Потом стал нахмуренно-серьёзным:
— Тему для романа, положение — в награду за роман по теме — тебе может дать только наше государство, и ты это знаешь.
Марат опять не дал промаха, и, хотя на сей раз это успокаивало Юрия, а не пугало, всё равно было неприятно. Убрав со стола руки и сидя с видом чинным и оскорблённым, он высказал с прорывающейся злобой:
— Говоришь со мной, как с кем-то... кто со стороны прилип! Я с девятнадцати лет — коммунист, я — сын коммуниста!
Житоров смотрел с ледяной весёлостью:
— Что ещё у тебя новенького? Коли уж я подзабыл — кто ты и с какого года? — назидательно подняв указательный палец, сказал с безоговорочной требовательностью, как подчинённому: — Романа я от тебя жду и яркого! Чтобы героизм воспевался с максимальным накалом!
Вакер оценил удачный миг и с охотой отыгрался:
— Самого основного факта, ради которого я, по твоему вызову, приехал, — выговорил елейным голосом, — ты что-то не можешь мне представить.
Друг протрезвел от ярости, череп болезненно распирало: “Ишь, ехидная сволочь!” Готовый хлынуть мат сдержал редкостным волевым нажимом — дабы приятель не торжествовал, как метко и глубоко воткнул булавку.
— А на тебя я не трачу время? — рука хозяина простёрлась над столом, растопыренные пальцы мелко подрагивали. — Не говорил я тебе — сегодня не пьём?! Над тобой же сжалился — и... благодар-рр-ность получаю!
Юрий, как бы в приступе стыдливой тоски, понурил голову.
— Умолкаю, умолкаю, умолкаю... — проговорил с раскаянием.
— Водочка тебя утопит, — со злым наслаждением предсказал Житоров. — Ну, по последней — и я в управление, чтобы из-за тебя день не терять!
Простившись с гостем, он сквозь дверь послушал, как удаляются его шаги, и устремился к телефонному аппарату.
* * *
Житоров лёг ничком на диван, прижал к его прохладной коже лицо, осыпанное жаром азарта. Возбуждённый ум подсказывал, что услышанное от Вакера надо оформить как собственные анализ и выводы. И направить не только непосредственному начальству, но и деду. Тот может — подвернись какой-нибудь вопрос, касающийся литературы, — пристегнуть к нему докладную внука, и она попадёт к Сталину...
О, был бы фарт, окажись, что не только в оренбургском, но и в других театрах — в самой Москве! — ставят спектакли по поэме “Пугачёв”! Тут уж Сталин оценит чекиста, который просигналил, когда все остальные деловито моргали...
У Марата намечалось свидание вечером. Девушкой в своё время обеспечил Шаликин, обладавший не только страстишкой, но и умением отметиться. Наедине, с тем тактом, который внушает уважение к делу и к пристойности, показал фотокарточку из служебной папки: “Новый секретный сотрудник. Хорошо бы вам самим с ней побеседовать...” Квартира, предназначенная для уединённой передачи сведений, скромно помогла знакомству. Студентка мединститута не стала ценным источником информации, но в ином проявила себя вполне достойно.
Однако у Житорова выветрилось желание убедиться в этом в очередной раз: ревниво звало дело. Он вызвал автомашину и скоро был у себя в управлении. Девушка, отперев заветным ключом квартиру, никого в ней не застанет. Зазвонит телефон, и она услышит: встреча откладывается. Падёт ли на её лицо тень?
Марату было мало убеждения, что он нравится женщинам и весьма. Он хотел, чтобы каждая переспавшая с ним только о нём и думала, безраздельно покорённая. Реальность же не уставала иронизировать. “Отдавалась мне так самозабвенно! А через два дня — с недоноском...” — узнавая об одной, другой, третьей, он беспомощно перекипал неистовством.
Он не женился на неотразимой девушке, которую отбил у Вакера, ибо воспалённо-трепещущее “я” не выдерживало терзания: рано или поздно такая породистая, изысканная красотка изменит ему, мужу, и он не сможет жить, не убив её и того недоноска ... Судьба будет скомкана.
Остановил выбор на девице, влюблённой в планёры: в свои двадцать три она и впрямь оказалась девицей. Работавшие с нею мужчины давно привыкли, что ухаживаний она “не понимает”, и видели в ней товарищески-симпатичное бесполое существо.
После его женитьбы оставленная красавица вышла замуж за сравнительно молодого отличаемого руководством работника внешторга. Марат возобновил с нею близость. Ревнуя её к мужу, черпал своеобразное утешение в том, что не ему изменяют, а с ним, не он унижен, а наоборот. Он захлёбывался в омуте душевных искажений, пока не приспел отъезд из столицы в Оренбург.
36
Вакер, в отличие от друга, не мучился тем, что приятная ему женщина может оказаться благосклонной к кому-то ещё. Он ценил упоительность мига самого по себе, безотносительно к прошлому и к грядущему.
С завидным мужеством Юрий преодолел путь, изобиловавший терниями, и сделался мужем прославленной молодой поэтессы, чей отец, литературный критик, носил военную форму, демонстрируя воинствующую идейность. Он возглавлял журнал, который, насаждая пролетарскую культуру, с избирательностью особого рода указывал на сорняки и рьяно призывал к прополке.
Вакер со стойко приветливой миной выносил угловатость сердитого человека, подкатываясь к дочери, воздавая в печати хвалу её стихам. Однажды в доме отдыха железнодорожников, на вечере после её выступления, он отменно танцевал с нею официально осуждаемый шимми, и потом в отведённой ей комнате оба разделили бурный наплыв радости.
Однако чувственная дочь твердокаменного марксиста вовсе не собиралась выделять Юрия из среды своих спутников. Это не загнало его в плен смущению. Обуздывая внутреннюю дрожь, он зимой отчаянно тратился на цветы и с букетом дожидался возлюбленную у подъезда её дома, зная, что к себе она вернётся не одна. В конце концов, взглядывая на него, она стала как-то задумываться — чем дальше, тем теплее. С неуклонностью укореняющейся привычки это привело к тому, что был зарегистрирован брак.
Когда появился сын, радость Юрия не была трескучей, но и известного рода сомнения докучали не слишком. Болезненный ребёнок в двухлетнем возрасте умер от инфлуэнцы. Минула ещё пара лет: кремлёвский хозяин, давно замечавший, что ретивые сторожа на литературном подворье стучат в колотушку больше себе в интерес, чем из радения о хозяйском добре, вызвал приказчиков. Служителя идеи, что назначил себя председателем литревкома, свели с поста. Известие грянуло утром, а в полдень — работники загса не успели уйти на обед — Вакер уже подал на развод, процедуру которого в то время не отягощали сложности.
* * *
Итак он был свободен и обогащён опытом, мужчина, который мартовским вечером направлялся в театр — подхлёстываемый охоткой попробовать, что за блюдо приготовил товарищ Кацнельсон? Будут ли в спектакле те соль и перец, коими Есенин сдобрил своего “Пугачёва”?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116