Вскоре, было перед ужином, от прислуги, выходившей к огороднику за редиской, женщины обстоятельной и толковой, стало известно: в посёлке — комиссары.
— Снова, значит, за золотом! Сейчас они у предрика на дому.
Семён Кириллович занимался с дочерьми математикой: услышав через неплотно прикрытую дверь, вышел из детской. В коридоре уже стоял хорунжий, который выразительно посмотрел на зятя, как бы говоря: “Памятливые люди, а?” Тот отвёл глаза, словно замыкаясь на чём-то сложном, понятном лишь ему.
Он ждал — вот-вот позовут в заводоуправление... Сели ужинать, и было видно — Семён Кириллович не замечает, что ест: овсянку ли, селёдку, оладьи... Лицо трогала неопределённая, какая-то бессознательная улыбка, он переставал жевать, уголки рта приподнимались, точно человека тянуло зевнуть. Варвара Тихоновна, которой сегодня полегчало и она вышла в столовую, взглянула на него раз-другой и не сдержала дрожь руки — разлила чай с молоком.
Ночь подползала к окнам с ленцой; зажгли висячую лампу. Мужчины направились было в кабинет хозяина, но тут донеслось: в калитку входят люди.
48
Лабинцов щёлкнул пальцами, будто вспомнив, что нужная ему вещь находится в гостиной, и прошёл туда; тесть последовал за ним.
Опередив прислугу, которая хотела доложить, в комнате оказалась группа людей. Трое, с винтовками на ремне, в одинаковых солдатских шароварах из бязи, были, очевидно, рядовыми красноармейцами. В других фигурах хорунжий признал начальство.
Мужчина, в чьём выражении сквозила некоторая манерность, взял руку Лабинцова и, пожимая её обеими руками, глядя ему в глаза с какой-то заискивающей пытливостью, сказал:
— Принимайте по неотложному заданию...
Прокл Петрович подумал, что это — не кто иной, как тот самый предрика, чьё присутствие неизменно отмечало рассказы зятя. Зять между тем сказал проворному мужчине “здравствуйте” и повторил остальным.
— По заданию, говорите? Чьему? — спрашивал он пришельца без видимой приязни.
— Товарищи выполняют, — тот обернулся к двоим подошедшим.
Первый походил на сельского ухаря в недавнем прошлом, его легко было представить с баяном. Поношенное лицо, крупные губы напоминали как о поцелуях, так и о полной стопке, но сейчас человек хранил в облике холодную уравновешенность, за чем угадывались уважение и охота к службе. На нём хорошо сидел китель со споротыми погонами, линяло-зелёный, — вне сомнений, с чужого плеча. Второй комиссар, в пиджачной паре с выпущенным воротом рубахи, выглядел моложе; карман пиджака оттопыривал револьвер. Человек этот вошёл в комнату с застывшей высокомерно-язвительной полуулыбкой, будто непоколебимо зная, что ему встретятся лишь подвохи, лишь бесполезные попытки обмануть его.
Старший встал перед инженером:
— Предъявите всё золото, какое в доме.
Лабинцов чуть наклонил вперёд голову:
— То есть?
Комиссар молчал в пристально-враждебном ожидании, и Лабинцов, озабоченно достав из кармана носовой платок, обмахнул лицо стеснённо-округлым движением:
— Украшения жены? кольца? У меня — хронометр позолоченный...
Один из красноармейцев заговорил от двери:
— Ничего вашего не возьмут, Семён Кириллыч! Но пусть увидят, что у вас нет другого.
— Другого?! — воскликнул инженер, обратив гневное изумление на комиссара; затем повернулся к предрика: — Меня подозревают в... в присвоении?..
Чекист, что помоложе, окликнул сбоку:
— Добровольно не сдадите — вам же хуже!
— Да что за дичь! — Лабинцов взглядывал на одного-второго, третьего, говоря с суетливо-повышенной интонацией: будь он “то, с чем его путают”, так “с самого начала поступал бы иначе”, он “мог вообще не открывать рабочим о золоте...”
— Вилять умеете! — похвалил, подтрунивая, молодой; в лице читалось: “Кто ж из вас признается, пока не припечёшь? Удивил!”
Старший сказал, что они приступают к обыску...
Семён Кириллович казался больным, сейчас вставшим с постели: сухой нехороший румянец, шевелюра завидной гущины в беспорядке.
— Местная власть приняла ответственность? — спросил он председателя затравленно и угрожающе.
— Не из чего беспокоиться. Почему же я здесь? — сказав и отвернувшись, предрика шагнул к Байбарину, стоявшему в безмолвии: — Вы будете тесть Семёна Кирилловича?
Хорунжий, ощущая в себе и знобкое и горячащее, ответил:
— Абсолютно так!
— А ведь мы только это и знаем... — сказал председатель с подозрением и как бы сожалея, что вынужден подозревать, — только это. Нашего гражданина, — полуобернулся он к инженеру, — мы знаем досконально. А вас — совсем нет. Вы можете быть из бежавших помещиков.
Тоску, остро трепавшую Байбарина, перебивал зуд риска.
— Я принесу документы, которые всё категорически удостоверят, — сказал он, подаваясь ощупью в неизвестность: с надеждой отдалиться от известного другим и определяемого ими.
В это время Лабинцов воскликнул, адресуя душе местного актива:
— Завтра весь Баймак возмутится вашим произволом и пресмыкательством перед... — он оборвал фразу.
— Никакого вопроса не будет, и вы сами заберёте ваши слова обратно, — предрика так весь и отдался вниманию к Семёну Кирилловичу. — Если ничего не найдут, а мы за то поручились, — что же за неприятность? — разливался тёплый и рассудительный голос. — Вы так беспокоитесь, как будто что-то есть...
— Что вы сказали?!
— Пистолет не вздумайте вынуть, — произнёс предрика уже другим тоном, — сразу будет точка!
Инженер захлебнулся вздохом.
— Вы ворвались в мой дом, как... а я безоружен! — он порывисто, будто предлагая обыскать его, раскинул руки, но смутился и опустил.
Старший из комиссаров велел красноармейцам:
— Мебель сдвинуть!
Прокл Петрович пошёл тихим шагом к двери в столовую, меж тем как впечатления, мысли в убыстрённом темпе выявляли ожидающее. Выходя, оглянулся: предрика и комиссар в пиджачной паре стояли поодаль от Лабинцова, а он, опустив голову, уставил взгляд в пол, словно усиливаясь высмотреть букашку между дощечками паркета.
49
За дверью хорунжий натолкнулся на Анну, снедаемую тревогой. Зашептав ей: — Где дети? Все будьте у матери! — обнял и прошёл с нею в комнату Варвары Тихоновны. Та лежала на кровати; лицо в свете несильной керосиновой лампы было желтоватым, как картофель. Она сжала отечно-пухлыми пальцами чётки, и её приподняло на подушках — немощь не дала броситься к мужу:
— Что им нужно?
— Потише, мать! Страшного нет.
Дочь заглядывала ему в глаза:
— Будут обыскивать? Оскорблять? Семён не вынесет!..
Он обратился к внучкам, что жались к кровати бабушки:
— Никуда не выходите, умницы! Мама с вами.
Анна схватила его за руку:
— Папа, у нас есть деньги! Дать им ?
Он вытер ладонью наплывшую на брови испарину:
— Ничего не делайте! Ждите! Я найду помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116