Слишком громко:
— Ты… не боишься?
— С чего бы… подожди, Миль. Ты что, плачешь?
Надо было сказать ему давным-давно. Еще тогда, когда в первый раз избили Валара. Когда слухи, доползавшие из соседних селений, стрелами вонзались ей в спину. Когда от обиды, неизвестности и страха — а вдруг правда?! — дрожала в руках пиала изырбузского чая… Но Робни-ван появлялся вновь, спокойный и любящий, муж, человек, который всегда прав. И Мильям ничего не говорила.
— Раньше ты ходил по чужим селениям, — глухо сказала она. — Мастер по оружию… О тебе много болтали, но никто не знал точно. Теперь ты хочешь делать… то, что ты делаешь, прямо здесь, где мы живем, у всех на глазах. Ты будешь водить этих девушек на границу… да?
Робни-ван кивнул; движение воздуха в темноте.
— И потом приводить назад? Они… возвращаются оттуда?!.
Он молчал долго, больше минуты. Звуки огромного жилища наконец утихли, а в оконницу пробились серые лучи рассвета.
Вздохнул:
— В общем, да. Я стараюсь, чтоб возвращались.
— Ты обещал рассказать, пап.
— Про что?
— Про тот, другой, город. Который не смешной.
— А-а. Ну ладно, если обещал, расскажу. Правда, он не только не смешной, но и вообще довольно скучный. Представь себе…хотя этого здесь тоже в помине нет, разве что на Юге… с чем бы сравнить? Пчелиные соты видел? Так вот в том городе жилища, они называются «блоки», лепятся друг к другу примерно так же. На много-много уровней, то есть этажей, вверх. И черт-те на какую площадь по ширине… На всем Гау-Гразе, Валар, не наберется столько жилищ, сколько блоков в средних размеров городе. А кроме них, там, собственно, ничего и нет. Ну, еще тоннели, то есть дороги, чтобы летать в капсуле, это такая повозка, из одного блока в другой. И сверху купол. Круглая такая крыша, как в жилище у нас в селении, помнишь?.. только на целый город сразу.
— С Небесным глазом?
— Почти. Он весь прозрачный, этот купол… и абсолютно герметичный. Непроницаемый.
— Почему?
— Они так живут. Взаперти. Боятся неба, свежего воздуха, моря, гор… Примерно раз в жизни им разрешают выползти из-под купола, но толку? — если все равно нельзя ни шагу ступить. Они делают вид, что боятся навредить экосистеме. А на самом деле — просто боятся.
— А как они живут?
— Очень так себе. Едят всякую гадость из комплектов, таких коробок с трубочками, носят почти одинаковую одежду, удобную, но совсем некрасивую. Все говорят на одном и том же языке. С детства слушаются ненастоящих людей, которые как будто живут на стене, хотя на самом деле их нет вообще. Малыши вроде нашей Юськи уже начинают учиться разным сложным и совершенно ненужным вещам. Учатся, учатся, учатся, потом, когда вырастают, идут работать… и никак не начнут жить. Там каждый точно знает, чем и когда он должен заниматься, и попробуй только выпади из социума… то есть перестань делать то, что должен. Сразу останешься совсем один. А они больше всего на свете боятся быть одни…
— Если они такие трусы, пап, то почему это не смешно?
— Хороший вопрос… Наверное, потому, что они очень сильные. Они не сомневаются, что живут правильно, и хотят, чтобы точно также жили все. Да, собственно, «все» уже и есть они. Из многих десятков стран, хороших и не очень, а главное, разных, осталось… Знаешь, Валар, я был знаком с одним человеком, настоящим ваном, его звали так же, как тебя. Он столько всего знал об этих древних странах! Но большинству нравится думать, что ничего другого, ничего разного никогда и не было. И одна-единственная страна, которая захотела сохранить свои собственные жилища, одежду, еду, языки, обычаи, свободу… Они не могут ей этого простить. Они не уничтожают ее только потому, что опять-таки боятся. Боятся показаться недостаточно гуманными… то есть добрыми. А победить — не могут. Много-много столетий…
— Пап…
— Что, Валар?
— Они — это глобалы, да?
Циновки ровными рядами пересекали площадь, делая ее похожей на виноградник. И действительно пестрели виноградом: крупным, золотисто-медовым, словно козьи глаза, и сизо-черным, с плотно сбитыми ягодками, как испуганные зрачки птенцов; раскидистыми розоватыми кистями и гроздьями изящных женских пальцев… Горы яблок, груш и хурмы, овощей, зелени и пряностей, а дальше сыр и кумыс, пироги и лепешки, и снова фрукты, и куски освежеванного мяса, над которыми вились стайки мух, как ни отгоняли их босоногие мальчишки, младшие сыновья торговок — сельских женщин в темных накидках… Серебряная монета стоит десять медных, беззвучно шевеля губами, повторяла Мильям, обеими руками держась за корзину. Не наоборот. Не перепутать…
Ни на одной из горожанок, расхаживавших по базару с горделиво вскинутыми головами, накидки не было. Чеканные серебряные обручи и затейливые шапочки, шитые бисером, инкрустированные гребни и газовые шарфы с золотой нитью, яркие ленты и бусы, причудливо вплетенные в косы. И качались в ушах подвески — на всем базаре не найти, наверное, двух одинаковых пар…
Женщины останавливались перед циновками, взвешивали в руках виноградные кисти, пробовали сыр, нюхали мясо и отчаянно торговались звонкой рассыпчатой дробью. Мильям проговорила про себя те несколько слов, которых, обещал Робни-ван, вполне должно хватить. Десять — дорого, давай три… Хорошо. Покупаю. Восемь — дорого, два с половиной…
Она издали присмотрела виноград того сорта, который выращивали в их селении. Крупный, прозрачный на просвет и такой сладкий, каким обычный виноград становится лишь после того, как его высушить на солнце. Юстаб и Валар обрадуются… Мильям решительно двинулась вперед, и пожилая торговка хищно раздула ноздри ей навстречу.
Какая— то юная горожаночка скользнула наперерез, мимолетно окатив Мильям презрительным взглядом. Подцепила тонким пальчиком виноградную гроздь. И дробно защебетала, кажется, еще до того, как услышала цену.
Может быть, она первая дочь в семье. Может быть, завтра Робни-ван…
Торговка азартно спорила с ней, уже не обращая на Мильям ни малейшего внимания.
Ну и пусть. На базаре много винограда.
Двигаясь мимо пестрых торговых рядов, Мильям почти неосознанно сдвинула со лба край накидки. Дальше ткань поползла по скользким волосам сама, открывая солнечному взору густые черные косы и звенящие серебряные подвески в ушах.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Знаете, я завидую Ингару.
Он готовил свою экспедицию тайно, конспиративно и совершенно спокойно. Без кучи начальников и начальничков, перед которыми надо отчитываться за каждый шаг, каждую справку и каждую единицу сметы. Без массы чиновников и чиновничков, уверенных, что день пропал зря, если они не напрограммировали кому-нибудь от души палок в скользилку. И людей он набирал себе сам: другой вопрос каких — но у него хотя бы имелась такая возможность!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
— Ты… не боишься?
— С чего бы… подожди, Миль. Ты что, плачешь?
Надо было сказать ему давным-давно. Еще тогда, когда в первый раз избили Валара. Когда слухи, доползавшие из соседних селений, стрелами вонзались ей в спину. Когда от обиды, неизвестности и страха — а вдруг правда?! — дрожала в руках пиала изырбузского чая… Но Робни-ван появлялся вновь, спокойный и любящий, муж, человек, который всегда прав. И Мильям ничего не говорила.
— Раньше ты ходил по чужим селениям, — глухо сказала она. — Мастер по оружию… О тебе много болтали, но никто не знал точно. Теперь ты хочешь делать… то, что ты делаешь, прямо здесь, где мы живем, у всех на глазах. Ты будешь водить этих девушек на границу… да?
Робни-ван кивнул; движение воздуха в темноте.
— И потом приводить назад? Они… возвращаются оттуда?!.
Он молчал долго, больше минуты. Звуки огромного жилища наконец утихли, а в оконницу пробились серые лучи рассвета.
Вздохнул:
— В общем, да. Я стараюсь, чтоб возвращались.
— Ты обещал рассказать, пап.
— Про что?
— Про тот, другой, город. Который не смешной.
— А-а. Ну ладно, если обещал, расскажу. Правда, он не только не смешной, но и вообще довольно скучный. Представь себе…хотя этого здесь тоже в помине нет, разве что на Юге… с чем бы сравнить? Пчелиные соты видел? Так вот в том городе жилища, они называются «блоки», лепятся друг к другу примерно так же. На много-много уровней, то есть этажей, вверх. И черт-те на какую площадь по ширине… На всем Гау-Гразе, Валар, не наберется столько жилищ, сколько блоков в средних размеров городе. А кроме них, там, собственно, ничего и нет. Ну, еще тоннели, то есть дороги, чтобы летать в капсуле, это такая повозка, из одного блока в другой. И сверху купол. Круглая такая крыша, как в жилище у нас в селении, помнишь?.. только на целый город сразу.
— С Небесным глазом?
— Почти. Он весь прозрачный, этот купол… и абсолютно герметичный. Непроницаемый.
— Почему?
— Они так живут. Взаперти. Боятся неба, свежего воздуха, моря, гор… Примерно раз в жизни им разрешают выползти из-под купола, но толку? — если все равно нельзя ни шагу ступить. Они делают вид, что боятся навредить экосистеме. А на самом деле — просто боятся.
— А как они живут?
— Очень так себе. Едят всякую гадость из комплектов, таких коробок с трубочками, носят почти одинаковую одежду, удобную, но совсем некрасивую. Все говорят на одном и том же языке. С детства слушаются ненастоящих людей, которые как будто живут на стене, хотя на самом деле их нет вообще. Малыши вроде нашей Юськи уже начинают учиться разным сложным и совершенно ненужным вещам. Учатся, учатся, учатся, потом, когда вырастают, идут работать… и никак не начнут жить. Там каждый точно знает, чем и когда он должен заниматься, и попробуй только выпади из социума… то есть перестань делать то, что должен. Сразу останешься совсем один. А они больше всего на свете боятся быть одни…
— Если они такие трусы, пап, то почему это не смешно?
— Хороший вопрос… Наверное, потому, что они очень сильные. Они не сомневаются, что живут правильно, и хотят, чтобы точно также жили все. Да, собственно, «все» уже и есть они. Из многих десятков стран, хороших и не очень, а главное, разных, осталось… Знаешь, Валар, я был знаком с одним человеком, настоящим ваном, его звали так же, как тебя. Он столько всего знал об этих древних странах! Но большинству нравится думать, что ничего другого, ничего разного никогда и не было. И одна-единственная страна, которая захотела сохранить свои собственные жилища, одежду, еду, языки, обычаи, свободу… Они не могут ей этого простить. Они не уничтожают ее только потому, что опять-таки боятся. Боятся показаться недостаточно гуманными… то есть добрыми. А победить — не могут. Много-много столетий…
— Пап…
— Что, Валар?
— Они — это глобалы, да?
Циновки ровными рядами пересекали площадь, делая ее похожей на виноградник. И действительно пестрели виноградом: крупным, золотисто-медовым, словно козьи глаза, и сизо-черным, с плотно сбитыми ягодками, как испуганные зрачки птенцов; раскидистыми розоватыми кистями и гроздьями изящных женских пальцев… Горы яблок, груш и хурмы, овощей, зелени и пряностей, а дальше сыр и кумыс, пироги и лепешки, и снова фрукты, и куски освежеванного мяса, над которыми вились стайки мух, как ни отгоняли их босоногие мальчишки, младшие сыновья торговок — сельских женщин в темных накидках… Серебряная монета стоит десять медных, беззвучно шевеля губами, повторяла Мильям, обеими руками держась за корзину. Не наоборот. Не перепутать…
Ни на одной из горожанок, расхаживавших по базару с горделиво вскинутыми головами, накидки не было. Чеканные серебряные обручи и затейливые шапочки, шитые бисером, инкрустированные гребни и газовые шарфы с золотой нитью, яркие ленты и бусы, причудливо вплетенные в косы. И качались в ушах подвески — на всем базаре не найти, наверное, двух одинаковых пар…
Женщины останавливались перед циновками, взвешивали в руках виноградные кисти, пробовали сыр, нюхали мясо и отчаянно торговались звонкой рассыпчатой дробью. Мильям проговорила про себя те несколько слов, которых, обещал Робни-ван, вполне должно хватить. Десять — дорого, давай три… Хорошо. Покупаю. Восемь — дорого, два с половиной…
Она издали присмотрела виноград того сорта, который выращивали в их селении. Крупный, прозрачный на просвет и такой сладкий, каким обычный виноград становится лишь после того, как его высушить на солнце. Юстаб и Валар обрадуются… Мильям решительно двинулась вперед, и пожилая торговка хищно раздула ноздри ей навстречу.
Какая— то юная горожаночка скользнула наперерез, мимолетно окатив Мильям презрительным взглядом. Подцепила тонким пальчиком виноградную гроздь. И дробно защебетала, кажется, еще до того, как услышала цену.
Может быть, она первая дочь в семье. Может быть, завтра Робни-ван…
Торговка азартно спорила с ней, уже не обращая на Мильям ни малейшего внимания.
Ну и пусть. На базаре много винограда.
Двигаясь мимо пестрых торговых рядов, Мильям почти неосознанно сдвинула со лба край накидки. Дальше ткань поползла по скользким волосам сама, открывая солнечному взору густые черные косы и звенящие серебряные подвески в ушах.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Знаете, я завидую Ингару.
Он готовил свою экспедицию тайно, конспиративно и совершенно спокойно. Без кучи начальников и начальничков, перед которыми надо отчитываться за каждый шаг, каждую справку и каждую единицу сметы. Без массы чиновников и чиновничков, уверенных, что день пропал зря, если они не напрограммировали кому-нибудь от души палок в скользилку. И людей он набирал себе сам: другой вопрос каких — но у него хотя бы имелась такая возможность!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104