Историческая судьба! — он поднял указательный палец, после чего устало расположился в кресле. — Судьба делает наши жизненные интересы такими, какие они есть. Если я поеду в Германию, то разве — как бы я ни нуждался — хоть какой-то германец уступит мне что-то против своего жизненного интереса? Совершенно так же и мы не можем поступать иначе.
Юрий сказал себе, что отец, при всём его уме и сметке, не стесняется предельно доступных суждений.
— Когда мы раскулачивали немцев, ты думаешь, сердце оставалось как камень? — со строгой грустью спросил Иоханн Гугович и, закрыв глаза, отрицательно помотал головой. — Но жизнь даёт тебе задание, и знаешь одно: сделать лучше других. Русский может не всегда усердно раскулачивать русских. Но немец должен быть к немцам беспощаднее, чем начальник другой нации. К этому очень внимательны наверху.
Юрий услышал рассказ о том, какое особенное, даже на взгляд отца, рвение в раскулачивании соплеменников показал некий Мецгер. На него обратили внимание и, как истого, опытного службиста, направили в русский район.
— Так что он там сделал? — отец усмехнулся. — Усыновил ребёнка тех, кого проводил подыхать, где... где раки зимуют.
— Уполномоченный по раскулачиванию и — усыновил... — сказал Юрий с сомнением.
— Представь себе! — Иоханн Гугович слегка порозовел от возбуждения. — Кто узнал про это, ждали — он сам полетит туда, куда Макар телят не гонял. А его — что ты думаешь? — повысили! Если бы немец усыновил ребёнка кулаков-немцев — было бы нехорошо. Но что немец усыновил русского ребёнка, там понравилось, — отец указал большим пальцем вверх. — Мецгера взяли в Москву!
“Вот уж кому, — подумал Юрий, — переменят — если уже не переменили — национальность”. Он похвалил себя, что в своё время не посчитал за ненужную мелочь позаботиться, дабы у него в паспорте стояло не “Иоханнович”, а “Иванович”. В ту ушедшую пору он, наверное, употребив усилия, сумел бы и устроить запись в графе — “русский”. Сейчас, обострённо досадуя, вспоминал, почему не попытался это сделать? Во-первых, тогда он знал немало видных немцев, чьей карьере национальность не помешала. Во-вторых, было известно: его отец — один из руководителей Немреспублики, семья немецкая; и то, что сын, оказывается, “русский”, возбуждало бы вопросы.
80
Вопрос национальности лихорадил Юрия в изнурительно-нервозные сутки после его возвращения в Москву из Одессы. Только что был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа “О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья”. Придя в редакцию, Юрий остался там на ночь, чтобы заслужить похвалу, дав утром готовый очерк о подвигах черноморских моряков на суше.
Принимая материал, ответственный секретарь — пожилой, покашливающий, не выпускавший изо рта папиросу, — посмотрел на Вакера особенным, утрированно-соболезнующим взглядом. То же выражение Юрий заметил в продолжение дня ещё у двоих-троих коллег. Остальные поглядывали на него с еденьким любопытством.
Вечером с ним беседовал секретарь парторганизации газеты.
— У вас, кажется, родные в Поволжье? — сказал так, будто не знал достоверно, кто отец Юрия.
— Родители, брат...
— Опубликовано, что поволжские немцы укрыли фашистских диверсантов... — парторг не сводил глаз с Вакера, и тот с невольно-виноватой угодливостью сказал:
— Да-да, я читал...
— Читали... — и парторг словно бы задумался, перед тем как сообщить: — Газете нужен такой, как вы, собственный корреспондент в Красноярском крае. Решено вас перевести.
— Но там же Норкин! — вырвалось у Юрия.
— Норкин, — секретарь кивнул и сказал с похвалой: — Способный, очень способный журналист! Заслужил повышение.
— То есть... его на моё место? — Юрий посерел лицом.
— Товарищ Вакер, — парторг демонстрировал голосом и выражением, как старается быть терпеливым, — у нас с вами — разговор коммунистов! Партия на время войны, — сделал он ударение, — посылает вас, в интересах победы, туда, куда считает нужным!
Юрий, извинившись, спросил, “на каком уровне” принято решение? Ведь в Указе говорится только о немцах, проживающих в Поволжье.
— Имеются необходимые дополнения, — произнёс секретарь тихо и внушительно. — Мне поручено разъяснить вам: вас не выселяют. Вас переводят.
Вакер, пришибленный и взвинченный, едва не спросил о возможности обратиться наверх — по поводу перемены, в виде исключения, национальности. Потянул в себя воздух, но... не решился заговорить. В голове мелькнуло, что он ныне не единственный немец, озабоченный тем же вопросом, и вряд ли наверху это приветствуется: исключение должно быть исключением. Не разумнее ли — попытаться найти отклик в Красноярске, присмотревшись к тамошнему руководству?
...Оно само пожелало увидеть Вакера через несколько дней после его приезда. Новый собкор был вызван в краевой комитет партии. Дождавшись своей очереди, Юрий ступил в кабинет, где за столом сидел угрюмоватый человек в куртке, отличавшей руководящих лиц: синяя, однобортная, с форменными пуговками на карманах куртка именовалась “директоркой”. Юрий, нервничая, сидел на стуле и ждал, когда начальник, перебирающий бумаги, прочтёт их. Тот поднял глаза.
— Юрий Иванович Вакер, коммунист со стажем, журналист... — в лице выразились сосредоточенность и важность, словно только он и мог вникнуть в нечто замысловатое. — Вам направление в районную газету, — протянул бланк с напечатанным на машинке текстом.
— Тут какая-то ошибка... я — собственный корреспондент центральной газеты... — оглушённо начал Юрий.
— Вы думаете — мы этого не знаем?! — пресёк партийный начальник. — Мы здесь работаем, а не в бирюльки играем! — заявил он ещё резче. — И вы покажите качественную работу в районе! Мы будем интересоваться, — заключил с угрозой и взглянул на дверь, показывая, что ожидает следующего посетителя.
81
В районной газете Вакера приняли с дежурной любезностью и осторожной приглядкой. Редактор, лет пятидесяти пяти, с простонародно-хитрым лицом, посиживал, выпячивая брюшко, и улыбался, будто говорил: “Стелить, дружок, я буду мягко, а уж как тебе спать придётся — не обессудь”.
— Хорошее пополнение, — произносил приветливо, с сипотцой. — Не забывает, значит, нас Москва. Помогла.
Вид его так подкупал радушием, что не раскусишь: тонкая ли насмешка за словами или первозданная непосредственность?
— В такое время, сами поймёте, трудностей у нашей газеты под завязку, не до перекуров, — говорил редактор, не то жалуясь, не то укоряя. — Но, так и быть, о вашей работе мы сейчас не будем. Надо сперва вас устроить. Что же, окружим заботой...
Выразилось это в том, что редактор назвал хозяев, которые, возможно, пустят приезжего “на квартиру”. В избе, куда пришёл Вакер, жила престарелая пара;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Юрий сказал себе, что отец, при всём его уме и сметке, не стесняется предельно доступных суждений.
— Когда мы раскулачивали немцев, ты думаешь, сердце оставалось как камень? — со строгой грустью спросил Иоханн Гугович и, закрыв глаза, отрицательно помотал головой. — Но жизнь даёт тебе задание, и знаешь одно: сделать лучше других. Русский может не всегда усердно раскулачивать русских. Но немец должен быть к немцам беспощаднее, чем начальник другой нации. К этому очень внимательны наверху.
Юрий услышал рассказ о том, какое особенное, даже на взгляд отца, рвение в раскулачивании соплеменников показал некий Мецгер. На него обратили внимание и, как истого, опытного службиста, направили в русский район.
— Так что он там сделал? — отец усмехнулся. — Усыновил ребёнка тех, кого проводил подыхать, где... где раки зимуют.
— Уполномоченный по раскулачиванию и — усыновил... — сказал Юрий с сомнением.
— Представь себе! — Иоханн Гугович слегка порозовел от возбуждения. — Кто узнал про это, ждали — он сам полетит туда, куда Макар телят не гонял. А его — что ты думаешь? — повысили! Если бы немец усыновил ребёнка кулаков-немцев — было бы нехорошо. Но что немец усыновил русского ребёнка, там понравилось, — отец указал большим пальцем вверх. — Мецгера взяли в Москву!
“Вот уж кому, — подумал Юрий, — переменят — если уже не переменили — национальность”. Он похвалил себя, что в своё время не посчитал за ненужную мелочь позаботиться, дабы у него в паспорте стояло не “Иоханнович”, а “Иванович”. В ту ушедшую пору он, наверное, употребив усилия, сумел бы и устроить запись в графе — “русский”. Сейчас, обострённо досадуя, вспоминал, почему не попытался это сделать? Во-первых, тогда он знал немало видных немцев, чьей карьере национальность не помешала. Во-вторых, было известно: его отец — один из руководителей Немреспублики, семья немецкая; и то, что сын, оказывается, “русский”, возбуждало бы вопросы.
80
Вопрос национальности лихорадил Юрия в изнурительно-нервозные сутки после его возвращения в Москву из Одессы. Только что был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа “О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья”. Придя в редакцию, Юрий остался там на ночь, чтобы заслужить похвалу, дав утром готовый очерк о подвигах черноморских моряков на суше.
Принимая материал, ответственный секретарь — пожилой, покашливающий, не выпускавший изо рта папиросу, — посмотрел на Вакера особенным, утрированно-соболезнующим взглядом. То же выражение Юрий заметил в продолжение дня ещё у двоих-троих коллег. Остальные поглядывали на него с еденьким любопытством.
Вечером с ним беседовал секретарь парторганизации газеты.
— У вас, кажется, родные в Поволжье? — сказал так, будто не знал достоверно, кто отец Юрия.
— Родители, брат...
— Опубликовано, что поволжские немцы укрыли фашистских диверсантов... — парторг не сводил глаз с Вакера, и тот с невольно-виноватой угодливостью сказал:
— Да-да, я читал...
— Читали... — и парторг словно бы задумался, перед тем как сообщить: — Газете нужен такой, как вы, собственный корреспондент в Красноярском крае. Решено вас перевести.
— Но там же Норкин! — вырвалось у Юрия.
— Норкин, — секретарь кивнул и сказал с похвалой: — Способный, очень способный журналист! Заслужил повышение.
— То есть... его на моё место? — Юрий посерел лицом.
— Товарищ Вакер, — парторг демонстрировал голосом и выражением, как старается быть терпеливым, — у нас с вами — разговор коммунистов! Партия на время войны, — сделал он ударение, — посылает вас, в интересах победы, туда, куда считает нужным!
Юрий, извинившись, спросил, “на каком уровне” принято решение? Ведь в Указе говорится только о немцах, проживающих в Поволжье.
— Имеются необходимые дополнения, — произнёс секретарь тихо и внушительно. — Мне поручено разъяснить вам: вас не выселяют. Вас переводят.
Вакер, пришибленный и взвинченный, едва не спросил о возможности обратиться наверх — по поводу перемены, в виде исключения, национальности. Потянул в себя воздух, но... не решился заговорить. В голове мелькнуло, что он ныне не единственный немец, озабоченный тем же вопросом, и вряд ли наверху это приветствуется: исключение должно быть исключением. Не разумнее ли — попытаться найти отклик в Красноярске, присмотревшись к тамошнему руководству?
...Оно само пожелало увидеть Вакера через несколько дней после его приезда. Новый собкор был вызван в краевой комитет партии. Дождавшись своей очереди, Юрий ступил в кабинет, где за столом сидел угрюмоватый человек в куртке, отличавшей руководящих лиц: синяя, однобортная, с форменными пуговками на карманах куртка именовалась “директоркой”. Юрий, нервничая, сидел на стуле и ждал, когда начальник, перебирающий бумаги, прочтёт их. Тот поднял глаза.
— Юрий Иванович Вакер, коммунист со стажем, журналист... — в лице выразились сосредоточенность и важность, словно только он и мог вникнуть в нечто замысловатое. — Вам направление в районную газету, — протянул бланк с напечатанным на машинке текстом.
— Тут какая-то ошибка... я — собственный корреспондент центральной газеты... — оглушённо начал Юрий.
— Вы думаете — мы этого не знаем?! — пресёк партийный начальник. — Мы здесь работаем, а не в бирюльки играем! — заявил он ещё резче. — И вы покажите качественную работу в районе! Мы будем интересоваться, — заключил с угрозой и взглянул на дверь, показывая, что ожидает следующего посетителя.
81
В районной газете Вакера приняли с дежурной любезностью и осторожной приглядкой. Редактор, лет пятидесяти пяти, с простонародно-хитрым лицом, посиживал, выпячивая брюшко, и улыбался, будто говорил: “Стелить, дружок, я буду мягко, а уж как тебе спать придётся — не обессудь”.
— Хорошее пополнение, — произносил приветливо, с сипотцой. — Не забывает, значит, нас Москва. Помогла.
Вид его так подкупал радушием, что не раскусишь: тонкая ли насмешка за словами или первозданная непосредственность?
— В такое время, сами поймёте, трудностей у нашей газеты под завязку, не до перекуров, — говорил редактор, не то жалуясь, не то укоряя. — Но, так и быть, о вашей работе мы сейчас не будем. Надо сперва вас устроить. Что же, окружим заботой...
Выразилось это в том, что редактор назвал хозяев, которые, возможно, пустят приезжего “на квартиру”. В избе, куда пришёл Вакер, жила престарелая пара;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116