Иногда ей казалось, что он носит их только для того, чтобы прятаться от внешнего мира, а не для того, чтобы яснее видеть этот мир.
Поезд подошел к перрону Центрального вокзала. Лиз вышла своей легкой, стремительной походкой, и солнечный луч вдруг вызолотил ее короткие, как у мальчика, волосы, когда она остановилась, чтобы помахать отцу на прощанье, и улыбнулась ему широкой улыбкой, открывавшей все ее маленькие зубы. Мартин вдруг заметил в ней сходство – он не сразу понял, с кем. И тут его словно ударило. Господи! Как похожа она стала на мать! Такая же стройная, искрящаяся той же жизнерадостностью, при воспоминании о которой у него еще и сейчас щемило сердце. Да, Жанетт выглядела бы точно так же, если бы надела это нелепое платье и столь же безжалостно обошлась со своими волосами. Но Жанетт принадлежала к более женственному поколению.
Военный брак. Только война сделала его возможным. Он так и не понял, какой вихрь закружил его, и предпочитал вовсе не вспоминать свою женитьбу и ее горькое завершение – бегство Жанетт и развод. Все это походило на какой-то сенсационный современный роман, а он не любил сенсаций и не любил романов. Если не считать трудов по своей специальности – его юридическая библиотека славилась количеством и подбором книг, – он читал только жизнеописания великих мореплавателей, их дневники и письма.
Именно это пристрастие было отчасти повинно в том, что он потерял Жанетт, которую до глубины души возмутило его решение пойти добровольцем в Спасательный отряд, когда началась война с Японией. Нет, против самой службы во флоте она ничего не имела. Как юрист, он мог бы получить должность в военно-морском штабе в Сиднее или Мельбурне и всю войну провести на суше. Такая служба приносила известность. Но он предпочел поступить на корабль вспомогательных военно-морских сил, которые неизменно остаются в тени, – он поступил в Спасательный отряд, суда которого тихо уходили в кишащие подводными лодками воды и возвращались так же незаметно, не украшая своими фотографиями страницы газет. Жанетт примирилась бы и со значительно большей опасностью (разумеется, грозящей ему), если бы только она обещала известность.
Некоторые осуждали ее за скандальное бегство, но другие, как было ему известно, считали, что у нее не было выбора. Ну могла ли она прямо сказать Мартину Белфорду, что полюбила другого?
Но кто бы ни был виноват, его жизнь была рассечена на две половины. Никому – даже матери – он не открыл, каким ударом было для него письмо Жанетт, которое он получил в Нагасаки уже после окончания войны. Он не стал бы служить в оккупационных войсках, но его мать очень этого хотела. И этот год стоил ему Жанетт.
С ее исчезновением из бэрфилдского общества эта часть его жизни навсегда затворилась в прошлом, как затворились двери его дома для их прежних друзей.
Его мать помогла ему снова наладить разбитую жизнь. По ее совету он, прежде чем начать самостоятельную практику, попросил о назначении в комиссию по военным преступлениям на Новой Гвинее, и ему выпала бесценная возможность работать вместе с судьей Уэббом. Он вернулся молчаливым, сдержанным, зрелым человеком, и мать купила для него солидную клиентуру их старого поверенного в делах, чей единственный сын-летчик погиб, когда его самолет был сбит японцами. И вот, очень недолго пробыв младшим компаньоном человека, который утратил интерес не только к своей работе, но и к жизни вообще, Мартин еще совсем молодым возглавил почтенную фирму в Стрэтвуде. Даже после смерти Джона Крейка он скромно оставил свою фамилию на втором месте, и фирма «Крейк и Белфорд» продолжала свято блюсти традиции, созданные Джоном Крейком за те сорок пять лет, в течение которых западные пригороды пользовались его услугами.
Жизнь Мартина Белфорда вошла в новую колею, он больше не думал о Жанетт, и ее фотографии исчезли из дома. Если он и вспоминал о ней. то лишь по ассоциации с бесплодной бурей войны, которая вырвала его из размеренно-безмятежной жизни и швырнула в водоворот лихорадочной деятельности, не давшей ему ничего, кроме сознания своей неприспособленности.
– Он однолюб, – эти слова их матери Элис не раз повторяла во время задушевных бесед с близкими знакомыми за карточным столом.
Сам Мартин выразил бы это несколько иначе. Когда боль и унижение отошли в прошлое, он сказал себе, что молния, к счастью, никогда не ударяет дважды в одно и то же место.
Жанетт перестала быть ему нужной гораздо скорее, чем мать.
Когда ему исполнилось тридцать пять лет, он вел жизнь, которая вполне его удовлетворяла, и, если бы его попросили рассказать, в чем она заключается (он никогда не согласился бы на подобный анализ по доброй воле и, уж во всяком случае, постарался бы как можно меньше касаться своего внутреннего мира), он ответил бы, что она слагается из трех совсем разных, но тесно переплетенных интересов. Его работа преуспевающего юрисконсульта, его отношения с матерью, его дочь и сестра. Он возвращался после размеренного трудового дня, в течение которого все проблемы находили свое разрешение в рамках юридических процедур, в тихий уют «Лавров», создававшийся благодаря бесспорным домоводческим талантам Элис, чье бремя облегчали добросовестность и уменье их экономки.
И пять лет спустя после кончины матери он все еще ощущал пустоту, которую ничто не могло заполнить.
Лучшие часы своей жизни он проводил после рабочего дня в ее обществе, и Лиз была бесценным третьим членом их трио. Они убеждали себя и друг друга, что она настоящая Белфорд, несмотря на свою внешность. Пусть ее лицо лукавого бесенка обрамляли рыжие волосы Жанетт, пусть у нее были искрящиеся весельем глаза Жанетт и ее широкий рот. «И все-таки, – упрямо настаивала его мать, – она настоящая Белфорд».
И пока Лиз была маленькой, он тоже утешал себя мыслью, что она похожа на Жанетт только внешне, а внутри она – истинная Белфорд, и с ним ее связывают те же прекрасные и совершенные узы, которые связывают его с матерью.
Истерические вспышки Элис, которые терпелись, как злосчастное наследство, полученное от никогда не упоминавшегося отца, необъяснимым образом только утверждали совершенство жизни в «Лаврах» – так летняя гроза только подчеркивает совершенство сияющих солнечных дней.
Жизнь текла безмятежно, переносясь по субботам и по праздникам в Булоло, летний коттедж в Лиллипилли, который их отец (вопреки жене) построил в начале двадцатых годов на деньги, принесенные золотыми россыпями Новой Гвинеи. И там «Керема», которую он получил в наследство от отца вместе с его любовью к парусным яхтам, довершала эту безмятежность, удовлетворяя даже неосознанные его стремления.
Элис после своей трагедии нашла выход для избытка своей энергии и чувств в непрерывном служении семье, которое весьма одобрял местный священник, почти убедивший их, что и Жанетт бросила его и жених Элис был убит по воле божественного провидения, дабы они могли посвятить свою жизнь матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Поезд подошел к перрону Центрального вокзала. Лиз вышла своей легкой, стремительной походкой, и солнечный луч вдруг вызолотил ее короткие, как у мальчика, волосы, когда она остановилась, чтобы помахать отцу на прощанье, и улыбнулась ему широкой улыбкой, открывавшей все ее маленькие зубы. Мартин вдруг заметил в ней сходство – он не сразу понял, с кем. И тут его словно ударило. Господи! Как похожа она стала на мать! Такая же стройная, искрящаяся той же жизнерадостностью, при воспоминании о которой у него еще и сейчас щемило сердце. Да, Жанетт выглядела бы точно так же, если бы надела это нелепое платье и столь же безжалостно обошлась со своими волосами. Но Жанетт принадлежала к более женственному поколению.
Военный брак. Только война сделала его возможным. Он так и не понял, какой вихрь закружил его, и предпочитал вовсе не вспоминать свою женитьбу и ее горькое завершение – бегство Жанетт и развод. Все это походило на какой-то сенсационный современный роман, а он не любил сенсаций и не любил романов. Если не считать трудов по своей специальности – его юридическая библиотека славилась количеством и подбором книг, – он читал только жизнеописания великих мореплавателей, их дневники и письма.
Именно это пристрастие было отчасти повинно в том, что он потерял Жанетт, которую до глубины души возмутило его решение пойти добровольцем в Спасательный отряд, когда началась война с Японией. Нет, против самой службы во флоте она ничего не имела. Как юрист, он мог бы получить должность в военно-морском штабе в Сиднее или Мельбурне и всю войну провести на суше. Такая служба приносила известность. Но он предпочел поступить на корабль вспомогательных военно-морских сил, которые неизменно остаются в тени, – он поступил в Спасательный отряд, суда которого тихо уходили в кишащие подводными лодками воды и возвращались так же незаметно, не украшая своими фотографиями страницы газет. Жанетт примирилась бы и со значительно большей опасностью (разумеется, грозящей ему), если бы только она обещала известность.
Некоторые осуждали ее за скандальное бегство, но другие, как было ему известно, считали, что у нее не было выбора. Ну могла ли она прямо сказать Мартину Белфорду, что полюбила другого?
Но кто бы ни был виноват, его жизнь была рассечена на две половины. Никому – даже матери – он не открыл, каким ударом было для него письмо Жанетт, которое он получил в Нагасаки уже после окончания войны. Он не стал бы служить в оккупационных войсках, но его мать очень этого хотела. И этот год стоил ему Жанетт.
С ее исчезновением из бэрфилдского общества эта часть его жизни навсегда затворилась в прошлом, как затворились двери его дома для их прежних друзей.
Его мать помогла ему снова наладить разбитую жизнь. По ее совету он, прежде чем начать самостоятельную практику, попросил о назначении в комиссию по военным преступлениям на Новой Гвинее, и ему выпала бесценная возможность работать вместе с судьей Уэббом. Он вернулся молчаливым, сдержанным, зрелым человеком, и мать купила для него солидную клиентуру их старого поверенного в делах, чей единственный сын-летчик погиб, когда его самолет был сбит японцами. И вот, очень недолго пробыв младшим компаньоном человека, который утратил интерес не только к своей работе, но и к жизни вообще, Мартин еще совсем молодым возглавил почтенную фирму в Стрэтвуде. Даже после смерти Джона Крейка он скромно оставил свою фамилию на втором месте, и фирма «Крейк и Белфорд» продолжала свято блюсти традиции, созданные Джоном Крейком за те сорок пять лет, в течение которых западные пригороды пользовались его услугами.
Жизнь Мартина Белфорда вошла в новую колею, он больше не думал о Жанетт, и ее фотографии исчезли из дома. Если он и вспоминал о ней. то лишь по ассоциации с бесплодной бурей войны, которая вырвала его из размеренно-безмятежной жизни и швырнула в водоворот лихорадочной деятельности, не давшей ему ничего, кроме сознания своей неприспособленности.
– Он однолюб, – эти слова их матери Элис не раз повторяла во время задушевных бесед с близкими знакомыми за карточным столом.
Сам Мартин выразил бы это несколько иначе. Когда боль и унижение отошли в прошлое, он сказал себе, что молния, к счастью, никогда не ударяет дважды в одно и то же место.
Жанетт перестала быть ему нужной гораздо скорее, чем мать.
Когда ему исполнилось тридцать пять лет, он вел жизнь, которая вполне его удовлетворяла, и, если бы его попросили рассказать, в чем она заключается (он никогда не согласился бы на подобный анализ по доброй воле и, уж во всяком случае, постарался бы как можно меньше касаться своего внутреннего мира), он ответил бы, что она слагается из трех совсем разных, но тесно переплетенных интересов. Его работа преуспевающего юрисконсульта, его отношения с матерью, его дочь и сестра. Он возвращался после размеренного трудового дня, в течение которого все проблемы находили свое разрешение в рамках юридических процедур, в тихий уют «Лавров», создававшийся благодаря бесспорным домоводческим талантам Элис, чье бремя облегчали добросовестность и уменье их экономки.
И пять лет спустя после кончины матери он все еще ощущал пустоту, которую ничто не могло заполнить.
Лучшие часы своей жизни он проводил после рабочего дня в ее обществе, и Лиз была бесценным третьим членом их трио. Они убеждали себя и друг друга, что она настоящая Белфорд, несмотря на свою внешность. Пусть ее лицо лукавого бесенка обрамляли рыжие волосы Жанетт, пусть у нее были искрящиеся весельем глаза Жанетт и ее широкий рот. «И все-таки, – упрямо настаивала его мать, – она настоящая Белфорд».
И пока Лиз была маленькой, он тоже утешал себя мыслью, что она похожа на Жанетт только внешне, а внутри она – истинная Белфорд, и с ним ее связывают те же прекрасные и совершенные узы, которые связывают его с матерью.
Истерические вспышки Элис, которые терпелись, как злосчастное наследство, полученное от никогда не упоминавшегося отца, необъяснимым образом только утверждали совершенство жизни в «Лаврах» – так летняя гроза только подчеркивает совершенство сияющих солнечных дней.
Жизнь текла безмятежно, переносясь по субботам и по праздникам в Булоло, летний коттедж в Лиллипилли, который их отец (вопреки жене) построил в начале двадцатых годов на деньги, принесенные золотыми россыпями Новой Гвинеи. И там «Керема», которую он получил в наследство от отца вместе с его любовью к парусным яхтам, довершала эту безмятежность, удовлетворяя даже неосознанные его стремления.
Элис после своей трагедии нашла выход для избытка своей энергии и чувств в непрерывном служении семье, которое весьма одобрял местный священник, почти убедивший их, что и Жанетт бросила его и жених Элис был убит по воле божественного провидения, дабы они могли посвятить свою жизнь матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86