И рядом еще один, только переломившийся ниже, на уровне груди. Длинный белый обломок, едва выглядывавший из травы, попался под ноги Мильям, и она чуть не споткнулась о мраморные завитушки на его конце. Впереди смутно белела полуразрушенная громадина, очертания которой растворялись в сумерках…
Когда-то это был дворец, поняла Мильям. Неизмеримо роскошнее и богаче, нежели у самого Растуллы-тенга. Для того чтобы возвести такое, нужно, чтобы десятки сильных мужчин трудились десятки дней… получается, тогда еще не было войны? Неудивительно, что он, кажется, давным-давно лежит в руинах.
— Под ноги смотри, — посоветовал Пленник. — Тут иногда змеи греются. А вообще хорошее место. Тебе здесь понравится, Мильям-тену.
Она послушно глянула под ноги и сразу же зацепилась взглядом за нечто необычное — гладкую плиту темно-синего цвета, расколотую на несколько частей и сплошь исчерченную желтыми письменами.
— Что это?
— Тут немерено доглобальных артефактов, — непонятно, как всегда, отозвался Пленник. — Нет, правда, как это я раньше не видел? Интересно.
Присел на корточки и прочитал вслух:
— …стерства обороны. Профиль — бронхолегочные заболевания нетуберкулезного характера: Санаторий осно… — Он рассмеялся, вставая. — Пойдем. Тут в левом крыле несколько комнат в приличном состоянии, даже крыша есть.
Опираясь на его руку и прижимая к груди спящего ребенка, Мильям перелезла через гору каменной крошки и ступила на пол бывшего дворца. Странные гладкие циновки в полустертых узорах то скользили под ногами, то обрывались неровными загибающимися краями; между ними прорастала трава. Пространства, которое они покрывали, хватило бы для выпаса овечьей отары. Кое-где некогда крышу, а теперь небо подпирали, как и при входе, мраморные столбы разной высоты; некоторые из них сохранили верхушки, гордые, как головы красавиц.
— Осторожно, ступеньки, — предупредил Пленник.
Каменная лестница раскинулась у их ног щербатой, но белозубой улыбкой, она почти не поддалась разрушению. Лишь одна из ступеней была переломлена надвое: широкие на изломе половины встали шалашом, опираясь на толстый узловатый ствол акации.
Мильям сосредоточенно смотрела вниз, боясь оступиться на скользком, будто отшлифованном мраморе, а потом подняла взгляд и тихонько вскрикнула.
Огромная голова смотрела из полумрака острыми, будто ножи для откупоривания вина, маленькими злыми глазами. Одна голова на короткой шее, торчащей из громадной белокаменной глыбы… О Матерь Могучего, защити!..
Пленник засмеялся.
Он ничего не стал объяснять, а Мильям ни о чем не спросила. Присмотрелась: судя по всему, голова тоже была вытесана из камня, и довольно грубо… а кончик носа и половина левого уха у нее вообще откололись. И пусть он не думает, этот непонятный, вечно смеющийся Пленник, что ее, Мильям, можно удивить или даже напугать каким-то безносым каменным болваном!
Они свернули направо: стены вдруг подступили так близко, что Мильям и Пленник могли бы одновременно коснуться их каждый со своей стороны. Постепенно полуразвалившаяся кладка поднялась выше человеческого роста; отражаясь от нее, гулко зазвучали сдвоенные шаги. А потолка не было, и первые звезды заглядывали внутрь, как в детстве — в Небесный глаз…
Наконец впереди нависла зубчатым карнизом сохранившаяся часть крыши. Пленник удовлетворенно прогудел что-то неразборчивое; присел на корточки, нашарил на полу небольшой камешек и бросил в непроглядную черноту. Мильям отшатнулась, заслоняя собой ребенка и свободной рукой прикрывая волосы: прямо на нее, беспорядочно хлопая крыльями, вылетела из тьмы летучая мышь!!!.. А Пленник опять лишь рассмеялся и поправил на голове Мильям съехавшую накидку. Но не может же он, в самом деле, не бояться летучих мышей, слуг Врага?..
Впрочем, Растулла-тенг тоже их не боится. И вообще, внезапно осознала Мильям, у них довольно много общего, у Пленника и Растуллы-тенга… А может, так только кажется, потому что она их почти не знает — обоих…
— Идем, — сказал Пленник. — Тут даже кровать сохранилась. Доглобальный раритет!
Мильям не двинулась с места. Идти — туда?!. Во мрак, густой, словно смола, которой пропитывают днища рыбачьих лодок… где может скрываться кто-то пострашнее летучих мышей, кого не спугнуть маленьким камешком… Что он себе думает, этот Пленник?!
— Темно, — кивнул он. — Понимаю. Сейчас.
Он пошарил в сумке, притороченной к поясу. Совсем недолго, несколько мгновений. И больше не делал ничего: не высекал искру, не поджигал фитиль светильника, да никакого светильника в его руке и не оказалось… Просто свет на ладони. Маленький желтый огонь, квадратный и плоский, каким огонь никогда не бывает.
— Светонакопитель, — объяснил Пленник, и от его объяснений, как всегда, понятнее не стало. Но Мильям уже привыкла.
Он легонько подтолкнул ее под локоть, и она шагнула вперед, озаренная теплым, чуть-чуть мятущимся светом.
— Как тебя зовут?
— Пленник. Тебе не нравится?
Так нельзя, хотела сказать Мильям. Он спас ей жизнь — и он же отнял все, что ее составляло, эту жизнь… Он сам стал теперь ее жизнью; он и ребенок — больше у нее ничего нет. И он не может, никак не может оставаться для нее чужим человеком, Пленником…
Он улыбался, в темной глубине прищуренных глаз отражались два маленьких квадратных огня. И Мильям прошептала только:
— Не нравится.
— Ладно… Меня зовут Роб. — Он усмехнулся. — По-вашему будет Робни-тенг.
— Нет, — задумчиво произнесла Мильям, никак не решаясь попробовать на язык его имя. — По-нашему… на моей родине говорят… ван. Робни-ван.
Она шевельнулась, и странное упругое возвышение под названием «кровать» немедленно отозвалось изнутри шорохом трухи и скрежетом ржавого железа. Ребенок не шевельнулся, тихонько посапывая во сне. В первые дни младенца трудно потревожить, он еще не знает ничего более важного, чем сон…
— Ты отвезешь меня туда, правда? В мое селение… это у подножия Срединного хребта. Знаешь? Ала-Ван… Кур-Байга…
Какие далекие, почти незнакомые названия.
— Нет, — сказал он. — Это первое место, где будет искать твой муж. Может быть, как-нибудь потом… позже…
— Тогда куда мы пойдем… Робни-ван?
Он устроился на полу возле кровати, расстелив бурку, словно кошму, — так странно, воины ведь обычно спят сидя, завернувшись в мохнатые крылья… Искры в бездонных глазах чуть-чуть потускнели, как и плоский светильник у изголовья.
— Хороший вопрос. — Снова мимолетная усмешка. — Если честно, я и сам пока не знаю. Но я что-нибудь придумаю. Все-таки великий Гау-Граз… не такой уж он и маленький. Не бойся, Мильям-тену… или как там говорят у вас?
Слабо улыбнулась:
— Ани.
— Мильям-ани. Спи.
Он пригасил огонь — до бледного зеленовато-желтого квадратика, который давал не больше света, чем ночной светильник на лавандовом масле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Когда-то это был дворец, поняла Мильям. Неизмеримо роскошнее и богаче, нежели у самого Растуллы-тенга. Для того чтобы возвести такое, нужно, чтобы десятки сильных мужчин трудились десятки дней… получается, тогда еще не было войны? Неудивительно, что он, кажется, давным-давно лежит в руинах.
— Под ноги смотри, — посоветовал Пленник. — Тут иногда змеи греются. А вообще хорошее место. Тебе здесь понравится, Мильям-тену.
Она послушно глянула под ноги и сразу же зацепилась взглядом за нечто необычное — гладкую плиту темно-синего цвета, расколотую на несколько частей и сплошь исчерченную желтыми письменами.
— Что это?
— Тут немерено доглобальных артефактов, — непонятно, как всегда, отозвался Пленник. — Нет, правда, как это я раньше не видел? Интересно.
Присел на корточки и прочитал вслух:
— …стерства обороны. Профиль — бронхолегочные заболевания нетуберкулезного характера: Санаторий осно… — Он рассмеялся, вставая. — Пойдем. Тут в левом крыле несколько комнат в приличном состоянии, даже крыша есть.
Опираясь на его руку и прижимая к груди спящего ребенка, Мильям перелезла через гору каменной крошки и ступила на пол бывшего дворца. Странные гладкие циновки в полустертых узорах то скользили под ногами, то обрывались неровными загибающимися краями; между ними прорастала трава. Пространства, которое они покрывали, хватило бы для выпаса овечьей отары. Кое-где некогда крышу, а теперь небо подпирали, как и при входе, мраморные столбы разной высоты; некоторые из них сохранили верхушки, гордые, как головы красавиц.
— Осторожно, ступеньки, — предупредил Пленник.
Каменная лестница раскинулась у их ног щербатой, но белозубой улыбкой, она почти не поддалась разрушению. Лишь одна из ступеней была переломлена надвое: широкие на изломе половины встали шалашом, опираясь на толстый узловатый ствол акации.
Мильям сосредоточенно смотрела вниз, боясь оступиться на скользком, будто отшлифованном мраморе, а потом подняла взгляд и тихонько вскрикнула.
Огромная голова смотрела из полумрака острыми, будто ножи для откупоривания вина, маленькими злыми глазами. Одна голова на короткой шее, торчащей из громадной белокаменной глыбы… О Матерь Могучего, защити!..
Пленник засмеялся.
Он ничего не стал объяснять, а Мильям ни о чем не спросила. Присмотрелась: судя по всему, голова тоже была вытесана из камня, и довольно грубо… а кончик носа и половина левого уха у нее вообще откололись. И пусть он не думает, этот непонятный, вечно смеющийся Пленник, что ее, Мильям, можно удивить или даже напугать каким-то безносым каменным болваном!
Они свернули направо: стены вдруг подступили так близко, что Мильям и Пленник могли бы одновременно коснуться их каждый со своей стороны. Постепенно полуразвалившаяся кладка поднялась выше человеческого роста; отражаясь от нее, гулко зазвучали сдвоенные шаги. А потолка не было, и первые звезды заглядывали внутрь, как в детстве — в Небесный глаз…
Наконец впереди нависла зубчатым карнизом сохранившаяся часть крыши. Пленник удовлетворенно прогудел что-то неразборчивое; присел на корточки, нашарил на полу небольшой камешек и бросил в непроглядную черноту. Мильям отшатнулась, заслоняя собой ребенка и свободной рукой прикрывая волосы: прямо на нее, беспорядочно хлопая крыльями, вылетела из тьмы летучая мышь!!!.. А Пленник опять лишь рассмеялся и поправил на голове Мильям съехавшую накидку. Но не может же он, в самом деле, не бояться летучих мышей, слуг Врага?..
Впрочем, Растулла-тенг тоже их не боится. И вообще, внезапно осознала Мильям, у них довольно много общего, у Пленника и Растуллы-тенга… А может, так только кажется, потому что она их почти не знает — обоих…
— Идем, — сказал Пленник. — Тут даже кровать сохранилась. Доглобальный раритет!
Мильям не двинулась с места. Идти — туда?!. Во мрак, густой, словно смола, которой пропитывают днища рыбачьих лодок… где может скрываться кто-то пострашнее летучих мышей, кого не спугнуть маленьким камешком… Что он себе думает, этот Пленник?!
— Темно, — кивнул он. — Понимаю. Сейчас.
Он пошарил в сумке, притороченной к поясу. Совсем недолго, несколько мгновений. И больше не делал ничего: не высекал искру, не поджигал фитиль светильника, да никакого светильника в его руке и не оказалось… Просто свет на ладони. Маленький желтый огонь, квадратный и плоский, каким огонь никогда не бывает.
— Светонакопитель, — объяснил Пленник, и от его объяснений, как всегда, понятнее не стало. Но Мильям уже привыкла.
Он легонько подтолкнул ее под локоть, и она шагнула вперед, озаренная теплым, чуть-чуть мятущимся светом.
— Как тебя зовут?
— Пленник. Тебе не нравится?
Так нельзя, хотела сказать Мильям. Он спас ей жизнь — и он же отнял все, что ее составляло, эту жизнь… Он сам стал теперь ее жизнью; он и ребенок — больше у нее ничего нет. И он не может, никак не может оставаться для нее чужим человеком, Пленником…
Он улыбался, в темной глубине прищуренных глаз отражались два маленьких квадратных огня. И Мильям прошептала только:
— Не нравится.
— Ладно… Меня зовут Роб. — Он усмехнулся. — По-вашему будет Робни-тенг.
— Нет, — задумчиво произнесла Мильям, никак не решаясь попробовать на язык его имя. — По-нашему… на моей родине говорят… ван. Робни-ван.
Она шевельнулась, и странное упругое возвышение под названием «кровать» немедленно отозвалось изнутри шорохом трухи и скрежетом ржавого железа. Ребенок не шевельнулся, тихонько посапывая во сне. В первые дни младенца трудно потревожить, он еще не знает ничего более важного, чем сон…
— Ты отвезешь меня туда, правда? В мое селение… это у подножия Срединного хребта. Знаешь? Ала-Ван… Кур-Байга…
Какие далекие, почти незнакомые названия.
— Нет, — сказал он. — Это первое место, где будет искать твой муж. Может быть, как-нибудь потом… позже…
— Тогда куда мы пойдем… Робни-ван?
Он устроился на полу возле кровати, расстелив бурку, словно кошму, — так странно, воины ведь обычно спят сидя, завернувшись в мохнатые крылья… Искры в бездонных глазах чуть-чуть потускнели, как и плоский светильник у изголовья.
— Хороший вопрос. — Снова мимолетная усмешка. — Если честно, я и сам пока не знаю. Но я что-нибудь придумаю. Все-таки великий Гау-Граз… не такой уж он и маленький. Не бойся, Мильям-тену… или как там говорят у вас?
Слабо улыбнулась:
— Ани.
— Мильям-ани. Спи.
Он пригасил огонь — до бледного зеленовато-желтого квадратика, который давал не больше света, чем ночной светильник на лавандовом масле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104