– спросила Лиз у Иоганна, когда он встал.
В первый раз Иоганн как будто оживился.
– Да, играю.
– Так, может быть, вы согласитесь быть у нас четвертым по утрам, пока папы не будет?
– С большим удовольствием.
– Так, значит, завтра в половине седьмого, ладно? Как промажете по мячу, так мы и начнем портить ваш английский язык.
Она улыбнулась ему своей широкой улыбкой. Эта улыбка, как и ее слова, показывала, что она допустила Иоганна в таинственный юный мир, который не признавал расовых различий и власти кастовых традиций.
Когда они переехали улицу, Иоганн молчал, а фон Рендт громко говорил по-английски:
– Чудесный вечер. Очаровательная семья. Типичное австралийское гостеприимство.
Его голос далеко разносился по тихому Уголку. Иоганну было очень неловко: а что, если дядю услышит кто-нибудь посторонний?
Фон Рендта, по-видимому, такая возможность вовсе не смущала, однако он умолк, едва они вошли в свою калитку. Он молча прошел за угол дома к наружной лестнице, которая вела в их квартиру, молча повернул ключ в английском замке, затем посторонился, придерживая дверь, и сделал Иоганну знак войти.
– Нет, нет! – настойчиво сказал он, когда Иоганн хотел было пропустить вперед его.
Фон Рендт закрыл за собой дверь, опустил защелку замка, задвинул засов, которым снабдил дверь сам, и заложил цепочку в скобу. Потом, потирая руки, он прошел в гостиную.
– Wunderbar! Wunderbar!
Он перешел на немецкий с тем облегчением, с каким человек надевает старый привычный пиджак.
Иоганн присел на ручку кресла и без всякого выражения смотрел на дядю, пока тот наполнял две рюмки. Подняв свою, фон Рендт сказал:
– Prosit, или, как тут выражаются, «махнем по маленькой». Тебе надо поднабраться их отвратительного жаргона. Не воображай, будто ты умеешь говорить по-австралийски, только потому, что пять лет изучал английский язык.
– Я так не думаю и постараюсь восполнить этот пробел. Младшая мисс Белфорд обещала помочь мне.
– Gut! Gut! Только не называй ее мисс Белфорд. Называй ее Лиз. Дурацкое имя! Эти молодые австралийцы любят, чтобы их называли уменьшительными именами при первом же знакомстве.
– По-моему, это очень хорошо.
– Возможно. Мне эта манера не нравится, но ведь мы выросли в совсем разных мирах – ты и я, и после двадцатилетнего пребывания в Германии американцев тебе, возможно, будет гораздо легче, чем мне, приспособиться к этому чрезмерному демократизму. Меня же воспитывали в мире, где корректность и уменье себя держать ценились очень высоко.
Иоганн пожал плечами.
– Бабушка и ее знакомые пытались придерживаться прежних обычаев, но большинство молодых немцев не ставит эти обычаи ни во что. Они им не нравятся.
– Ты считаешь себя типичным молодым немцем?
– Я не понимаю смысла, который люди вкладывают в слово «типичный». По-моему, вернее было бы сказать «средний».
– Об этом не стоит спорить. Главное, что ты произвел хорошее впечатление. Я должен поздравить тебя, мой мальчик: ты держался превосходно. Я очень доволен, что ты сумел представить себя юным наивным иммигрантом, который свято верит всей их иммиграционной пропаганде.
Он снова налил виски. Иоганн взял свою рюмку и сказал:
– Я рад, что вы довольны, но я вовсе не пытался произвести какое-то впечатление.
– Тем лучше, но не следует забывать, что здесь, в чужой стране, необходимо все время думать о том, какое впечатление ты произведешь. Эти люди простодушны, даже, можно сказать, несколько отсталы, а так как Европа отсюда далеко, они постоянно ждут, что мы, европейцы, вот-вот проявим те скверные качества, которые они нам приписывают.
– Мне они показались простыми, приветливыми людьми.
– Простыми? Это верно. Приветливыми? Да, пока.
– Я думал, что они вам нравятся, что они ваши друзья.
– Да, они мне действительно нравятся. А друзья мы или нет, покажет будущее. Главное то, что им понравился ты. Это я видел.
Фон Рендт снова наполнил рюмки, и Иоганн нахмурился.
– А теперь скажи мне, почему ты решил поехать в Австралию. Потому что я приглашал тебя, когда еще была жива твоя бабушка?
– Отчасти. Но я еще раньше думал куда-нибудь уехать.
– Почему?
– Кто теперь не хочет путешествовать?
– В этом случае я могу только радоваться, что ты решил приехать именно на эту окраину цивилизации. Я всегда мечтал, что мое изгнание разделит кто-то, кто будет напоминать мне о семье, с которой я так долго был разлучен. Ты не можешь себе представить, как ужасно одиночество человека, оторванного от родины и семьи.
– Но почему вы не возвращаетесь? Участникам антигитлеровского заговора теперь совершенно нечего опасаться, хотя многие из старых нацистов снова в седле.
Фон Рендт задержал руку на бутылке.
– Это тебе рассказала моя мать?
– Да. Она объяснила мне, почему вы бежали перед концом войны. Я никогда не мог понять, почему она это как будто скрывала.
– О, ты еще слишком молод, чтобы разобраться в этой старой истории. Может быть, твоя бабушка рассказывала тебе и о том, какие страдания мы перенесли в те черные дни?
– Она вообще почти никогда не говорила о войне. Она так и жила в том далеком прошлом, когда была молодой женщиной в большом старом поместье среди гор недалеко от Загреба.
– Ах, какие замечательные это были дни! Не удивительно, что моя мать предпочитала жить в грезах о них. Я помню отца – он был крупным человеком, большим человеком. Охота в лесах! И у нас отняли все это!
– Вашим родственникам, по-видимому, живется в Западной Германии совсем неплохо, хотя их и выслали из Югославии вместе с остальными фольксдойчами.
Фон Рендт со стуком поставил рюмку на стол.
– Пожалуйста, не произноси больше в моем присутствии этого слова! Югославия – это выдумка! Как и фольксдойч. Мы настоящие немцы. Мы поселились в Хорватии в тысяча семьсот девяносто седьмом году, когда она была частью Австро-Венгерской империи. Мы жили там, пока нас не предали в сорок пятом. Это наш дом и наша земля. Но немец остается немцем, где бы он ни родился. Разве немецкий рейх не принял меня как своего, когда я в тридцать четвертом году приехал в Мюнхен в офицерскую школу? Разве я не дослужился в вермахте до чина майора? Ты должен всегда помнить, Иоганн, в какой бы роли ты ни выступал тут, что в твоих жилах течет кровь древнего и благородного немецкого рода и что наш долг – вернуть себе нашу утраченную родину.
Он встал и подошел к племяннику, но Иоганн не поднял глаз. Глядя в рюмку, он сказал:
– Мне кажется, я должен напомнить вам, дядя Карл, что я родился не в той стране, которую теперь называют Югославией, и что по рождению я просто Иоганн Фишер без приставки «фон», – он покосился на дядю. – Да, кстати, а почему вы – фон Рендт в семье фон Меннхеймов?
Фон Рендт засмеялся своим излишне добродушным смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
В первый раз Иоганн как будто оживился.
– Да, играю.
– Так, может быть, вы согласитесь быть у нас четвертым по утрам, пока папы не будет?
– С большим удовольствием.
– Так, значит, завтра в половине седьмого, ладно? Как промажете по мячу, так мы и начнем портить ваш английский язык.
Она улыбнулась ему своей широкой улыбкой. Эта улыбка, как и ее слова, показывала, что она допустила Иоганна в таинственный юный мир, который не признавал расовых различий и власти кастовых традиций.
Когда они переехали улицу, Иоганн молчал, а фон Рендт громко говорил по-английски:
– Чудесный вечер. Очаровательная семья. Типичное австралийское гостеприимство.
Его голос далеко разносился по тихому Уголку. Иоганну было очень неловко: а что, если дядю услышит кто-нибудь посторонний?
Фон Рендта, по-видимому, такая возможность вовсе не смущала, однако он умолк, едва они вошли в свою калитку. Он молча прошел за угол дома к наружной лестнице, которая вела в их квартиру, молча повернул ключ в английском замке, затем посторонился, придерживая дверь, и сделал Иоганну знак войти.
– Нет, нет! – настойчиво сказал он, когда Иоганн хотел было пропустить вперед его.
Фон Рендт закрыл за собой дверь, опустил защелку замка, задвинул засов, которым снабдил дверь сам, и заложил цепочку в скобу. Потом, потирая руки, он прошел в гостиную.
– Wunderbar! Wunderbar!
Он перешел на немецкий с тем облегчением, с каким человек надевает старый привычный пиджак.
Иоганн присел на ручку кресла и без всякого выражения смотрел на дядю, пока тот наполнял две рюмки. Подняв свою, фон Рендт сказал:
– Prosit, или, как тут выражаются, «махнем по маленькой». Тебе надо поднабраться их отвратительного жаргона. Не воображай, будто ты умеешь говорить по-австралийски, только потому, что пять лет изучал английский язык.
– Я так не думаю и постараюсь восполнить этот пробел. Младшая мисс Белфорд обещала помочь мне.
– Gut! Gut! Только не называй ее мисс Белфорд. Называй ее Лиз. Дурацкое имя! Эти молодые австралийцы любят, чтобы их называли уменьшительными именами при первом же знакомстве.
– По-моему, это очень хорошо.
– Возможно. Мне эта манера не нравится, но ведь мы выросли в совсем разных мирах – ты и я, и после двадцатилетнего пребывания в Германии американцев тебе, возможно, будет гораздо легче, чем мне, приспособиться к этому чрезмерному демократизму. Меня же воспитывали в мире, где корректность и уменье себя держать ценились очень высоко.
Иоганн пожал плечами.
– Бабушка и ее знакомые пытались придерживаться прежних обычаев, но большинство молодых немцев не ставит эти обычаи ни во что. Они им не нравятся.
– Ты считаешь себя типичным молодым немцем?
– Я не понимаю смысла, который люди вкладывают в слово «типичный». По-моему, вернее было бы сказать «средний».
– Об этом не стоит спорить. Главное, что ты произвел хорошее впечатление. Я должен поздравить тебя, мой мальчик: ты держался превосходно. Я очень доволен, что ты сумел представить себя юным наивным иммигрантом, который свято верит всей их иммиграционной пропаганде.
Он снова налил виски. Иоганн взял свою рюмку и сказал:
– Я рад, что вы довольны, но я вовсе не пытался произвести какое-то впечатление.
– Тем лучше, но не следует забывать, что здесь, в чужой стране, необходимо все время думать о том, какое впечатление ты произведешь. Эти люди простодушны, даже, можно сказать, несколько отсталы, а так как Европа отсюда далеко, они постоянно ждут, что мы, европейцы, вот-вот проявим те скверные качества, которые они нам приписывают.
– Мне они показались простыми, приветливыми людьми.
– Простыми? Это верно. Приветливыми? Да, пока.
– Я думал, что они вам нравятся, что они ваши друзья.
– Да, они мне действительно нравятся. А друзья мы или нет, покажет будущее. Главное то, что им понравился ты. Это я видел.
Фон Рендт снова наполнил рюмки, и Иоганн нахмурился.
– А теперь скажи мне, почему ты решил поехать в Австралию. Потому что я приглашал тебя, когда еще была жива твоя бабушка?
– Отчасти. Но я еще раньше думал куда-нибудь уехать.
– Почему?
– Кто теперь не хочет путешествовать?
– В этом случае я могу только радоваться, что ты решил приехать именно на эту окраину цивилизации. Я всегда мечтал, что мое изгнание разделит кто-то, кто будет напоминать мне о семье, с которой я так долго был разлучен. Ты не можешь себе представить, как ужасно одиночество человека, оторванного от родины и семьи.
– Но почему вы не возвращаетесь? Участникам антигитлеровского заговора теперь совершенно нечего опасаться, хотя многие из старых нацистов снова в седле.
Фон Рендт задержал руку на бутылке.
– Это тебе рассказала моя мать?
– Да. Она объяснила мне, почему вы бежали перед концом войны. Я никогда не мог понять, почему она это как будто скрывала.
– О, ты еще слишком молод, чтобы разобраться в этой старой истории. Может быть, твоя бабушка рассказывала тебе и о том, какие страдания мы перенесли в те черные дни?
– Она вообще почти никогда не говорила о войне. Она так и жила в том далеком прошлом, когда была молодой женщиной в большом старом поместье среди гор недалеко от Загреба.
– Ах, какие замечательные это были дни! Не удивительно, что моя мать предпочитала жить в грезах о них. Я помню отца – он был крупным человеком, большим человеком. Охота в лесах! И у нас отняли все это!
– Вашим родственникам, по-видимому, живется в Западной Германии совсем неплохо, хотя их и выслали из Югославии вместе с остальными фольксдойчами.
Фон Рендт со стуком поставил рюмку на стол.
– Пожалуйста, не произноси больше в моем присутствии этого слова! Югославия – это выдумка! Как и фольксдойч. Мы настоящие немцы. Мы поселились в Хорватии в тысяча семьсот девяносто седьмом году, когда она была частью Австро-Венгерской империи. Мы жили там, пока нас не предали в сорок пятом. Это наш дом и наша земля. Но немец остается немцем, где бы он ни родился. Разве немецкий рейх не принял меня как своего, когда я в тридцать четвертом году приехал в Мюнхен в офицерскую школу? Разве я не дослужился в вермахте до чина майора? Ты должен всегда помнить, Иоганн, в какой бы роли ты ни выступал тут, что в твоих жилах течет кровь древнего и благородного немецкого рода и что наш долг – вернуть себе нашу утраченную родину.
Он встал и подошел к племяннику, но Иоганн не поднял глаз. Глядя в рюмку, он сказал:
– Мне кажется, я должен напомнить вам, дядя Карл, что я родился не в той стране, которую теперь называют Югославией, и что по рождению я просто Иоганн Фишер без приставки «фон», – он покосился на дядю. – Да, кстати, а почему вы – фон Рендт в семье фон Меннхеймов?
Фон Рендт засмеялся своим излишне добродушным смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86