– Правда, это наше зеркало доброе? Есть в некоторых местах зеркала злые…
Яя бросила бумажку на пол. Села к ней на кровать:
– Хочешь еще почитать мои дневники, какая я несчастная была? Хочешь? Хочешь? Хочешь? – На третьем повторе она уже дурачилась. Засмеялась, бросила в Риту ветхим блокнотом.
Сама заметила на подоконнике еще одни часы. Она взяла их, приложила к уху, как раковину, прислушиваясь. Отбросила их, не умея рассчитать силу удара по звуку, разбила вдребезги:
– Ненавижу часы! – сказала она. – Этот счет!
ГЛАВА: ДНЕВНИКИ
«Лью слезы. До сих пор любовь не пришла мне по душе. Теперь я совсем одна. Или я слепая? Кажется, что нет. Друзей у меня мало, по мне их не интересуюсь. Что делать? Ничего не хочу писать».
«Как будто я умираю от тоски и скуки в постели с таким наслаждением. Мои ножки постоянно гладили матрацы. Какая я стала ленивая. Комфорт скоро исчезает, да у меня руки перестали работать, супа давно не сварила.
Всего тоскливее, что СПИД размножает на земном шаре».
«Мне плохо и тоскливо. Чувствую себя пустой. Не понимаю, не могу найти дело развлекательное. Мне все скука. Смотрю на Володю лысого и думаю, ни за что не выйду за него замуж. Ощущаю, он ждет, когда придет время, зная, что я нахожусь в тупике. Нет. Я его совершенно не воспринимаю, как мужчину. Чего мне ждать? Какой толк? Неужели все зависит от жизни и личности, в которой я нейтрально живу. Теперь я трепещу и жду».
«3 сентября.
Я в общежитии переоделась. Надела себе платье и красивые туфли с цветочками и поехала на встречу второй раз.
Я приехала, а ребята ушли. К черту с ними! Я решила обратно на дорогу пешком: воздух чистый и дует свежо с реки! Мне хотелось гулять куда-нибудь поинтересней, а тут друзья разбежались. Затем в голову приходила мысль, и я решила поехать на кладбище к МАО, моему другу-содержателю, убитому весной. Я остановилась на той улице и узнала, что там никакого кладбища нет. Опять мне наврал лысый Володя! Для какой цели он обманывал? Не понимаю. Все-таки я походила. Место действительно неприятное – много строительных домов и старых зданий. Не понимаю, какое имел дело МАО в провинциальном уголке, где его убили под городом.
Милый мой! Как я буду без тебя теперь жить? Я не могу ходить ни в ресторан, ни покупать фрукты с базара, ни одеть дорогую вещь, ни кататься на машинах, ни твоих самых нежных ласк, как Святой Ангел! Я все помню твои советы и угрозы! Ты говорил, что никому нельзя доверять, все хитрые и любят обманы. Все помню. Не забуду все, как ты меня возил, как в раю. Жаль, что мы с тобой не будем в следующее лето кататься на пароходе на море. Прощай! Может быть, это первый и последний раз в моей жизни! Господи, я не привыкла, что теперь я вынуждена экономить копейку каждую! Тьфу! Целую тебя! Твоя самая красивая Яя».
«Я лежу на кровати. На душе стало грустно, что после двадцати пяти лет часто влюблялась в мужчин. И вот я обратно ни с чем. Одни мужчины женатые, то другие еще молодые и тысяча всяких проблем! И вот, я осталась ни с чем. Но чувствую в себе гордость в окружении множества обаятельных мужчин. Боюсь одно, что мне всех на земном шаре не обнять и помнить свое сердце!!!»
Яя обернулась к ней, желая знать мнение. Рита сказала по слогам, чтобы та поняла сразу:
– Кра-си-во! Кра-си-вые о-шиб-ки!!!
ГЛАВА: НАЧИНАЯ С КАФЕ…
Рита сидела в кафе, прижавшись плечом в стеклянную стену и в полупрофиль, чтобы видеть, как Яя на улице разговаривает с глухонемыми. Напротив Риты сидел случайный юноша лет семнадцати, и они давно уже разговаривали.
Он: Ты ему одолжила деньги, но он тебе их не отдаст потом?
Рита: Да мне не хочется, чтобы он отдавал. В этом весь смысл. – Папироса опять потухла. – Ах! – с досадою воскликнула Рита, но потом успокоенно проговорила: – Тем они и выгодны, всегда тухнут и идет малый расход. А сигареты сгорают сами по себе, даже если их вообще не затягивать, и через час, особенно в нервном состоянии, идешь за новой пачкой. Так-то, Рита, – сказала она сама себе. – Что происходит днем? Никак не могу пожить днем в городе. Она помолчала, потом опять заговорила:
– Он ждал меня в дождь. Я этого никогда не забуду. Шел дождь, я опоздала, а он меня ждал. Так просто. Но забыть этого невозможно. Ты тоже должен кого-то подождать, когда идет дождь.
– Кто? Он…
– Он – это не она. Он – это он. Белая кожа. Я так скучаю по нему. Так давно не видела, как будто умер.
– Ладно, – сказал парень. – Я стараюсь с тобой говорить вежливо.
Где ему было больно, никто не знал. Его хотели убить, но недобили, и не из пистолета, а ногами. Их было больше одного человека, а он выжил, бледный, с бескровной кожей, непонятно за что убиваемый, ни денег, ни недвижимости, ничего у него не лежало по карманам. Зимой у него был плащ на плечах, тонкий, из по-летнему светлого полотна, потому-то он вечно ходил простуженный и все время что-то выкашливал-выкашливал из себя, но без результата и без шапки – есть такие мужчины, что ходят и в морозы без головных уборов, – стесняются, да и трудно в нашей стране подобрать себе что-то красивое, согреть голову. Мне почему-то помнится, как он плакал, прямо слышу его плач, хоть он никогда и не плакал. Он был без единого содрогания мускула на лице, что бы не произошло, такое у него было воспитание – он был очень нежадный, во вред всем, все продавал, у него было много авантюр в голове. Сам он не любил подходить к людям, чтобы предложить дружить, так что, если к нему кто-то приклеивался – то совсем пропащие товарищи. И все очень некрасивые, как специально подобранный контраст к нему: вот он был очень высокий и молодой, так друг его, лучший, вдруг оказывался старым, под пятьдесят, низеньким и только что из тюрьмы, правда, не за убийство, с именем Витя. Или вот мой Алеша был худой, так его друг детства обнаруживался толстый, друг выбивал прямо у себя дома портреты на надгробия… – Она замолкла на секунду, глянула на Яю за стеклом. Опять быстро-быстро неостановимо заговорила: – Что же мне делать, никак его не могу забыть, и все вспоминается мне его плач, хоть никогда он и не плакал, хотя и били его при мне, и больно ему было, и родители его умирали, и всего привычного он лишался, и собака единственная умерла, и в изолятор попадал, и на дознание в метро его возили, и денег он был должен, но не отдавал, потому что не с чего было, – и все-таки никогда не плакал, а даже улыбался или замкнуто откидывал голову. Загадочный, и цели его нельзя определить словами, все бесцельно, но не глупо, как у большинства бесцельных людей, а очень душеранимо. Туфли всегда единственные, фруктов не ест, может съесть, только если сильно попросишь, яичницу или бутерброд. И никогда он не делал больно, а если кто-то плакал поблизости и шантажировал его этим, то все делал правильно – от вины не отказывался, но через сутки исчезал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108