Скорость была просто бешеная. Рита, побелевшая, героически молчала. Чудом им никто не попадался на пути. Так они проездили по этой улочке раз пять туда-обратно, удовлетворяя пьяное лихачество. Было весело и без всякой музыки, просто под шум мотора и шин и тормозов каждый раз при развороте. Но на шестой раз в конце улочки, там, где она переходила через две колонны в другую улицу, им попались две нарядные женщины, взявшиеся под ручки. Фотограф несся прямо на них. И затормозил сантиметрах в десяти от их спин. Причем они еще, увидя, что на них несется автомобиль, завизжали и еще своим ходом бежали, как могли быстро, метров десять. Фотограф затормозил. Женщины были лет сорока, в блестящих сверкающих платьях, на каблуках, довольно полные, напудренные, завитые – им никак не шел их взволнованный перепуганный вид. Они стали заглядывать, наклоняясь, в ветровое стекло машины и что-то тонко кричать.
Фотограф сдал назад и, отъехав метров на тридцать, опять разогнался и опять стал с бешеной скоростью наезжать на этих двух. Они тут же перестали ругаться, опять закричали и побежали на каблуках в сторону колонн, чтобы спрятаться за ними. Он опять затормозил довольно точно сантиметрах в пяти-десяти от их убегающих юбок.
– Что ты делаешь? – проговорила Рита. Она немного отрезвела. Женщины не стали больше кричать, а сначала добежали до спасительных колонн, скрылись между ними и опять что-то закричали.
Фотограф опять сдал назад. Разогнался…
Тут появился постовой в форме.
Фотограф сдал еще назад. Они уехали в другой конец улочки. Бросили машину и побежали дворами: впереди фотограф, за ним – Рита. Оба немного отрезвели.
Рита спросила на ходу:
– Куда нам теперь?
Он забежал в подъезд. Они поднялись на второй этаж. Он позвонил в дверь. Ему открыл какой-то низенький мужчина, предварительно спросив: «Кто там?» «Это я!» – ответил фотограф, и тогда дверь открылась, видно, его уже знали по голосу.
– Быстро, быстро! – сказал фотограф, забежал в квартиру, захлопнул дверь. – Мы машину бросили, – сказал он.
– Давай, давай, – снисходительно сказал низенький мужчина и ушел в комнаты.
– Это кто? – спросила Рита.
В коридор к ним вышла девочка лет пятнадцати-шестнадцати с раскосыми глазами, с белым лицом.
– Это моя дочь! – сказал фотограф. Дочь улыбнулась ему и улыбнулась Рите.
Все пошли на кухню. Дочь села в угол и неожиданно и удивительно для Риты закурила, и все молчали и ничего не говорили ей.
Опять стали выпивать, только уже вместе с низеньким мужчиной. Тот, осушая рюмку, говорил фотографу, глядя на Риту:
– Ты совсем с ума сошел, это уже старческий маразм, это ненормально! Это у вас какая разница? Тебе же шестьдесят почти… скоро…
Фотограф пьяно улыбался, не обижаясь и вообще простительно и по-доброму реагируя на каждое слово. Он стоял почему-то, ему хотелось быть выше всех сидящих, чтобы все смотрели на него и чтобы Рита тоже смотрела на него.
Рита встала, вышла в коридор. Но куда ей уходить? Она тогда не стала возвращаться в кухню, а вошла в комнату, маленькую, где стояло пианино. Она открыла его. Нажала на несколько клавиш. Вошел низенький непонятный ей хозяин и сказал:
– Если вы сыграете мне вот по нотам, то я буду восхищен! Я быстро пьянею, извините, – добавил он, прикрываясь ладошкой, чтобы избавить ее от запаха.
Он взял первые попавшиеся ноты с пианино, раскрыл их, поставил перед Ритой. Она с трудом стала разбирать мелодию сразу двумя руками. Получалось у нее очень медленно. Хозяину стало скучно стоять рядом с ней и дожидаться, когда она разберется. Он ушел. Рита захлопнула крышку и вернулась в кухню.
Когда они уходили, Рита сняла с себя бусы, стала протягивать их красивой дочке и повторять:
– Это вам. На память, вам пойдет. Мне больше нечего сейчас подарить. Только это. – Но та не спешила брать.
– Бери, бери, – разрешил ей фотограф, – это от сердца, от самой души.
Тогда та взяла мягкими пальцами. Бусы блеснули у нее в руках под ее взглядом.
Они вернулись домой к фотографу. Вымытый, протрезвевший, он лежал на широкой кровати и ждал Ритиного появления. Закурил, не отрывая глаз от двери.
Рита сидела на краю ванны. Была включена вода, но Рита не раздевалась. Медленно запотевало большое зеркало. Рита пальцем вытерла от пара то место, где было ее лицо на зеркале.
Вышла из ванной одетая, удивляя фотографа.
– Ты что? – спросил он.
– Ничего. – Она опять присела на спинку кровати, таким же манером, как только что сидела в задумчивости на краю ванны. Стала болтать ногой. Она не смотрела ему в лицо, не смотрела на него всего, раздетого и готового ко сну. Он лежал, как ребенок, с выложенными поверх одеяла руками, часто моргал. Она смотрела в сторону окна – хотя окно было занавешено, как будто она видела сквозь него. – Я не хочу… – сказала она.
– Что ты не хочешь? – повторил он. Она молчала. Повернула к нему голову, посмотрела красноречиво. Тогда он сказал: – Ложись просто поспи, никто тебя не заставляет…
Она жалостливо посмотрела ему куда-то в брови, сказала таким честным и жестоким голосом:
– Но я ничего не хочу. Ничего, понимаешь ли?..
– Иди тогда выпей чаю, – нашел он выход. – Я посплю, мне плохо что-то.
– Нет. Я ухожу, – договорила она.
Встала. Посмотрела на него сверху вниз, на его вымытое страдальческое лицо, лежащее посередине большой накрахмаленной подушки. Посмотрела на вторую приготовленную для нее пустую подушку. Лицо ее брезгливо покривилось – она была до конца жестока.
– По-ка, – сказала она, дошла до двери. Там, открывая замок, опустив голову, еще размышляла, оглянуться или не оглянуться. А когда замок поддался, она просто вышла. Захлопнула за собой дверь. В голове сделалось пусто. Она быстро стала спускаться по лестнице навстречу новому стремлению.
Миша гулял с собакой. Собака у него хромала. На ноге у нее была повязка, поэтому он далеко с ней уйти не мог, ходил между скамейками возле дома. Он стоял спиной к подъезду. Он заметил, что собака его подняла голову и смотрит в сторону дома. Он оглянулся, увидел Риту. Она заходила в подъезд. Он еще мог успеть позвать ее, но он смолчал. Она зашла в подъезд.
Миша сел на скамейку, чтобы быть менее заметным. Он знал, что она сейчас спустится вниз. Собака поджала ногу, боясь боли, чтобы опереться на нее.
Вот Рита опять появилась. Выражение всей ее фигуры было пронзительно грустным. Она смотрела куда-то в сторону.
Миша решил мужаться, чтобы не позвать ее, он отвернулся и стал считать:
– Раз, два, десять, сорок, – у него не получалось подряд, даже цифры скакали вне последовательности, – четырнадцать, пятнадцать, семнадцать, сорок шесть, четыреста… – На слове «четыреста» он не выдержал и, повернув голову, закричал, вставая: – Рита!
Она оглянулась – сначала не в его сторону, близоруко щурясь, потом в его – и на лице ее уже была приготовлена замечательная улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108