Впрочем, данный аспект меня больше не волнует.
Тайные и древние силы, волшебство, магия — в которую абсолютно не может верить уважающий себя ученый — куда интереснее. За столько столетий войны кому-то на великом Гаугразе все же пришло в голову, что эти силы вновь можно использовать против врагов. Против Глобального социума. Против нас.
«И был день, подобный ночи, и была буря, подобная огню, и взметнулась земля…»
Почти инфосводка о Любецке. Только гораздо поэтичнее.
— И был девятый день, и сказал Могучий устами славного Гелла-тенга: это наша земля…
Опасения Нури-тенга оправдались: слушали его плохо и недолго. Большая часть аудитории — в основном женщины и несколько мужчин-инвалидов, — повнимав слову Могучего минут пять, постепенно разбрелись по более насущным делам. Дольше держалась разновозрастная (от соцгруппы до младшего колледжа) стайка детишек, черноволосых и черноглазых, похожих на птенцов-воронят; но и они по одному или по двое-трое вспархивали и улетали в разных направлениях. В конце концов на месте остались лишь сидящие в кружок пять или шесть древних старух, скорее всего глухих, да девочка лет шести, которая, лишившись компании, боязливо жалась к изгороди подворка.
Может быть, поэтому голос юного служителя звучал все неувереннее и скучнее. А может, зависимость была обратной… какая, собственно, разница. Еще пару минут я прикидывала, не слишком ли будет жестоко с моей стороны сократить число слушателей еще на единицу, и пришла к выводу, что не слишком. К тому же я все это уже слышала.
При дневном свете селение оказалось пыльным и бестолковым, тесным и совершенно непригодным для жизни. Я обошла жилище, где мы ночевали: круглое сооружение наполовину из ткани, наполовину из выделанной кожи каких-то одомашненных животных, общей площадью примерно с детскую комнату в нашем родительском блоке. Здесь жила целая семья, а семья на Гаугразе — это как минимум десяток ребятишек, а иногда (тут, правда, нам повезло) и невестки взрослых сыновей со своими детьми… ужас. В жилище Айве-тену убожество не настолько бросалось в глаза: все-таки она обреталась там одна. Как они могут так жить? Как могут цепляться за такую жизнь?…
Поправила накидку, тщательно заправив под нее всю прическу до единой волосины. С глазами сложнее: придется щуриться. Вечером меня не особенно рассмотрели, а сегодня я старалась держаться в тени (во всех смыслах), привлекая к себе как можно меньше внимания. Насколько это вообще возможно в обособленном социуме, где появление нового человека по-любому становится исключительным событием; правда, как выяснилось, ненадолго.
И решительно двинулась в том направлении, куда, я заметила, удалились большинство слушательниц бедного Нури-тенга.
Селение кончилось быстро, через каких-то пару десятков шагов. Вверх по склону убегали виноградники, среди которых мы с Нури-тенгом порядочно поплутали вчера в темноте по дороге в селение: параллельные ряды лоз сменялись перпендикулярными, а кратчайший путь, увы, лежал по диагонали. По диагонали же доносились теперь приглушенные голоса, звучавшие откуда-то из-за многослойной зеленой стены. Я определила примерный вектор и направилась вдоль рядов зелени, пронзительной, как на тестовой виртуалке. Виноградные кисти маскировались в листве, словно фишки-невидимки в детской развивающей игре. Когда я наконец-то разглядела одну — виноградины были маленькие, незрелые, — голоса женщин слышались уже совсем близко.
Но я не разобрала ни слова.
Прислушалась, на всякий случай пригнувшись за зеленой стеной высотой примерно мне по грудь. Женщины говорили негромко и протяжно, они не вели диалога, не соблюдали очередности, но вместе с тем и не перебивали друг друга: монологи звучали чисто, будто с разных звуковых дорожек. Совершенно незнакомое наречие. Даже не родственное ни одному из тех, что я выучила в свое время в режиме глубокого психовключения.
Там, где они собрались, виноградник заканчивался, уступая место квадратному участку земли, сплошь покрытому какими-то ростками — будто зеленое скользильное покрытие. Женщины стояли по периметру, нагнувшись и протянув над растениями раскрытые ладони. Говорили — не хором, каждая свое. Больше ничего не происходило.
И тем не менее мгновенно, как на психовиртуальном сеансе, возникло понимание: если кто-то из них увидит, что я за ними наблюдаю… после этого они как минимум не ответят мне ни на один вопрос. Даже если не заметят цвета моих глаз.
Пригибаясь за виноградной стеной, я как можно бесшумнее совершила отступление. Не слишком далеко: так, чтобы слышать, когда они закончат и начнут расходиться. Желательно поговорить с кем-нибудь один на один; с кем — не имеет значения. Все они — те, кто мне нужен. И я готова подождать.
…Когда солнце заняло на небе позицию, при которой ни один предмет не отбрасывал тени, а лучи фокусировались точно на моей голове, прикрытой к тому же черной накидкой, я готова была сдаться. И вдруг услышала сквозь звон в ушах шелест виноградных листьев. Не сразу поняла, что это голос тишины. Женщины умолкли.
Через мгновение они снова заговорили — обыкновенно, по-бабьи, на грубоватом диалекте южного наречия. Обсуждали сельскохозяйственные работы и детские болезни, довольно ехидно прошлись по Нури-тенгу с его преданием, содранным, по их мнению, у известного в этих местах сказителя, и явно сомнительной сексуальной ориентацией — и, наконец, начали расходиться. Я выпрямилась, встала на изготовку и медленно пошла вдоль кучерявой лозы. Я здесь гуляю. Интересуюсь сортом винограда.
Женщина прошла совсем близко. Скользнула по мне любопытным взглядом, но заговорить не решилась. Я выдержала паузу и обернулась в тот самый момент, когда она обернулась тоже, чтобы получше разглядеть меня хотя бы со спины.
Не забывать щуриться.
— Здравствуй. — Я улыбнулась как можно шире. — Спрашивай, о чем хочешь.
Замечательный способ скрыть тот факт, что это я хочу кое о чем ее расспросить. Обратная ретрансляция ролей, как учила некогда докторесса Спини…
Женщина осмелела, шагнула навстречу. На вид моя ровесница, хотя реально, наверное, лет на десять — пятнадцать моложе. Оплывшая фигура, едва намеченная под коконом многослойной одежды. Морщинки у губ и глаз темными насечками на коричневой, цвета обожженной глины, коже — словно орнамент на артефактном блюде. И что-то непостижимое в глазах… В ее глазах не может не быть чего-то непостижимого… Впрочем, фантазировать не обязательно.
— Ты пришла с длинноподолым? — наконец решилась она.
Я в последний момент стерла с лица вопросительное выражение: разумеется, имелась в виду та самая, смешившая и меня конусиль. Кивнула:
— Мой путь лежит на Срединный хребет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Тайные и древние силы, волшебство, магия — в которую абсолютно не может верить уважающий себя ученый — куда интереснее. За столько столетий войны кому-то на великом Гаугразе все же пришло в голову, что эти силы вновь можно использовать против врагов. Против Глобального социума. Против нас.
«И был день, подобный ночи, и была буря, подобная огню, и взметнулась земля…»
Почти инфосводка о Любецке. Только гораздо поэтичнее.
— И был девятый день, и сказал Могучий устами славного Гелла-тенга: это наша земля…
Опасения Нури-тенга оправдались: слушали его плохо и недолго. Большая часть аудитории — в основном женщины и несколько мужчин-инвалидов, — повнимав слову Могучего минут пять, постепенно разбрелись по более насущным делам. Дольше держалась разновозрастная (от соцгруппы до младшего колледжа) стайка детишек, черноволосых и черноглазых, похожих на птенцов-воронят; но и они по одному или по двое-трое вспархивали и улетали в разных направлениях. В конце концов на месте остались лишь сидящие в кружок пять или шесть древних старух, скорее всего глухих, да девочка лет шести, которая, лишившись компании, боязливо жалась к изгороди подворка.
Может быть, поэтому голос юного служителя звучал все неувереннее и скучнее. А может, зависимость была обратной… какая, собственно, разница. Еще пару минут я прикидывала, не слишком ли будет жестоко с моей стороны сократить число слушателей еще на единицу, и пришла к выводу, что не слишком. К тому же я все это уже слышала.
При дневном свете селение оказалось пыльным и бестолковым, тесным и совершенно непригодным для жизни. Я обошла жилище, где мы ночевали: круглое сооружение наполовину из ткани, наполовину из выделанной кожи каких-то одомашненных животных, общей площадью примерно с детскую комнату в нашем родительском блоке. Здесь жила целая семья, а семья на Гаугразе — это как минимум десяток ребятишек, а иногда (тут, правда, нам повезло) и невестки взрослых сыновей со своими детьми… ужас. В жилище Айве-тену убожество не настолько бросалось в глаза: все-таки она обреталась там одна. Как они могут так жить? Как могут цепляться за такую жизнь?…
Поправила накидку, тщательно заправив под нее всю прическу до единой волосины. С глазами сложнее: придется щуриться. Вечером меня не особенно рассмотрели, а сегодня я старалась держаться в тени (во всех смыслах), привлекая к себе как можно меньше внимания. Насколько это вообще возможно в обособленном социуме, где появление нового человека по-любому становится исключительным событием; правда, как выяснилось, ненадолго.
И решительно двинулась в том направлении, куда, я заметила, удалились большинство слушательниц бедного Нури-тенга.
Селение кончилось быстро, через каких-то пару десятков шагов. Вверх по склону убегали виноградники, среди которых мы с Нури-тенгом порядочно поплутали вчера в темноте по дороге в селение: параллельные ряды лоз сменялись перпендикулярными, а кратчайший путь, увы, лежал по диагонали. По диагонали же доносились теперь приглушенные голоса, звучавшие откуда-то из-за многослойной зеленой стены. Я определила примерный вектор и направилась вдоль рядов зелени, пронзительной, как на тестовой виртуалке. Виноградные кисти маскировались в листве, словно фишки-невидимки в детской развивающей игре. Когда я наконец-то разглядела одну — виноградины были маленькие, незрелые, — голоса женщин слышались уже совсем близко.
Но я не разобрала ни слова.
Прислушалась, на всякий случай пригнувшись за зеленой стеной высотой примерно мне по грудь. Женщины говорили негромко и протяжно, они не вели диалога, не соблюдали очередности, но вместе с тем и не перебивали друг друга: монологи звучали чисто, будто с разных звуковых дорожек. Совершенно незнакомое наречие. Даже не родственное ни одному из тех, что я выучила в свое время в режиме глубокого психовключения.
Там, где они собрались, виноградник заканчивался, уступая место квадратному участку земли, сплошь покрытому какими-то ростками — будто зеленое скользильное покрытие. Женщины стояли по периметру, нагнувшись и протянув над растениями раскрытые ладони. Говорили — не хором, каждая свое. Больше ничего не происходило.
И тем не менее мгновенно, как на психовиртуальном сеансе, возникло понимание: если кто-то из них увидит, что я за ними наблюдаю… после этого они как минимум не ответят мне ни на один вопрос. Даже если не заметят цвета моих глаз.
Пригибаясь за виноградной стеной, я как можно бесшумнее совершила отступление. Не слишком далеко: так, чтобы слышать, когда они закончат и начнут расходиться. Желательно поговорить с кем-нибудь один на один; с кем — не имеет значения. Все они — те, кто мне нужен. И я готова подождать.
…Когда солнце заняло на небе позицию, при которой ни один предмет не отбрасывал тени, а лучи фокусировались точно на моей голове, прикрытой к тому же черной накидкой, я готова была сдаться. И вдруг услышала сквозь звон в ушах шелест виноградных листьев. Не сразу поняла, что это голос тишины. Женщины умолкли.
Через мгновение они снова заговорили — обыкновенно, по-бабьи, на грубоватом диалекте южного наречия. Обсуждали сельскохозяйственные работы и детские болезни, довольно ехидно прошлись по Нури-тенгу с его преданием, содранным, по их мнению, у известного в этих местах сказителя, и явно сомнительной сексуальной ориентацией — и, наконец, начали расходиться. Я выпрямилась, встала на изготовку и медленно пошла вдоль кучерявой лозы. Я здесь гуляю. Интересуюсь сортом винограда.
Женщина прошла совсем близко. Скользнула по мне любопытным взглядом, но заговорить не решилась. Я выдержала паузу и обернулась в тот самый момент, когда она обернулась тоже, чтобы получше разглядеть меня хотя бы со спины.
Не забывать щуриться.
— Здравствуй. — Я улыбнулась как можно шире. — Спрашивай, о чем хочешь.
Замечательный способ скрыть тот факт, что это я хочу кое о чем ее расспросить. Обратная ретрансляция ролей, как учила некогда докторесса Спини…
Женщина осмелела, шагнула навстречу. На вид моя ровесница, хотя реально, наверное, лет на десять — пятнадцать моложе. Оплывшая фигура, едва намеченная под коконом многослойной одежды. Морщинки у губ и глаз темными насечками на коричневой, цвета обожженной глины, коже — словно орнамент на артефактном блюде. И что-то непостижимое в глазах… В ее глазах не может не быть чего-то непостижимого… Впрочем, фантазировать не обязательно.
— Ты пришла с длинноподолым? — наконец решилась она.
Я в последний момент стерла с лица вопросительное выражение: разумеется, имелась в виду та самая, смешившая и меня конусиль. Кивнула:
— Мой путь лежит на Срединный хребет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104