадолго покинуть Кройланд, так как графиня управляла графством, будто ее мужа уже не существовало. Однажды, когда он заметил ей, что одно дело должно подождать решения графа, она подняла бровь и заявила:
– Думаю, господин аббат, что если он и вернется, то только как один из вашей братии.
Он был поражен таким ответом и удивлялся, как много она знает о замыслах своего дяди. Действительно, король очень долго не разрешал приводить приговор в исполнение. Возможно, он не может решиться на это, думал Ульфитцель, и последние два месяца граф находился в тюрьме в ожидании решения короля. Неужели Эдит верит, что он отпустит Вальтеофа, чтобы тот поступил в монастырь? Возможно, если она думает так, ее сердце не настолько черно, как он считал.
Сгущались сумерки, и посыпались хлопья снега, но Базинг уже было видно. Там, в странноприимном доме бенедиктинцев, брат Куллен хлопотал вокруг него, заботясь обо всем необходимом, и стоял над аббатом, пока тот не съел весь суп.
На следующий вечер они были в Винчестере, и уже утром Ульфитцеля привели в крепость, где содержался заключенный. Когда он поднимался по ступенькам, настроение его ухудшилось, так как он надеялся, что графа содержат в более или менее приличных условиях, но все иллюзии развеялись, когда он вошел в мрачную камеру с маленьким окном и грубой постелью.
Увидев посетителя, Вальтеоф вскочил, протянув руки к нему и радостно вскрикнув, но аббат увидел цепи, гремевшие при каждом движении графа.
– Сын мой, – сказал он, – о, сын мой. Вальтеоф сжал связанные руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89