– В этом случае мы с мистером Белфордом – союзники против вас обеих, хотя я убежден, что мисс Белфорд в своих изменениях не зашла бы так далеко.
Мартин бросил на Лиз торжествующий взгляд.
– Ну разумеется! – негодующе сказала Элис. – Я хотела только заменить эти крошечные окошки хорошими большими окнами.
– Может быть, это получилось бы неплохо, – уступил фон Рендт. – Но с моей эгоистической точки зрения давнего изгнанника, которому дорого напоминание о родном доме, я предпочитаю его именно таким, каков он сейчас.
– А где вы жили с тех пор, как его покинули? – спросила Лиз.
– В Америке, но я почувствовал, что мне было бы трудно провести всю оставшуюся мне жизнь в Штатах. Люди там далеко не так приветливы и гостеприимны, как здесь, в Австралии.
– Гм-м… – Мартин занялся своей трубкой. – А давно вы здесь?
– Ровно столько, сколько требуется для того, чтобы стать истинным новоавстралийцем.
Мартин взглянул на часы, и Элис поспешно спросила:
– Не выпьете ли еще чашечку, мистер фон Рендт?
– С большим удовольствием, если это вас не затруднит. Великолепный кофе.
Он встал и подал ей чашку, поклонившись с грацией, неожиданной для человека такого плотного сложения. Элис улыбнулась ему.
Лиз подумала удивленно: «В этом новом платье она выглядит просто хорошенькой».
– Вы привезли с собой вашу семью? – спросила Элис.
Фон Рендт покачал головой и долго смотрел в свою чашку. Его бородатое лицо выражало глубокую печаль. После подчеркнутой паузы он ответил:
– Нет.
Мартин с тревогой понял, что деловое знакомство начинает переходить в личное. Его раздражение возросло, когда фон Рендт добавил:
– Я не стал бы касаться этой горькой темы, но раз вы отнеслись ко мне не как к чужому, я скажу вам, что у меня нет семьи.
В душе Элис сочувствие боролось с облегчением.
– Простите, если я скажу только, что я потерял свою семью вместе с нашим фамильным поместьем. Прошло больше двадцати лет с тех пор, как русские отобрали его у нас. Я полагаю, вы извините меня, если я больше ничего не скажу.
Лиз охватила та жалость, которую в ней всегда вызывали люди, которых ураган войны разметал по всем континентам. Даже если они, как сейчас этот человек, откровенно напрашивались на сочувствие, она извиняла их. Как ужасно оказаться в положении, когда приходится напрашиваться на сочувствие!
И, поддавшись порыву, Лиз предложила ему сигарету, хотя он еще не докурил предыдущую.
– Ах, пожалуйста, разрешите мне…
Он достал серебряный портсигар и, открыв, предложил Мартину.
– Может быть, вы захотите попробовать одну из этих западногерманских сигарет? Некоторые утверждают, что мы изготовляем лучшие в мире сигареты.
– Спасибо, но я предпочитаю трубку. Это единственное время дня, когда у меня есть возможность спокойно ее курить.
– Вы мудры, мистер Белфорд. Если я пробуду в вашей стране достаточно долго, я отучусь от скверной привычки к сигаретам и тоже перейду на трубку. Но, может быть, мисс Белфорд не откажется? И мисс Элизабет?
Когда он щелкнул зажигалкой и нагнулся к Элис, Лиз вдруг поразило различие между ее отцом и бородатым иностранцем, галантно склонившимся над ее теткой. О лице фон Рендта можно было судить только но глазам и губам. Она решила, что борода идет мужчинам. Лицо отца по сравнению с этим лицом выглядело каким-то голым. Может быть, именно потому он выработал это сдержанное выражение?
Фон Рендт повернулся к Мартину.
– А теперь я должен еще раз попросить у вас извинения за свое вторжение, но после того, как на нашем банкете я поблагодарил вас от имени нашего клуба, вы так любезно сказали мне, что в случае каких-либо юридических затруднений вы будете рады мне помочь, и я не мог устоять перед искушением. Если бы вы знали, как мы, иммигранты, ценим, что человек с вашей репутацией и положением тратит на нас свое драгоценное время!
Мартин сделал досадливый жест, отклоняя эти комплименты, но было нетрудно заметить, что они ему приятны, Лиз улыбнулась; небольшая доза грубой лести – и вот он уже готов простить нарушение привычного распорядка. Именно эти маленькие человеческие слабости особенно трогали ее, даже когда она злилась на его правоверность.
Фон Рендт продолжал:
– Конечно, вы знаете, что мистер Холлоуэй любезно предложил мне свою квартиру и я переехал туда две недели назад?
Элис поторопилась миновать опасный поворот и спросила почти визгливым голосом:
– Вы думаете поселиться тут надолго?
– Я очень этого хочу… и надеюсь…
Его глаза задержались на ней, и Лиз улыбнулась, заметив, как покраснела Элис.
– Но это такая большая квартира для одного человека! – все так же торопливо продолжала Элис. – Как вы управитесь? Ведь вы, мужчины, так беспомощны!
– У меня очень хорошая экономка. Она из моих краев. Ее муж был убит югославскими бандитами перед самым концом войны.
Элис заахала. Лиз кивнула с сочувственным интересом. Мартин заерзал – нетрудно было заметить, как ему неприятно, что разговор все больше и больше переходит на личные темы.
Фон Рендт повернулся к нему, почтительно наклонив голову: он, несомненно, понимал, что у Мартина, который принялся чистить трубку, его слова сочувствия не вызвали.
– Поскольку мистер Холлоуэй уехал в Канберру на длительный срок, я подумал, что мне следовало бы получить у вас консультацию о моих правах как квартиросъемщика. Я очень устал от жизни в пансионах, и мне хотелось бы обзавестись собственным пристанищем, почувствовать себя устроившимся.
– На этот вопрос я ничего не могу ответить, пока не узнаю условий, на которых вам сдана эта квартира, и остальных обстоятельств, а потому нам лучше отложить его обсуждение до тех лор, пока вы не зайдете ко мне в контору. Мой клерк соберет необходимые сведения.
Мартин встал, отошел к каминной полке и начал набивать трубку.
Он явно давал понять, что разговор окончен.
Фон Рендт как будто не заметил этого.
– Вы такие добрые люди, – продолжал он, – и я думаю, вам приятно будет узнать, что я собираюсь облегчить… или смягчить мое одиночество – как правильнее сказать? Послезавтра ко мне из Западной Германии приедет мой племянник, который будет жить со мной. Надеюсь иметь честь представить его мисс Элизабет, то есть вам всем, но юность, конечно, тяготеет к юности.
– Сколько ему лет? – поинтересовалась Лиз.
– Двадцать один год. Он учился в Мюнхенском университете. Талантливый мальчик, как мне писали. Сын моей сестры. И она и его отец… – его холеные руки сделали жест, отнесший судьбу сестры и ее мужа к категории запретных тем. – Все это так печально!
Он снова повернулся к Мартину.
– Вы, может быть, разрешите мне, мистер Белфорд, обратиться к вам за советом как к видному члену общества, заинтересованному в судьбе молодежи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86