Этой осенью следующей в селении будет ее свадьба, сказал вчера Хас.
Когда ушли к Могучему Харсун и Айдабек, отец и Сурген, а теперь вот Избек — восемнадцатилетний Хас остался старшим мужчиной в семье. Он вернулся в селение с вестью о гибели брата: тело Избека было уничтожено каким-то жутким глобальим оружием, и вдова похоронила на кладбище воинов лишь амулет с прядью его волос. А заодно, не откладывая, Хас сделал и другие дела, положенные в обязанность мужчине, покинувшему ненадолго границу.
Через неделю состоится договоренная им свадьба Мильям. И первый сын Мильям родится неделей позже третьего сына Хаса — если, конечно, Матери Могучего будет угодно точно выдержать сроки.
Родится здесь же, в их селении, и отцом его будет Темирен, тучный и медлительный юноша, которого, кажется, совсем недавно близнецы Нузмет и Асалан подстерегли и сбросили в ручей Азру. Мильям тогда смеялась вместе с братьями до острых иголок в животе, она отлично помнит. А вот как он ушел на посвящение оружием и когда вернулся — даже не заметила… Она вообще не замечала его — пока Хас, на секунду задержав на сестре взгляд своих пронзительных, будто клинок, глаз, не бросил: «Готовь покрывало к свадьбе. Ты — нареченная Темирен-вана». И все. Хас никогда не тратил попусту лишних слов.
Каралар-ван кончил рассказывать, с неимоверным облегчением бросил инструмент на руки своему очередному мальчику и потянулся за чашей кумыса. Заиграли музыканты, и Мильям, не сразу сообразив, что именно они играют, замешкалась, вышла на середину подворка позже всех, когда другие подружки невесты уже встали спина к спине для девичьего танца. По головам прошелестел — или показалось? — неодобрительный ропот. Сделав первый же шаг, она споткнулась, выбилась из ритма… Украдкой взглянула в сторону самой широкой циновки, на которой сидели немногочисленные мужчины со всех окрестных селений, по разным причинам оказавшиеся нынче дома. Напоролась на вороненый клинок глаз Хаса. Поймала и тут же отпустила взгляд Темирена… так и не успев понять какой.
Какой он, Темирен-ван? Они выросли в одном селении, между ними год-другой разницы, не больше. Почему же она ничего, ну совсем ничего не знает о нем, о своем нареченном? Только тот веселый случай с близнецами… для него, наверное, не такой уж и веселый… а больше — ни одного воспоминания. Может, потому что Темирен с детства не обращал на себя ничьего внимания, был нелюдимым и незаметным, стертым, будто чеканка на старом поясе. А может быть, дело вовсе не в нем, а в ней самой…
Музыка вскрикнула, взметнулась ввысь тоненькой трелью, и Мильям поднялась на цыпочки, потянулась, вверх, вскинув руки над головой, и медленно закружилась, встречаясь глазами то с одной, то с другой девушкой, танцевавшими по обе стороны от нее. Вот подружки невесты повернулись к центру круга, сошлись вплотную, и их простертые руки образовали цветок над головами. Потом одновременно — Мильям, как всегда, чуть отстала — уронили руки, крутнулись на месте, коснулись спинами и разошлись меленькими шажками, держа перед собой на вытянутых руках полупрозрачные покрывала…
Смеркалось. Сквозь двойную завесу покрывал — своего и невестиного — Мильям уже совсем не могла разглядеть лица Ахсаб. Никогда им больше не поговорить, не посекретничать в яблоневом саду… А ведь Ахсаб наверняка знает все о Темирене. Она давным-давно, еще не войдя в возраст, начала обсуждать и оценивать всех до единого возможных женихов в окрестных селениях. Только Мильям почти не слушала. Ее не интересовали мальчики, готовящиеся уйти на посвящение оружием, равно как и воины, вернувшиеся с границы за молодой женой, или вдовцы, надеющиеся на старости лет зачать еще нескольких сыновей…
Мильям пыталась говорить с подругой о другом. О целебных травах, чудодейственных амулетах и воде из источника Тайи. О рисунке звездных лучей в новолуние над Сокольим камнем. О силах, которые лучше не называть вслух, но…
Ахсаб делала таинственное лицо и молчала. Или смеялась. Или бросала свысока что-нибудь обидное, после чего они ссорились навсегда, на целую неделю, а то и больше… Но иногда — рассказывала. И тогда Мильям слушала, впитывая и растворяя в себе каждое слово. И часто, притаившись в глубине виноградника, подолгу держала сложенные ладони над большой пестрой гусеницей. Гусеница обычно притворялась мертвой, а затем, осмелев, уверенно протискивалась в щель между пальцами.
Девичий танец кончился, и Мильям вернулась на место, попутно поправив обруч на голове; стало полегче. Напоследок снова черкнула взглядом в сторону мужчин: Темирен-ван угрюмо уткнулся в чашу с вином, и никто на всей многолюдной свадьбе не догадался бы, что и у него тоже есть тут невеста. Стремительно темнело, и женщины зажгли светильники, выстроившиеся посреди циновок и вдоль изгороди мерцающими цепочками огней.
А музыканты тем временем приглушенно зашелестели струнами; этот странный звук, похожий на шум дождя, все нарастал, словно стремясь к неведомой наивысшей точке, которой никак не мог достичь. Разноголосый гомон вокруг циновок разом стих, и все глаза устремились на молодых. Чужеземный жених — в его родном селении, видимо, последовательность свадебных обрядов была иная, — не понял, замешкался, переглянулся с матерью невесты… и Ахсаб встала первая. Удивительным образом ожившая серебряная статуя…
И юноша, вспомнив наконец полученные накануне назидания, тоже вскочил на ноги. Широким движением, каким выхватывают из ножен изогнутую саблю, он сдернул с невесты ее покрывало. Мильям успела увидеть, как сощурились в отсвете огней подведенные сурьмой глаза, а на серебряных щеках вспыхнул неожиданный румянец.
В следующий миг уста молодых слились в поцелуе, а вся свадьба взорвалась многоголосым ликующим кличем, подхваченным музыкантами и перетекшим в неистовую песню…
А еще через мгновение жених подхватил Ахсаб на плечо — так носят хворост или мехи с вином — и, одним прыжком преодолев циновку, — высокая плетеная баклага рухнула на бок и покатилась, изливая струю вина, — пересек подворок и вскочил на коня, давно нетерпеливо перебиравшего копытами у самой изгороди. Мальчик, державший коня под уздцы, сделал вид, что хочет остановить похитителя, и юноша не всерьез, но звучно и красиво щелкнул об изгородь витой двухвостой плетью…
Свадьба веселилась и пила. Подружки невесты, лишь теперь допущенные к пиру, спешили наполнить миски пирогами с разнообразными начинками и мясом под жгучим соусом, виноградом и яблоками, халвой, молочной нугой и прочими лакомствами. Кто-то придвинул к Мильям глиняную чашу с кумысом…
Пролитое женихом вино растеклось широкой темно-алой звездой, в которой отражались огни светильников и настоящие звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Когда ушли к Могучему Харсун и Айдабек, отец и Сурген, а теперь вот Избек — восемнадцатилетний Хас остался старшим мужчиной в семье. Он вернулся в селение с вестью о гибели брата: тело Избека было уничтожено каким-то жутким глобальим оружием, и вдова похоронила на кладбище воинов лишь амулет с прядью его волос. А заодно, не откладывая, Хас сделал и другие дела, положенные в обязанность мужчине, покинувшему ненадолго границу.
Через неделю состоится договоренная им свадьба Мильям. И первый сын Мильям родится неделей позже третьего сына Хаса — если, конечно, Матери Могучего будет угодно точно выдержать сроки.
Родится здесь же, в их селении, и отцом его будет Темирен, тучный и медлительный юноша, которого, кажется, совсем недавно близнецы Нузмет и Асалан подстерегли и сбросили в ручей Азру. Мильям тогда смеялась вместе с братьями до острых иголок в животе, она отлично помнит. А вот как он ушел на посвящение оружием и когда вернулся — даже не заметила… Она вообще не замечала его — пока Хас, на секунду задержав на сестре взгляд своих пронзительных, будто клинок, глаз, не бросил: «Готовь покрывало к свадьбе. Ты — нареченная Темирен-вана». И все. Хас никогда не тратил попусту лишних слов.
Каралар-ван кончил рассказывать, с неимоверным облегчением бросил инструмент на руки своему очередному мальчику и потянулся за чашей кумыса. Заиграли музыканты, и Мильям, не сразу сообразив, что именно они играют, замешкалась, вышла на середину подворка позже всех, когда другие подружки невесты уже встали спина к спине для девичьего танца. По головам прошелестел — или показалось? — неодобрительный ропот. Сделав первый же шаг, она споткнулась, выбилась из ритма… Украдкой взглянула в сторону самой широкой циновки, на которой сидели немногочисленные мужчины со всех окрестных селений, по разным причинам оказавшиеся нынче дома. Напоролась на вороненый клинок глаз Хаса. Поймала и тут же отпустила взгляд Темирена… так и не успев понять какой.
Какой он, Темирен-ван? Они выросли в одном селении, между ними год-другой разницы, не больше. Почему же она ничего, ну совсем ничего не знает о нем, о своем нареченном? Только тот веселый случай с близнецами… для него, наверное, не такой уж и веселый… а больше — ни одного воспоминания. Может, потому что Темирен с детства не обращал на себя ничьего внимания, был нелюдимым и незаметным, стертым, будто чеканка на старом поясе. А может быть, дело вовсе не в нем, а в ней самой…
Музыка вскрикнула, взметнулась ввысь тоненькой трелью, и Мильям поднялась на цыпочки, потянулась, вверх, вскинув руки над головой, и медленно закружилась, встречаясь глазами то с одной, то с другой девушкой, танцевавшими по обе стороны от нее. Вот подружки невесты повернулись к центру круга, сошлись вплотную, и их простертые руки образовали цветок над головами. Потом одновременно — Мильям, как всегда, чуть отстала — уронили руки, крутнулись на месте, коснулись спинами и разошлись меленькими шажками, держа перед собой на вытянутых руках полупрозрачные покрывала…
Смеркалось. Сквозь двойную завесу покрывал — своего и невестиного — Мильям уже совсем не могла разглядеть лица Ахсаб. Никогда им больше не поговорить, не посекретничать в яблоневом саду… А ведь Ахсаб наверняка знает все о Темирене. Она давным-давно, еще не войдя в возраст, начала обсуждать и оценивать всех до единого возможных женихов в окрестных селениях. Только Мильям почти не слушала. Ее не интересовали мальчики, готовящиеся уйти на посвящение оружием, равно как и воины, вернувшиеся с границы за молодой женой, или вдовцы, надеющиеся на старости лет зачать еще нескольких сыновей…
Мильям пыталась говорить с подругой о другом. О целебных травах, чудодейственных амулетах и воде из источника Тайи. О рисунке звездных лучей в новолуние над Сокольим камнем. О силах, которые лучше не называть вслух, но…
Ахсаб делала таинственное лицо и молчала. Или смеялась. Или бросала свысока что-нибудь обидное, после чего они ссорились навсегда, на целую неделю, а то и больше… Но иногда — рассказывала. И тогда Мильям слушала, впитывая и растворяя в себе каждое слово. И часто, притаившись в глубине виноградника, подолгу держала сложенные ладони над большой пестрой гусеницей. Гусеница обычно притворялась мертвой, а затем, осмелев, уверенно протискивалась в щель между пальцами.
Девичий танец кончился, и Мильям вернулась на место, попутно поправив обруч на голове; стало полегче. Напоследок снова черкнула взглядом в сторону мужчин: Темирен-ван угрюмо уткнулся в чашу с вином, и никто на всей многолюдной свадьбе не догадался бы, что и у него тоже есть тут невеста. Стремительно темнело, и женщины зажгли светильники, выстроившиеся посреди циновок и вдоль изгороди мерцающими цепочками огней.
А музыканты тем временем приглушенно зашелестели струнами; этот странный звук, похожий на шум дождя, все нарастал, словно стремясь к неведомой наивысшей точке, которой никак не мог достичь. Разноголосый гомон вокруг циновок разом стих, и все глаза устремились на молодых. Чужеземный жених — в его родном селении, видимо, последовательность свадебных обрядов была иная, — не понял, замешкался, переглянулся с матерью невесты… и Ахсаб встала первая. Удивительным образом ожившая серебряная статуя…
И юноша, вспомнив наконец полученные накануне назидания, тоже вскочил на ноги. Широким движением, каким выхватывают из ножен изогнутую саблю, он сдернул с невесты ее покрывало. Мильям успела увидеть, как сощурились в отсвете огней подведенные сурьмой глаза, а на серебряных щеках вспыхнул неожиданный румянец.
В следующий миг уста молодых слились в поцелуе, а вся свадьба взорвалась многоголосым ликующим кличем, подхваченным музыкантами и перетекшим в неистовую песню…
А еще через мгновение жених подхватил Ахсаб на плечо — так носят хворост или мехи с вином — и, одним прыжком преодолев циновку, — высокая плетеная баклага рухнула на бок и покатилась, изливая струю вина, — пересек подворок и вскочил на коня, давно нетерпеливо перебиравшего копытами у самой изгороди. Мальчик, державший коня под уздцы, сделал вид, что хочет остановить похитителя, и юноша не всерьез, но звучно и красиво щелкнул об изгородь витой двухвостой плетью…
Свадьба веселилась и пила. Подружки невесты, лишь теперь допущенные к пиру, спешили наполнить миски пирогами с разнообразными начинками и мясом под жгучим соусом, виноградом и яблоками, халвой, молочной нугой и прочими лакомствами. Кто-то придвинул к Мильям глиняную чашу с кумысом…
Пролитое женихом вино растеклось широкой темно-алой звездой, в которой отражались огни светильников и настоящие звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104