Рита помогает хромой собаке подниматься, обхватив ее за бока и подталкивая снизу.
Из-под каблуков у нее вылетают искры.
Она звонит ему в дверь. Он открывает, она улыбается:
– Я пришла, извини, не одна. Не обижайся, такая красивая собака. Ты должен оценить ее, ты же все понимаешь в красоте. Что красиво, что некрасиво. – Она смотрит ему прямо в глаза. Он отступает. Она проходит в квартиру, не останавливаясь, говорит: – Эта собака попала под машину, у нее сломана кость в ноге, но теперь она зажила, осталась только хромота, может, теперь на всю ее жизнь, если не повезет, – она вздыхает. – Ты прислал мне такую телеграмму, ты очень разбираешься в красоте, я не могла не прийти…
Рита смотрит на него, подняв голову. На губе у нее откуда-то уже появилась болячка – видно, она где-то упала уже, добираясь в пьяном состоянии к нему в гости. Он сказал ей:
– Какая ты красивая с болячкой. Тебе идет!
Она потрогала ее пальцем, пошла кровь. Она засмеялась, облизываясь. Ей было все равно про себя. Она бросила поводок, собака ушла куда-то в комнаты. Она начала врать:
– Какая-то девушка ударила меня утюгом, прямо по затылку, когда я стояла спиной.
Он обнял ее, она положила свою голову ему на плечо, по-собачьи. Он сказал:
– Я помню твои глаза, я помню твой голос, твои руки, твои уши… – У нее заблестели глаза. – Я ждал тебя все это время, я сидел у окна, я ждал, когда ты вернешься, я не мог сам вернуть тебя, мне оставалось только ждать. Я ничего не мог есть, я не мог пить, меня рвало. Я поставил себе таз и сел у окна… Прости меня.
Она замотала головой.
– Я совершенно не могу говорить так, как ты. Мне стыдно. Ты такой красивый, я привязала собаку, когда ловила машину, дерево было такое тонкое, оно гнулось… – Она вздохнула. – Мне надо оправдываться?
Они лежали в постели, а хромая собака стояла рядом с кроватью и лизала голую свесившуюся с кровати Ритину ногу. И ее никак нельзя было отогнать.
Рита встала, трогая свою разбитую припухшую губу, извинительным нерешительным тоном спросила:
– Я пойду?..
Этим вопросом она нанесла удар в самую душу фотографа. Он говорит:
– Поживи со мной хотя бы день. И ты будешь моя. Мы же с тобой никогда не жили, ты ничего не понимаешь…
Она мотает головой, отступает, застегивает себе что-то на груди, улыбается, как безумная. Он сильно хватает ее за руку. Тогда она говорит (более или менее решительно):
– Нет, нет, я не останусь, я не могу… может, завтра, потом когда-нибудь… честно… – Она улыбается и отодвигается от него.
Она хлопает себя по ноге, как будто все уже решено между ними, она зовет к себе непослушную собаку. Он опять сжимает Рите руку так, что она вскрикивает. Он отталкивает ее к стене.
– Ну не поить же мне тебя все время, чтобы ты осталась? – спрашивает он.
– Нет, не поить… – Она опять улыбается, кажется, ей даже нравится такая ситуация. – Зря… все зря… но твоя телеграмма такая красивая, скажи, как я могла не приехать? Как? Никак. – Она с жалостью смотрит на него: – Ты сам – как ребенок. Ты моложе всех. Я не буду с тобой жить. Вот. Так. Мне все равно, кто-то должен сказать правду…
Они в последний раз сидят за столом. Опять выпивают, получается, как на прощание.
Собака в коридоре грызет туфлю.
Они чокаются. Она улыбается ему. (Выражение одновременно пронзительно жалкое и отстраненное, жестокое.) На ней уже плащ. Она готова встать и уйти. Она говорит ему чуть заплетающимся языком:
– Ну слушайся меня. Не сопротивляйся. Я говорю так, как надо. Мы еще увидимся! И еще увидимся…
Он опять повторяет:
– Не бросай меня. – Он берет за локоть ее, за другой. Не отпускает, притягивает к себе. Она вырывается.
– Вот и все, все… – Берет со стола ножик, вертит его в руке. Встает, улыбаясь. – Я ухожу… – Она осматривается и произносит красивые, немного бессмысленные слова: – Увидимся завтра. И тогда ты поймешь все сам…
Тогда он хватает ее за полу длинного плаща. Притягивает ее. Она просит:
– Не надо, не надо… пожалуйста… Я сейчас воткну в тебя вот этот ножик.
Он усмехается. Тогда она легко тыкает ему ножом в плечо, отпускает рукоятку. Нож, неглубоко вставленный в плечо, держится, не падает. Фотограф правой рукой вынимает этот нож из своего плеча, с силой втыкает его в крышку стола.
– Простите… – тихо произносит Рита. Вот он ее уже не держит. Отпустил.
Сидит с чуть порозовевшим от проступающей крови плечом. Стук входной двери. Она опять ушла. Рита возвращается к Мише домой. Ее шатает. Она зовет еще из коридора:
– Миша? Миша!.. – Но он еще не пришел. Рита заходит в их крошечную комнатку. От духоты открывает окно. Раздевается. Заворачивается в три простыни, чистые, крахмальные и хрустящие.
Собака, с грохотом распахнув дверь, прихрамывает к ней.
Рита ложится на плоскую, похожую на ровный белый чистый стол кровать. Лежит головой к окну. Ветер, сильный, вечерний, шевелит ее волосы. Шевелит край прохладных простынь в плечах и в ногах. Что-то похожее с ней уже было. Рита улыбается в сумерках комнаты. Кажется, в комнате – все шелестит, будто она наполнена бумагами, рукописями…
Рита не может заснуть. Она принимает сразу три таблетки, взяв со стола пузырек со снотворным.
Поворачивается на бок.
Выбрасывает подушку из-под головы.
Вертится. Совсем не может заснуть.
Принимает еще три таблетки.
Смотрит в окно, приподнявшись на локте.
Принимает еще пять таблеток. Аккуратно закупоривает пузырек с лекарством.
Берет к себе в постель телефон. Говорит фотографу медленным голосом:
– Я не могу заснуть. Сейчас я приняла снотворное, надеюсь, я засну, а завтра мы увидимся… я очень хочу, лишь бы мне заснуть… – Она кладет трубку рядом с телефоном. – Подожди… – Принимает еще несколько таблеток. Ложится на бок, ноги ее затянуты, как в кокон, тремя тугими простынями, Рита улыбается, что-то бессвязно говорит: «…за потерянный солнцем рай…» В заключение она доканчивает таблетки: высыпав их себе в руку, до последней.
Телефон со снятой трубкой валяется с ней на белой плоской кровати.
За окном моросит в ночи. Рита спит.
Верно, в этом месте сон переходит границу жизни и нежизни и уводит ее в небытие.
Ветер продолжает шевелить ее холодные волосы на затылке, в челке. Лицо спрятано в тень, в темноту. Она лежит на щеке.
Вытянута правая рука с коротко обстриженными по-детски ногтями – она лежит в очень беззащитной какой-то позе.
Я, автор, выхожу из этой комнаты на улицу. Идет дождь. Смотрю на черную улицу. И только теперь с какой-то отстраненной безнадежностью вдруг понимаю, что Риты нет и уже больше никогда не будет.
НЕБО. САМОЛЕТ. ДЕВУШКА
…НАПИСАНО КРОВЬЮ…
По мотивам пьесы Эдварда Радзинского «104 страницы про любовь»
1. Залы аэропорта. Уже ночь
Пара идет через залы. Подходит к кафе. Аэропорт. Уже ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Из-под каблуков у нее вылетают искры.
Она звонит ему в дверь. Он открывает, она улыбается:
– Я пришла, извини, не одна. Не обижайся, такая красивая собака. Ты должен оценить ее, ты же все понимаешь в красоте. Что красиво, что некрасиво. – Она смотрит ему прямо в глаза. Он отступает. Она проходит в квартиру, не останавливаясь, говорит: – Эта собака попала под машину, у нее сломана кость в ноге, но теперь она зажила, осталась только хромота, может, теперь на всю ее жизнь, если не повезет, – она вздыхает. – Ты прислал мне такую телеграмму, ты очень разбираешься в красоте, я не могла не прийти…
Рита смотрит на него, подняв голову. На губе у нее откуда-то уже появилась болячка – видно, она где-то упала уже, добираясь в пьяном состоянии к нему в гости. Он сказал ей:
– Какая ты красивая с болячкой. Тебе идет!
Она потрогала ее пальцем, пошла кровь. Она засмеялась, облизываясь. Ей было все равно про себя. Она бросила поводок, собака ушла куда-то в комнаты. Она начала врать:
– Какая-то девушка ударила меня утюгом, прямо по затылку, когда я стояла спиной.
Он обнял ее, она положила свою голову ему на плечо, по-собачьи. Он сказал:
– Я помню твои глаза, я помню твой голос, твои руки, твои уши… – У нее заблестели глаза. – Я ждал тебя все это время, я сидел у окна, я ждал, когда ты вернешься, я не мог сам вернуть тебя, мне оставалось только ждать. Я ничего не мог есть, я не мог пить, меня рвало. Я поставил себе таз и сел у окна… Прости меня.
Она замотала головой.
– Я совершенно не могу говорить так, как ты. Мне стыдно. Ты такой красивый, я привязала собаку, когда ловила машину, дерево было такое тонкое, оно гнулось… – Она вздохнула. – Мне надо оправдываться?
Они лежали в постели, а хромая собака стояла рядом с кроватью и лизала голую свесившуюся с кровати Ритину ногу. И ее никак нельзя было отогнать.
Рита встала, трогая свою разбитую припухшую губу, извинительным нерешительным тоном спросила:
– Я пойду?..
Этим вопросом она нанесла удар в самую душу фотографа. Он говорит:
– Поживи со мной хотя бы день. И ты будешь моя. Мы же с тобой никогда не жили, ты ничего не понимаешь…
Она мотает головой, отступает, застегивает себе что-то на груди, улыбается, как безумная. Он сильно хватает ее за руку. Тогда она говорит (более или менее решительно):
– Нет, нет, я не останусь, я не могу… может, завтра, потом когда-нибудь… честно… – Она улыбается и отодвигается от него.
Она хлопает себя по ноге, как будто все уже решено между ними, она зовет к себе непослушную собаку. Он опять сжимает Рите руку так, что она вскрикивает. Он отталкивает ее к стене.
– Ну не поить же мне тебя все время, чтобы ты осталась? – спрашивает он.
– Нет, не поить… – Она опять улыбается, кажется, ей даже нравится такая ситуация. – Зря… все зря… но твоя телеграмма такая красивая, скажи, как я могла не приехать? Как? Никак. – Она с жалостью смотрит на него: – Ты сам – как ребенок. Ты моложе всех. Я не буду с тобой жить. Вот. Так. Мне все равно, кто-то должен сказать правду…
Они в последний раз сидят за столом. Опять выпивают, получается, как на прощание.
Собака в коридоре грызет туфлю.
Они чокаются. Она улыбается ему. (Выражение одновременно пронзительно жалкое и отстраненное, жестокое.) На ней уже плащ. Она готова встать и уйти. Она говорит ему чуть заплетающимся языком:
– Ну слушайся меня. Не сопротивляйся. Я говорю так, как надо. Мы еще увидимся! И еще увидимся…
Он опять повторяет:
– Не бросай меня. – Он берет за локоть ее, за другой. Не отпускает, притягивает к себе. Она вырывается.
– Вот и все, все… – Берет со стола ножик, вертит его в руке. Встает, улыбаясь. – Я ухожу… – Она осматривается и произносит красивые, немного бессмысленные слова: – Увидимся завтра. И тогда ты поймешь все сам…
Тогда он хватает ее за полу длинного плаща. Притягивает ее. Она просит:
– Не надо, не надо… пожалуйста… Я сейчас воткну в тебя вот этот ножик.
Он усмехается. Тогда она легко тыкает ему ножом в плечо, отпускает рукоятку. Нож, неглубоко вставленный в плечо, держится, не падает. Фотограф правой рукой вынимает этот нож из своего плеча, с силой втыкает его в крышку стола.
– Простите… – тихо произносит Рита. Вот он ее уже не держит. Отпустил.
Сидит с чуть порозовевшим от проступающей крови плечом. Стук входной двери. Она опять ушла. Рита возвращается к Мише домой. Ее шатает. Она зовет еще из коридора:
– Миша? Миша!.. – Но он еще не пришел. Рита заходит в их крошечную комнатку. От духоты открывает окно. Раздевается. Заворачивается в три простыни, чистые, крахмальные и хрустящие.
Собака, с грохотом распахнув дверь, прихрамывает к ней.
Рита ложится на плоскую, похожую на ровный белый чистый стол кровать. Лежит головой к окну. Ветер, сильный, вечерний, шевелит ее волосы. Шевелит край прохладных простынь в плечах и в ногах. Что-то похожее с ней уже было. Рита улыбается в сумерках комнаты. Кажется, в комнате – все шелестит, будто она наполнена бумагами, рукописями…
Рита не может заснуть. Она принимает сразу три таблетки, взяв со стола пузырек со снотворным.
Поворачивается на бок.
Выбрасывает подушку из-под головы.
Вертится. Совсем не может заснуть.
Принимает еще три таблетки.
Смотрит в окно, приподнявшись на локте.
Принимает еще пять таблеток. Аккуратно закупоривает пузырек с лекарством.
Берет к себе в постель телефон. Говорит фотографу медленным голосом:
– Я не могу заснуть. Сейчас я приняла снотворное, надеюсь, я засну, а завтра мы увидимся… я очень хочу, лишь бы мне заснуть… – Она кладет трубку рядом с телефоном. – Подожди… – Принимает еще несколько таблеток. Ложится на бок, ноги ее затянуты, как в кокон, тремя тугими простынями, Рита улыбается, что-то бессвязно говорит: «…за потерянный солнцем рай…» В заключение она доканчивает таблетки: высыпав их себе в руку, до последней.
Телефон со снятой трубкой валяется с ней на белой плоской кровати.
За окном моросит в ночи. Рита спит.
Верно, в этом месте сон переходит границу жизни и нежизни и уводит ее в небытие.
Ветер продолжает шевелить ее холодные волосы на затылке, в челке. Лицо спрятано в тень, в темноту. Она лежит на щеке.
Вытянута правая рука с коротко обстриженными по-детски ногтями – она лежит в очень беззащитной какой-то позе.
Я, автор, выхожу из этой комнаты на улицу. Идет дождь. Смотрю на черную улицу. И только теперь с какой-то отстраненной безнадежностью вдруг понимаю, что Риты нет и уже больше никогда не будет.
НЕБО. САМОЛЕТ. ДЕВУШКА
…НАПИСАНО КРОВЬЮ…
По мотивам пьесы Эдварда Радзинского «104 страницы про любовь»
1. Залы аэропорта. Уже ночь
Пара идет через залы. Подходит к кафе. Аэропорт. Уже ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108