Вот почему они впустили нас сюда. Они полагают, что смогут использовать нас в своих целях. А в действительности это мы используем их для своей высокой цели – воссоздать Германию как самую мощную, самую великую державу в мире. Мы этого добьемся! И здесь ты нам можешь помочь.
– По-видимому, вы не понимаете, что единственная цель моей жизни – живопись.
– Если ты сделаешь то, о чем я тебя прошу, ты попадешь в самую гущу людей искусства – художников и всех прочих длинноволосых гениев.
– Боюсь, вас не столько интересуют мои занятия живописью, сколько возможность использовать меня как политического пропагандиста. Но меня не интересует политика.
– Иоганн, ты просто болван! Неужели ты не понимаешь, что любая пропаганда – художественная, религиозная или военная – в основе своей пропаганда политическая? Мой мальчик, мы предлагаем тебе хорошую работу, связанную с твоими устремлениями, в обмен за небольшую услугу.
– Честно говоря, я никому не жажду помогать. Я приехал сюда, чтобы начать самостоятельную жизнь.
– Но, помогая нам, ты ведь и будешь нести самостоятельную и приятную жизнь. Просто заодно делай то, о чем мы тебя просим. Что это за человек, у которого нет веры в свою страну, который не заботится о ее величии?
– Возможно, это очень счастливый человек. Ведь такого рода заботы не принесли счастья ни Германии, ни нашему семейству.
Карл сидел неподвижно, с окаменелым лицом, сжимая и разжимая кулаки, словно ему хотелось ударить племянника. Отшвырнув стул, он выскочил из комнаты, крикнув миссис Шмидт, чтобы она принесла кофе и поджаренного хлеба в спальню.
– Um Gottes Willen! – воскликнула миссис Шмидт, убирая со стола поднос. – Вы чем-то снова расстроили своего бедного дядю!
Иоганн доел свой завтрак в одиночестве.
Глава двадцать первая
Карл заболел, – сообщила Лиз, вернувшись утром с тенниса неделю спустя.
– Заболел? – Элис уронила сковородку на плиту. – Опасно?
– Н-нет. Всего лишь рецидив какой-то старой болезни. Джон точно не знает, но, по-видимому, эти приступы время от времени повторяются.
– Миссис Шмидт там?
– Да. Джон говорит, что она доконает его своими заботами.
– Как можно так говорить! По-моему, он совсем бесчувственный!
Лиз пожала плечами.
– Вероятно, он считает, что чувствительности дяди Карла хватает на двоих. Во всяком случае, смерть дяде Карлу явно не грозит.
Лиз убежала из кухни, и Элис услышала ее легкие шаги на лестнице. Да, нынешняя молодежь чудовищно бессердечна!
Она решила, что попозже позвонит, а потом навестит Карла и принесет ему какой-нибудь деликатес, так как миссис Шмидт, наверное, не сообразит, что больному не годятся те тяжелые жирные блюда немецкой кухни, которые, по слухам, она только и умеет готовить.
Элис с нетерпением ждала, когда уйдут Мартин и Лиз. И тотчас же после их ухода она позвонила Карлу, и между ней и миссис Шмидт состоялся крайне бестолковый разговор. Миссис Шмидт вообще еле-еле говорила по-английски, при этом с сильным акцентом, а стоило ей поднять телефонную трубку, как все ее знания, полученные с таким трудом, мгновенно улетучивались. Элис обещала зайти, как только придет Мария.
Карл ужаснулся, когда она сказала, что у них новая прислуга, итальянка: «Итальянка! – воскликнул он, скорчив брезгливую гримасу. – Элис, как вы могли? Грязные, ленивые твари, почти животные!» И в ответ на ее протесты он сказал: «Моя дорогая, вы не знаете итальянцев так, как я. Они были нашими союзниками. Они продадут даже родную мать». Пусть он говорит, что хочет, а Мария все-таки сокровище. Умелая, исполнительная, к тому же – Элис могла головой поручиться – абсолютно честная. И так готовит, что даже Лиз не привередничает.
Странный народ эти иммигранты! И хотя Элис не могла отличить одну национальность от другой, тем не менее она была убеждена, что все они ненавидят друг друга. Карл не переносит Марию и ненавидит Брэнка, а ведь Брэнк всегда был с ним вежлив. «Не могу понять, зачем вы пускаете эти низшие расы в свою страну и позволяете им смешиваться с вами, плодить детей?» – говорил он так, будто не знал, что в Австралии еще есть люди, похожие на ее мать, которые то же самое говорят о каждом иностранце, приехавшем в Австралию.
Он не понимает, какое это облегчение, когда коттедж можно поручить такому человеку, как Брэнк. Мартин стал совсем другим, потому что теперь все отлично наладилось. Карл не понимает, как это приятно, когда можно дать Марии любое поручение и быть уверенной, что к твоему возвращению все будет выполнено.
Мария пришла точно в назначенное время, с трудом волоча искалеченную ногу по черной лестнице – пожалуй, это было единственное, что она делала с трудом. И опять, как каждый день, Элис поздравила себя с тем, что ей удалось заполучить такое сокровище. У Марии, казалось, не было никаких желаний, кроме одного: проработав весь день, вечером вернуться домой к инвалиду мужу – к австралийцу, раненному на войне, – а это только доказывает, насколько не правы люди, утверждающие, будто браки с иностранцами не приносят счастья. Глядя на ее бледное лицо, изуродованное шрамом, Элис подумала: «А Карл прав, она действительно ужасно некрасива. В ней подкупают только глаза да улыбка».
Но Элис заметила все это лишь тогда, когда Карл назвал Марию уродливой. Она была не так восприимчива к красоте, как Карл. А он без конца твердил ей, что она, Элис, хороша, и Элис без конца этому удивлялась. Она давно привыкла считать себя непривлекательной (только с Реджем все было иначе!). «Слишком пухла и слишком румяна», – говорила ее бабушка. Но Карлу именно это в ней и нравилось. И она знала, что нравится ему, – дело было не только в словах, но и в его поступках. И нравилось ему не только ее лицо. Она наслаждалась своей властью над ним и его властью над ней. Но двадцать лет подавленных желаний мешали ей уступить ему свободно и просто, как она этого ни хотела. Страсть в ней вела непрерывную борьбу с респектабельностью и страхом. К тому же ей хотелось заручиться какой-нибудь гарантией верности, прежде чем сделать решительный шаг. Словом, нравятся они ему или нет, Брэнк и Мария останутся – во всяком случае, до тех пор… А это уже зависит от Карла.
Миссис Шмидт отворила дверь, обрушив на нее мешанину английских и немецких слов, из которых Элис поняла, что у Карла «большой жар, что он очень болен, но герра доктора звать не хочет». А сейчас он спит.
Элис на цыпочках прошла в спальню, и в свете, пробивающемся сквозь закрытые жалюзи, она увидела на подушке лицо Карла – по контрасту с черной бородой оно казалось желтым, как воск, лоб покрывала испарина. Элис взяла его руку – она была горячей и липкой. Пальцы нащупали его частый, неровный пульс. Карл вяло приоткрыл глаза, и Элис испугалась, увидев налитые кровью белки, встретив его остекленевший взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– По-видимому, вы не понимаете, что единственная цель моей жизни – живопись.
– Если ты сделаешь то, о чем я тебя прошу, ты попадешь в самую гущу людей искусства – художников и всех прочих длинноволосых гениев.
– Боюсь, вас не столько интересуют мои занятия живописью, сколько возможность использовать меня как политического пропагандиста. Но меня не интересует политика.
– Иоганн, ты просто болван! Неужели ты не понимаешь, что любая пропаганда – художественная, религиозная или военная – в основе своей пропаганда политическая? Мой мальчик, мы предлагаем тебе хорошую работу, связанную с твоими устремлениями, в обмен за небольшую услугу.
– Честно говоря, я никому не жажду помогать. Я приехал сюда, чтобы начать самостоятельную жизнь.
– Но, помогая нам, ты ведь и будешь нести самостоятельную и приятную жизнь. Просто заодно делай то, о чем мы тебя просим. Что это за человек, у которого нет веры в свою страну, который не заботится о ее величии?
– Возможно, это очень счастливый человек. Ведь такого рода заботы не принесли счастья ни Германии, ни нашему семейству.
Карл сидел неподвижно, с окаменелым лицом, сжимая и разжимая кулаки, словно ему хотелось ударить племянника. Отшвырнув стул, он выскочил из комнаты, крикнув миссис Шмидт, чтобы она принесла кофе и поджаренного хлеба в спальню.
– Um Gottes Willen! – воскликнула миссис Шмидт, убирая со стола поднос. – Вы чем-то снова расстроили своего бедного дядю!
Иоганн доел свой завтрак в одиночестве.
Глава двадцать первая
Карл заболел, – сообщила Лиз, вернувшись утром с тенниса неделю спустя.
– Заболел? – Элис уронила сковородку на плиту. – Опасно?
– Н-нет. Всего лишь рецидив какой-то старой болезни. Джон точно не знает, но, по-видимому, эти приступы время от времени повторяются.
– Миссис Шмидт там?
– Да. Джон говорит, что она доконает его своими заботами.
– Как можно так говорить! По-моему, он совсем бесчувственный!
Лиз пожала плечами.
– Вероятно, он считает, что чувствительности дяди Карла хватает на двоих. Во всяком случае, смерть дяде Карлу явно не грозит.
Лиз убежала из кухни, и Элис услышала ее легкие шаги на лестнице. Да, нынешняя молодежь чудовищно бессердечна!
Она решила, что попозже позвонит, а потом навестит Карла и принесет ему какой-нибудь деликатес, так как миссис Шмидт, наверное, не сообразит, что больному не годятся те тяжелые жирные блюда немецкой кухни, которые, по слухам, она только и умеет готовить.
Элис с нетерпением ждала, когда уйдут Мартин и Лиз. И тотчас же после их ухода она позвонила Карлу, и между ней и миссис Шмидт состоялся крайне бестолковый разговор. Миссис Шмидт вообще еле-еле говорила по-английски, при этом с сильным акцентом, а стоило ей поднять телефонную трубку, как все ее знания, полученные с таким трудом, мгновенно улетучивались. Элис обещала зайти, как только придет Мария.
Карл ужаснулся, когда она сказала, что у них новая прислуга, итальянка: «Итальянка! – воскликнул он, скорчив брезгливую гримасу. – Элис, как вы могли? Грязные, ленивые твари, почти животные!» И в ответ на ее протесты он сказал: «Моя дорогая, вы не знаете итальянцев так, как я. Они были нашими союзниками. Они продадут даже родную мать». Пусть он говорит, что хочет, а Мария все-таки сокровище. Умелая, исполнительная, к тому же – Элис могла головой поручиться – абсолютно честная. И так готовит, что даже Лиз не привередничает.
Странный народ эти иммигранты! И хотя Элис не могла отличить одну национальность от другой, тем не менее она была убеждена, что все они ненавидят друг друга. Карл не переносит Марию и ненавидит Брэнка, а ведь Брэнк всегда был с ним вежлив. «Не могу понять, зачем вы пускаете эти низшие расы в свою страну и позволяете им смешиваться с вами, плодить детей?» – говорил он так, будто не знал, что в Австралии еще есть люди, похожие на ее мать, которые то же самое говорят о каждом иностранце, приехавшем в Австралию.
Он не понимает, какое это облегчение, когда коттедж можно поручить такому человеку, как Брэнк. Мартин стал совсем другим, потому что теперь все отлично наладилось. Карл не понимает, как это приятно, когда можно дать Марии любое поручение и быть уверенной, что к твоему возвращению все будет выполнено.
Мария пришла точно в назначенное время, с трудом волоча искалеченную ногу по черной лестнице – пожалуй, это было единственное, что она делала с трудом. И опять, как каждый день, Элис поздравила себя с тем, что ей удалось заполучить такое сокровище. У Марии, казалось, не было никаких желаний, кроме одного: проработав весь день, вечером вернуться домой к инвалиду мужу – к австралийцу, раненному на войне, – а это только доказывает, насколько не правы люди, утверждающие, будто браки с иностранцами не приносят счастья. Глядя на ее бледное лицо, изуродованное шрамом, Элис подумала: «А Карл прав, она действительно ужасно некрасива. В ней подкупают только глаза да улыбка».
Но Элис заметила все это лишь тогда, когда Карл назвал Марию уродливой. Она была не так восприимчива к красоте, как Карл. А он без конца твердил ей, что она, Элис, хороша, и Элис без конца этому удивлялась. Она давно привыкла считать себя непривлекательной (только с Реджем все было иначе!). «Слишком пухла и слишком румяна», – говорила ее бабушка. Но Карлу именно это в ней и нравилось. И она знала, что нравится ему, – дело было не только в словах, но и в его поступках. И нравилось ему не только ее лицо. Она наслаждалась своей властью над ним и его властью над ней. Но двадцать лет подавленных желаний мешали ей уступить ему свободно и просто, как она этого ни хотела. Страсть в ней вела непрерывную борьбу с респектабельностью и страхом. К тому же ей хотелось заручиться какой-нибудь гарантией верности, прежде чем сделать решительный шаг. Словом, нравятся они ему или нет, Брэнк и Мария останутся – во всяком случае, до тех пор… А это уже зависит от Карла.
Миссис Шмидт отворила дверь, обрушив на нее мешанину английских и немецких слов, из которых Элис поняла, что у Карла «большой жар, что он очень болен, но герра доктора звать не хочет». А сейчас он спит.
Элис на цыпочках прошла в спальню, и в свете, пробивающемся сквозь закрытые жалюзи, она увидела на подушке лицо Карла – по контрасту с черной бородой оно казалось желтым, как воск, лоб покрывала испарина. Элис взяла его руку – она была горячей и липкой. Пальцы нащупали его частый, неровный пульс. Карл вяло приоткрыл глаза, и Элис испугалась, увидев налитые кровью белки, встретив его остекленевший взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86