Семён Кириллович дорожил привезённым из Германии нарезным ружьём, искусно украшенным гравировкой с надписью готическими буквами “Stuzer”. В его магазине помещались четыре патрона, столь мощных, что одной пули было довольно, чтобы свалить на месте слона. Имелась ещё двустволка, почему Лабинцов уверенно причислял себя к охотникам, хотя, подстрелив в молодости зайца и увидев, как стекленеют его глаза, ни разу более на охоту не собрался.
— Я думаю кое-что надёжно спрятать... ты понимаешь — что... — с видом взволнованной осторожности сообщил он тестю. — Где было бы лучше: на чердаке? в подвале?
Вопрос не касался теории, и совет старика стоил внимания.
— В доме — ни в коем случае! — отрезал хорунжий.
Наступала ночь, которая, судя по облачности, не обещала ни звёзд, ни луны. Мужчины приготовились к делу, взяли нужное и через заднюю дверь вышли в сад, густой и немалый. Из его глубины потягивало прохладой и моментально нанесло комарья.
Решив обойтись из предосторожности без фонаря, двое с ношей, посвечивая себе зажигалкой, направились по дорожке к укромной, среди ветвистых акаций, беседке. Комары с писком влипались в кожу. Отмахиваясь, тесть и зять отодрали несколько досок в полу и спрятали обёрнутые промасленной ветошью ружья, пистолет Лабинцова, спасший ему жизнь, револьвер хорунжего, коробки с патронами. Вернув доски на место, гвоздей не забили.
— Вдруг перепрятывать? Так чтоб не возиться, — предусмотрел Прокл Петрович.
Зять потоптался в каком-то рассеянном удовлетворении, а потом тоскливо сказал: будь у них подлинная действенная местная власть — не пришлось бы красться в ночи.
— Ведь какая сила рядом и вокруг! Но она не осознала себя силой...
Он жаловался на “отсталое”, на “серое”, что “до обидного мешает и должно уйти”, высказывал уверенность, что “свинец всё-таки расплавится...” Имел в виду “скованность”, которая не даёт сознанию заводского люда воспринять, что классовые интересы “не мыслятся вне таких вечных понятий, как честность, уважение к истине, братолюбие”.
— Я чувствую, меня пока слушают предвзято, будто я говорю умозрительную отсебятину... Хотя я стремлюсь донести то, что выработал цвет человечества.
— Ты только дуешь на зудящее, а большевики энергично почёсывают, где у народа зудит, и даже когда расчёсы до крови — люди испытывают нечто болезненно-сладострастное, вовлекаются всё более, — прибегнул к образности Прокл Петрович. — Людей развращают скопившиеся уродливые искажения. Но душа народа выправится, если ему будет открыта истина...
— О немецкой власти? — безысходно заскучал Лабинцов.
Хорунжий не сбился:
— Истина, что россияне как жили в обмане, будто цари у них — свои , Романовы, — так и теперь не знают сути о большевицкой верхушке. Кто он доподлинно — этот Ленин?.. — Байбарин в темноте смотрел в лицо зятю: — Господствующий Центр останется притоном обмана — пока не выйдет на свет история последних полутора веков.
* * *
47
День-два спустя у Лабинцовых обедал заезжий деятель союза кооператоров. В разгул войны с её голодом, мором, расстрелами и всеобщей ломкой, кооперация и то, что ею называлось, охватывало страну, расчленённую и гиблую, неуничтожимой жизнеспособной сетью. Фронты фронтами, а союзы кооператоров, связанные не только с красными и с белыми, но и с заграницей, обеспечивали движение товаров, и там, где ежедневно разрушались великие ценности, ежечасно росли доходы.
Гость наведался в посёлок, привлечённый возможностями, какие сулило кустарное производство котелков, зажигалок, пуговиц, проволоки и других изделий из меди. Он возбудил у руководства Баймака завистливое любопытство своими брюками: белыми в серую, с крапинкой, клеточку. Нестарый человек, собранный и общительный, с начёсанными на лысину чёрными волосами поведал Лабинцову, деликатно приглушая голос, что слышал о нём превосходные отзывы и хотел бы засвидетельствовать готовность к сотрудничеству. Инженер ответил радушным приглашением.
В доме гость, прежде всего, восхитился дочерьми хозяина и с улыбкой обратился к бонне: они, несомненно, очень способные и некапризные девочки. Молодая женщина подтвердила это, глядя на него с приятной живостью, как если бы он сказал ей удачный комплимент.
Девочки пошли развлечь бабушку, которая пока так и не оправилась после пережитых мытарств, и ей был прописан постельный режим. Приглашённая к столу бонна появилась со слегка подкрашенными глазами.
Кооператор, завязывая с инженером деловой разговор, стал рассказывать, какой товар на чёрном рынке “рвут с руками”.
— Ну, сахарин в таблетках, понятно — нарасхват. Иголки, нитки, обувные подмётки... А ещё на что, вы бы думали, огромный спрос? Не догадаетесь. На замочки к кошелькам!
Это показалось, в самом деле, странным.
— Чтобы теперь — кошельки и непременно с замочком... — выговорил гость насмешливо и задумчиво. — Забирают-то их, на замочки не глядя: была бы пухлость.
Вернулись к кустарным промыслам в посёлке, и кооператор предупредил:
— Без связей с губвластью товара не вывезти. От вас я прямо в Оренбург.
Лабинцов понурился и заметил вскользь:
— Разоряют взятками?
— Ваши слова — не мои! — гость холодно рассмеялся. Затем как бы ушёл в отвлечённые рассуждения: — Общество, где не будет собственности, должны строить люди практические. И наши марксисты, чуть что до капитальца — замечательно скрупулёзные практики. Знают и толк, и вкус.
— Обогащаются? — мрачно сказал Лабинцов. — А как же быть с идейностью?
Гость, остановивший на нём взгляд, очевидно, не так понял:
— С идейными — что?.. Был, знаете, в Оренбурге кооператив: выздоравливающие раненые создали, для прокормления. И отказываются... смазывать... наотрез! Приходят от них в ЧК: оградите! по идее-принципу взяток не даём! “Взяток? — их спрашивают. — А кто требует? Посидите — выясним”. — Рассказчик принял мину добродушно-досадливого осуждения: — Выясняли недолго... Провели в дворик внутренний — и к Богу.
— Прошу прощения, — начал Семён Кириллович каким-то странно-увещевательным тоном, — но я не верю, что просто так и расстреляли. Наверняка кооператив оказался не без греха, открылось что-то дурнопахнущее...
Гость тотчас заявил: он совершенно так же считает! — и стал хвалить чекистов за решительные меры против мешочников.
Ночевал он у Лабинцовых, а наутро поспешил в Совет: после полудня уезжал. Перед хозяевами предстала бонна — в вуальке, по-дорожному одетая — стянула с руки перчатку и, комкая её, попросила расчёт.
— Это необходимо! Я еду вместе... с Лукьяном Ильичом, — назвала она имя кооператора.
Происшествие соответствовало пестроте и изменчивости обстановки, когда ретиво теснили впечатления и одно сбивалось другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Я думаю кое-что надёжно спрятать... ты понимаешь — что... — с видом взволнованной осторожности сообщил он тестю. — Где было бы лучше: на чердаке? в подвале?
Вопрос не касался теории, и совет старика стоил внимания.
— В доме — ни в коем случае! — отрезал хорунжий.
Наступала ночь, которая, судя по облачности, не обещала ни звёзд, ни луны. Мужчины приготовились к делу, взяли нужное и через заднюю дверь вышли в сад, густой и немалый. Из его глубины потягивало прохладой и моментально нанесло комарья.
Решив обойтись из предосторожности без фонаря, двое с ношей, посвечивая себе зажигалкой, направились по дорожке к укромной, среди ветвистых акаций, беседке. Комары с писком влипались в кожу. Отмахиваясь, тесть и зять отодрали несколько досок в полу и спрятали обёрнутые промасленной ветошью ружья, пистолет Лабинцова, спасший ему жизнь, револьвер хорунжего, коробки с патронами. Вернув доски на место, гвоздей не забили.
— Вдруг перепрятывать? Так чтоб не возиться, — предусмотрел Прокл Петрович.
Зять потоптался в каком-то рассеянном удовлетворении, а потом тоскливо сказал: будь у них подлинная действенная местная власть — не пришлось бы красться в ночи.
— Ведь какая сила рядом и вокруг! Но она не осознала себя силой...
Он жаловался на “отсталое”, на “серое”, что “до обидного мешает и должно уйти”, высказывал уверенность, что “свинец всё-таки расплавится...” Имел в виду “скованность”, которая не даёт сознанию заводского люда воспринять, что классовые интересы “не мыслятся вне таких вечных понятий, как честность, уважение к истине, братолюбие”.
— Я чувствую, меня пока слушают предвзято, будто я говорю умозрительную отсебятину... Хотя я стремлюсь донести то, что выработал цвет человечества.
— Ты только дуешь на зудящее, а большевики энергично почёсывают, где у народа зудит, и даже когда расчёсы до крови — люди испытывают нечто болезненно-сладострастное, вовлекаются всё более, — прибегнул к образности Прокл Петрович. — Людей развращают скопившиеся уродливые искажения. Но душа народа выправится, если ему будет открыта истина...
— О немецкой власти? — безысходно заскучал Лабинцов.
Хорунжий не сбился:
— Истина, что россияне как жили в обмане, будто цари у них — свои , Романовы, — так и теперь не знают сути о большевицкой верхушке. Кто он доподлинно — этот Ленин?.. — Байбарин в темноте смотрел в лицо зятю: — Господствующий Центр останется притоном обмана — пока не выйдет на свет история последних полутора веков.
* * *
47
День-два спустя у Лабинцовых обедал заезжий деятель союза кооператоров. В разгул войны с её голодом, мором, расстрелами и всеобщей ломкой, кооперация и то, что ею называлось, охватывало страну, расчленённую и гиблую, неуничтожимой жизнеспособной сетью. Фронты фронтами, а союзы кооператоров, связанные не только с красными и с белыми, но и с заграницей, обеспечивали движение товаров, и там, где ежедневно разрушались великие ценности, ежечасно росли доходы.
Гость наведался в посёлок, привлечённый возможностями, какие сулило кустарное производство котелков, зажигалок, пуговиц, проволоки и других изделий из меди. Он возбудил у руководства Баймака завистливое любопытство своими брюками: белыми в серую, с крапинкой, клеточку. Нестарый человек, собранный и общительный, с начёсанными на лысину чёрными волосами поведал Лабинцову, деликатно приглушая голос, что слышал о нём превосходные отзывы и хотел бы засвидетельствовать готовность к сотрудничеству. Инженер ответил радушным приглашением.
В доме гость, прежде всего, восхитился дочерьми хозяина и с улыбкой обратился к бонне: они, несомненно, очень способные и некапризные девочки. Молодая женщина подтвердила это, глядя на него с приятной живостью, как если бы он сказал ей удачный комплимент.
Девочки пошли развлечь бабушку, которая пока так и не оправилась после пережитых мытарств, и ей был прописан постельный режим. Приглашённая к столу бонна появилась со слегка подкрашенными глазами.
Кооператор, завязывая с инженером деловой разговор, стал рассказывать, какой товар на чёрном рынке “рвут с руками”.
— Ну, сахарин в таблетках, понятно — нарасхват. Иголки, нитки, обувные подмётки... А ещё на что, вы бы думали, огромный спрос? Не догадаетесь. На замочки к кошелькам!
Это показалось, в самом деле, странным.
— Чтобы теперь — кошельки и непременно с замочком... — выговорил гость насмешливо и задумчиво. — Забирают-то их, на замочки не глядя: была бы пухлость.
Вернулись к кустарным промыслам в посёлке, и кооператор предупредил:
— Без связей с губвластью товара не вывезти. От вас я прямо в Оренбург.
Лабинцов понурился и заметил вскользь:
— Разоряют взятками?
— Ваши слова — не мои! — гость холодно рассмеялся. Затем как бы ушёл в отвлечённые рассуждения: — Общество, где не будет собственности, должны строить люди практические. И наши марксисты, чуть что до капитальца — замечательно скрупулёзные практики. Знают и толк, и вкус.
— Обогащаются? — мрачно сказал Лабинцов. — А как же быть с идейностью?
Гость, остановивший на нём взгляд, очевидно, не так понял:
— С идейными — что?.. Был, знаете, в Оренбурге кооператив: выздоравливающие раненые создали, для прокормления. И отказываются... смазывать... наотрез! Приходят от них в ЧК: оградите! по идее-принципу взяток не даём! “Взяток? — их спрашивают. — А кто требует? Посидите — выясним”. — Рассказчик принял мину добродушно-досадливого осуждения: — Выясняли недолго... Провели в дворик внутренний — и к Богу.
— Прошу прощения, — начал Семён Кириллович каким-то странно-увещевательным тоном, — но я не верю, что просто так и расстреляли. Наверняка кооператив оказался не без греха, открылось что-то дурнопахнущее...
Гость тотчас заявил: он совершенно так же считает! — и стал хвалить чекистов за решительные меры против мешочников.
Ночевал он у Лабинцовых, а наутро поспешил в Совет: после полудня уезжал. Перед хозяевами предстала бонна — в вуальке, по-дорожному одетая — стянула с руки перчатку и, комкая её, попросила расчёт.
— Это необходимо! Я еду вместе... с Лукьяном Ильичом, — назвала она имя кооператора.
Происшествие соответствовало пестроте и изменчивости обстановки, когда ретиво теснили впечатления и одно сбивалось другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116