Аня, нет, Аля… Ладно, я стала какой-то равнодушной теперь; когда умирают старые, черт с ними, но она, молодая такая, приятная, на нее обращают внимание.
– А что такое? – посерьезнев, спросил муж. Она так же в тон ответила ему:
– Я не могла ее никуда пристроить… в хорошее место, у них нет свободных мест. Ты же знаешь! А что мы… у нас ее не вылечим. Там надо одно, другое делать, пройдет время. Будет поздно. И так уже катастрофически много прошло времени.
– Ну что, умрет?
Врачиха только молча покачала головой: «месяц-два…»
– А что, – с большим сомнением начал муж, – где-то ее, думаешь, спасли бы?
– Да. Могли бы. – Она раздражалась на его попытки оправдать ее вопросами, вставленными в ее честный, по крайней мере, рассказ.
Так была поставлена окончательная, официальная, но сказанная в домашнем доступном тоне, точка в маленькой несчастной жизни Али К. И мы уже не узнаем продолжений всех оборванных немногочисленных ее связей.
И все дальнейшие описания, к сожалению, не могут ни изменить, ни остановить событий – они бессильны, бесполезны, их можно опустить.
Аля лежала уже в отдельной узкой палате. Матери, на Алину муку, позволили постоянно находиться при больной. Для нее поставили специальный мягкий стул, на котором и сидела старуха.
Але все мерещилось, что перед ней сидит не мать, а Лена и что-то ест из стеклянной литровой банки (такая у нее была привычка – всюду носить за собой банку с едой). Аля спрашивает у нее:
– Ну что, вкусно? – И видит, Лена вздрагивает.
Вздрагивает мать и низко наклоняется к ней, вглядываясь в худое лицо. Аля спрашивает у нее:
– Мне никто с работы не звонил? Вот откуда мне никто не звонил еще!
Аля начинает водить рукой по воздуху перед собой, словно прочищая для себя воздух, чтобы лучше разглядеть. Мать хватает ее за руку, прижимает к постели, потому что от этого жеста ей становится жутко.
Аля чувствует теплую полную руку матери, пожимает ее. Пожимает несколько раз, хочет подняться, но только в груди у нее от этого что-то напрягается и шумит.
И тут у Али появилось такое ощущение, будто она лежит в теплой ванне, откуда только что была выпущена вода. И все вокруг приятно белое. Она слышит шум труб, такой приятный домашний звук, по которому она так соскучилась. И она для удобства поворачивает голову, смотрит в ослепительную стену ванной и видит, что стена не плоская, а с углублениями, белая и сверкающая. И она начинает сливаться с ней, становиться чем-то однородным, потому что чувствует, что уже больше ничего не шевелится у нее в сердце, оно не стучит. Все замерло, как при вздохе. И только где-то с краю уходящая жизнь показывает ей черный сумеречный кусок палаты, от которого ее всю передергивает…
Вошла ночная дежурная сестра. Она важно отворила дверь, неторопливо вошла, поглядывая, когда же повернется к ней широкая спина Алиной матери. Но та была глуховата и не могла слышать чужих шагов. Сестра, не теряя достоинства, обошла стул и первым делом обратилась к старухе:
– Ну что? Спит?
– Пожала мне несколько раз руку, – спокойно сообщила мать, – значит, попрощалась и умерла.
– Как? – закричала сестра. – Что ж вы не позвали?!
Мать значительно поглядела на нее, поправила черный платочек, пожала плечами и сказала:
– А зачем?
О СЧАСТЬЕ И О ЗЛЕ…
(«Богиня: Как я полюбила»)
Фотографические портреты людей, документальные и постановочные.
Начинаются голоса.
Фразы, которые преследуют всю жизнь, накапливаясь и забываясь:
1. – Хо-о-о-лодно…
2. – Любовь – ну, это не мясо, но что-то кровавое.
3. – Даже дети в меня плюются из трубочек на улицах.
4. – Не смотри на меня так. Я просто не смогу забыть тебя.
– Забудь. Забудь. Забудь.
5. Я люблю их вначале, а они меня – в конце. А они со мной всегда только когда пьяные.
6. У меня много желаний – и самое главное – оно не исполняется.
7. Мне хочется сказать «Я люблю тебя», но мне некому это сказать.
8. Смерть в исполнении всех условий красоты.
9. – Он не поймал пулю телом!
– Пуля такая маленькая, мир огромен, ее, наверно, отнесло куда-то вбок от этого урода!
10. Он бьет ее, догоняет, опять бьет, она кричит, а потом они целуются… В общем, они делают все то, что я так ненавижу.
11. Жизнь, я недостаточно физически активна в тебе, я тренирую волю, экспериментирую с людьми, но болезни и холода душат меня.
12. Все достижимо, но не теперь, может, завтра?
13. Мне кажется, за мной следят, уважаемый.
14. Вам непременно нужно дожить до следующего заседания.
15. Родина превыше всего.
16. Черные люди.
17. Я бы хотела дарить свои фотографии с разными надписями и пожеланиями всяким едва знакомым людям.
18. Я была несчастна тогда, но сейчас, из моего теперешнего несчастья, мне кажется, я была очень счастливой.
19. В моей голове поселилась добрая, но тупая вата, я осталась без крайностей.
20. Мой стиль – все непоследовательно и вздохами.
21. Как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива.
22. И никто тогда не подал мне руки и не пожалел, и не улыбнулся, хоть я так старался!
Множество черно-белых фотографий с лицами: портреты, документальные или любительские, в профиль или просто смотрящие в упор… Некоторые портреты сдвоенные, смотрят два лица, прижавшись щека к щеке, или в друг друга в профиль.
Голос: От этих людей уже не избавиться никогда, когда закрываешь глаза.
(На этих фразах проходят титры.)
СОН
Посередине комнаты стоит женщина в белом. Она вытягивает руки ладонями вперед и вдруг взлетает метра на полтора от пола, зависает, из рук ее исходят лучи. На ресницах, под глазами у нее – иней, окна и стены в комнате тоже зарастают инеем. Конец сна.
Зима в Москве. Бой курантов на Кремлевской площади. Ночь. Вьюга. (Несколько планов переулков.)
В переулках, недалеко от Красной площади, – ресторан. Ветер рвет афишу, на которой изображена блондинка в сверкающем платье с микрофоном.
Вот она, Маргарита, после песни спускается со сцены неверными шагами. На секунду заходит в гримерную, забирает пальто. Идет по узкому коридору. Ее заносит, плечом протирает стену. Проходит мимо кабинета директора, на табличке сего фамилией с отвалившейся последней буквой «с»: «Директор М. А. Богу…»
– Что же ты гаснешь и гаснешь, дорогая? – обращается к сигарете. Сигарета начинает гореть опять.
(ТИТР НАЗВАНИЯ ФИЛЬМА)
Телефонный звонок. Рита в своей квартире, проснулась на кровати между шкафом и стеной. Нашарила телефон. Кровать узкая, как монашенская. Пол под ней усыпан множеством газет, там же стоят несколько пустых чашек и стаканов.
Рита (в трубку): Алле…
Женский голос: Рива?!! Рива, это ты?
Рита: Нет, это не Рива…
Женский голос: Рива, скажи, что это ты!
Рита: А кто вы?
Женский голос: Это я, твоя мама!
Рита (пауза, потом говорит вежливо-уважительно): А… Здравствуйте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
– А что такое? – посерьезнев, спросил муж. Она так же в тон ответила ему:
– Я не могла ее никуда пристроить… в хорошее место, у них нет свободных мест. Ты же знаешь! А что мы… у нас ее не вылечим. Там надо одно, другое делать, пройдет время. Будет поздно. И так уже катастрофически много прошло времени.
– Ну что, умрет?
Врачиха только молча покачала головой: «месяц-два…»
– А что, – с большим сомнением начал муж, – где-то ее, думаешь, спасли бы?
– Да. Могли бы. – Она раздражалась на его попытки оправдать ее вопросами, вставленными в ее честный, по крайней мере, рассказ.
Так была поставлена окончательная, официальная, но сказанная в домашнем доступном тоне, точка в маленькой несчастной жизни Али К. И мы уже не узнаем продолжений всех оборванных немногочисленных ее связей.
И все дальнейшие описания, к сожалению, не могут ни изменить, ни остановить событий – они бессильны, бесполезны, их можно опустить.
Аля лежала уже в отдельной узкой палате. Матери, на Алину муку, позволили постоянно находиться при больной. Для нее поставили специальный мягкий стул, на котором и сидела старуха.
Але все мерещилось, что перед ней сидит не мать, а Лена и что-то ест из стеклянной литровой банки (такая у нее была привычка – всюду носить за собой банку с едой). Аля спрашивает у нее:
– Ну что, вкусно? – И видит, Лена вздрагивает.
Вздрагивает мать и низко наклоняется к ней, вглядываясь в худое лицо. Аля спрашивает у нее:
– Мне никто с работы не звонил? Вот откуда мне никто не звонил еще!
Аля начинает водить рукой по воздуху перед собой, словно прочищая для себя воздух, чтобы лучше разглядеть. Мать хватает ее за руку, прижимает к постели, потому что от этого жеста ей становится жутко.
Аля чувствует теплую полную руку матери, пожимает ее. Пожимает несколько раз, хочет подняться, но только в груди у нее от этого что-то напрягается и шумит.
И тут у Али появилось такое ощущение, будто она лежит в теплой ванне, откуда только что была выпущена вода. И все вокруг приятно белое. Она слышит шум труб, такой приятный домашний звук, по которому она так соскучилась. И она для удобства поворачивает голову, смотрит в ослепительную стену ванной и видит, что стена не плоская, а с углублениями, белая и сверкающая. И она начинает сливаться с ней, становиться чем-то однородным, потому что чувствует, что уже больше ничего не шевелится у нее в сердце, оно не стучит. Все замерло, как при вздохе. И только где-то с краю уходящая жизнь показывает ей черный сумеречный кусок палаты, от которого ее всю передергивает…
Вошла ночная дежурная сестра. Она важно отворила дверь, неторопливо вошла, поглядывая, когда же повернется к ней широкая спина Алиной матери. Но та была глуховата и не могла слышать чужих шагов. Сестра, не теряя достоинства, обошла стул и первым делом обратилась к старухе:
– Ну что? Спит?
– Пожала мне несколько раз руку, – спокойно сообщила мать, – значит, попрощалась и умерла.
– Как? – закричала сестра. – Что ж вы не позвали?!
Мать значительно поглядела на нее, поправила черный платочек, пожала плечами и сказала:
– А зачем?
О СЧАСТЬЕ И О ЗЛЕ…
(«Богиня: Как я полюбила»)
Фотографические портреты людей, документальные и постановочные.
Начинаются голоса.
Фразы, которые преследуют всю жизнь, накапливаясь и забываясь:
1. – Хо-о-о-лодно…
2. – Любовь – ну, это не мясо, но что-то кровавое.
3. – Даже дети в меня плюются из трубочек на улицах.
4. – Не смотри на меня так. Я просто не смогу забыть тебя.
– Забудь. Забудь. Забудь.
5. Я люблю их вначале, а они меня – в конце. А они со мной всегда только когда пьяные.
6. У меня много желаний – и самое главное – оно не исполняется.
7. Мне хочется сказать «Я люблю тебя», но мне некому это сказать.
8. Смерть в исполнении всех условий красоты.
9. – Он не поймал пулю телом!
– Пуля такая маленькая, мир огромен, ее, наверно, отнесло куда-то вбок от этого урода!
10. Он бьет ее, догоняет, опять бьет, она кричит, а потом они целуются… В общем, они делают все то, что я так ненавижу.
11. Жизнь, я недостаточно физически активна в тебе, я тренирую волю, экспериментирую с людьми, но болезни и холода душат меня.
12. Все достижимо, но не теперь, может, завтра?
13. Мне кажется, за мной следят, уважаемый.
14. Вам непременно нужно дожить до следующего заседания.
15. Родина превыше всего.
16. Черные люди.
17. Я бы хотела дарить свои фотографии с разными надписями и пожеланиями всяким едва знакомым людям.
18. Я была несчастна тогда, но сейчас, из моего теперешнего несчастья, мне кажется, я была очень счастливой.
19. В моей голове поселилась добрая, но тупая вата, я осталась без крайностей.
20. Мой стиль – все непоследовательно и вздохами.
21. Как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива.
22. И никто тогда не подал мне руки и не пожалел, и не улыбнулся, хоть я так старался!
Множество черно-белых фотографий с лицами: портреты, документальные или любительские, в профиль или просто смотрящие в упор… Некоторые портреты сдвоенные, смотрят два лица, прижавшись щека к щеке, или в друг друга в профиль.
Голос: От этих людей уже не избавиться никогда, когда закрываешь глаза.
(На этих фразах проходят титры.)
СОН
Посередине комнаты стоит женщина в белом. Она вытягивает руки ладонями вперед и вдруг взлетает метра на полтора от пола, зависает, из рук ее исходят лучи. На ресницах, под глазами у нее – иней, окна и стены в комнате тоже зарастают инеем. Конец сна.
Зима в Москве. Бой курантов на Кремлевской площади. Ночь. Вьюга. (Несколько планов переулков.)
В переулках, недалеко от Красной площади, – ресторан. Ветер рвет афишу, на которой изображена блондинка в сверкающем платье с микрофоном.
Вот она, Маргарита, после песни спускается со сцены неверными шагами. На секунду заходит в гримерную, забирает пальто. Идет по узкому коридору. Ее заносит, плечом протирает стену. Проходит мимо кабинета директора, на табличке сего фамилией с отвалившейся последней буквой «с»: «Директор М. А. Богу…»
– Что же ты гаснешь и гаснешь, дорогая? – обращается к сигарете. Сигарета начинает гореть опять.
(ТИТР НАЗВАНИЯ ФИЛЬМА)
Телефонный звонок. Рита в своей квартире, проснулась на кровати между шкафом и стеной. Нашарила телефон. Кровать узкая, как монашенская. Пол под ней усыпан множеством газет, там же стоят несколько пустых чашек и стаканов.
Рита (в трубку): Алле…
Женский голос: Рива?!! Рива, это ты?
Рита: Нет, это не Рива…
Женский голос: Рива, скажи, что это ты!
Рита: А кто вы?
Женский голос: Это я, твоя мама!
Рита (пауза, потом говорит вежливо-уважительно): А… Здравствуйте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108