Если он не очухается сам, скажите дежурной в приёмной. У нас для таких случаев есть психиатр. Это ещё одно наше новшество — помогать родственникам пациентов справиться с потрясением.
— А что с руками Кэти. Она — глазной хирург. Тонкая работа, вы знаете… Вы уверены, что обойдётся?
— Ничего серьёзного, — затряс головой Шапиро. — Всего лишь перелом плечевой кости. А пуля прошла навылет. Ей очень, знаете ли, повезло.
Рука Робби непроизвольно схватила запястье доктора.
— Пуля?!
— А разве я не сказал об этом? Боже, я, наверно, даже больше устал, чем думаю. Это рана от огнестрельного оружия. Но совершенно чистая. Хорошо бы все раны были такими чистыми. Если не ошибаюсь, девятимиллиметровка. Ну ладно, мне пора — надо работать, — сказал он и вошёл в лифт.
— Блядство! — выругался Джексон. Сзади него раздались мужские голоса.
Говоривших оказалось двое. Дежурная сестра в приёмной сказала им, чтобы они прошли в комнату ожидания. Робби последовал за ними. Тот, что был выше ростом, подошёл к Райану и спросил:
— Сэр Джон?
Райан поднял на него глаза.
«Сэр Джон?» — удивился Робби.
— Я — Джефри Беннетт, поверенный в делах посольства Великобритании, — он извлёк из кармана конверт и протянул его Райану. — По поручению Её величества я должен лично вручить вам это и ждать вашего ответа.
Джек какое-то время лишь моргал глазами, потом надорвал конверт и вытащил телеграмму. Текст её был краток и исполнен тревоги. «Сколько же сейчас там времени? — подумал Райан. — Два ночи? Или три?» Значит, её разбудили, и она послала ему телеграмму. А теперь ждёт ответа. Райан закрыл глаза и сказал себе, что пора возвращаться в мир реальности. Он с силой потёр лицо и встал с дивана.
— Передайте, пожалуйста. Её величеству, что я чрезвычайно благодарен ей за заботу. Врачи считают, что моя жена полностью выздоровеет, но дочь в критическом состоянии, и только через восемь или девять часов её ситуация прояснится. Пожалуйста, передайте Её величеству… что я глубоко тронут её заботой… и что все мы очень ценим её дружеское расположение.
— Спасибо, сэр Джон, — сказал Беннетт, делая какие-то пометки в блокноте.
— Я немедленно телеграфирую ваш ответ. Если вы не возражаете, сотрудник нашего посольства останется с вами.
Джек удивился, но возражать не стал. И Беннетт удалился. Робби все это удивило. В голове у него вертелось множество вопросов. «Кто этот парень?» Он представился как Эдвард Уэйсон и сел на стул в углу, лицом к двери. Оглядел Джексона с головы до ног. Глаза их на секунду встретились, оценивая друг друга.
Глаза у Уэйсона были холодными, отрешёнными, а в уголках рта таилась усмешка.
Робби осмотрел его повнимательней — под левой подмышкой у того что-то топорщилось. В левой руке была книга, и он делал вид, что читает её, но каждые две-три секунды глаза его обращались к двери. Поймав взгляд Робби, он кивнул ему. «Ага, — заключил Робби, — шпион или, по меньшей мере, офицер безопасности. Так вот в чём тут дело». Понимание смысла случившегося ударило, как кнутом.
Кулаки его сжались при мысли о тех, кто покушался на жизнь женщины и ребёнка.
Минут через пять появились наконец полицейские. Минут десять они говорили с Райаном. Робби увидел, как лицо Джека побледнело от гнева, когда он отвечал на какие-то вопросы. Уэйсон не смотрел в ту сторону, но все слышал.
* * *
— Вы были правы, Джимми, — сказал Мюррей. Он стоял у окна — на улице только-только начиналось движение.
— Пэдди О'Нил в Бостоне, вероятно, толкует направо и налево, какие чудесные парни они там, в «Шин Фейн», — вслух рассуждал Оуинс. — А наш друг О'Доннелл решил испортить им игру. Мы не могли этого знать, Дэн. Подозрение ещё не улика, вы это знаете. Не было оснований давать более серьёзное предупреждение, чем мы это сделали. И вы ведь их предупредили, Дэн.
— Она прелестная крошка. Обняла меня и поцеловала на аэродроме, — Мюррей взглянул на часы. — Джимми, бывает порой… Пятнадцать лет назад мы арестовали одного… он охотился за маленькими мальчиками. Я его допрашивал. Он пел, как канарейка, страшно был доволен собой. Он признался в шести случаях, описал самые сокровенные подробности — и все с этой своей грязной ухмылкой. Тогда Верховный суд как раз отменил смертную казнь, так что он знал, что доживёт до весьма почтенного возраста. Знаете, как близок я был к тому, чтобы… — он запнулся. — Иногда мы слишком уж цивилизованы, Джимми.
— Альтернатива, Дэн, — стать такими же, как они.
— Я знаю, Джимми. Это правда. Но она мне в данный момент не по вкусу.
* * *
Когда Барри Шапиро опять взглянул на часы, было пять утра. «Немудрёно, что я так устал, — подумал он. — Двадцать часов на ногах. Я слишком стар для этого». Он был опытным врачом. Об усталости ему надлежало знать все.
Первым признаком переутомления было слишком долгое пребывание в больнице, слишком личностное чувство ответственности, слишком большой интерес к судьбе пациентов. Некоторые из них умирали. Несмотря на все его искусство, несмотря на все старания медиков, они порой умирали. А когда ты так устал, то даже сон не идёт. Их раны — и хуже того: их лица — все не уходили из памяти. Врачам надо спать даже больше, чем обычным людям. Устойчивая бессонница — это последний и самый опасный признак переутомления. Это значит, что пора брать отпуск, а иначе может случиться срыв, каковые очень даже часто бывают у сотрудников Института скорой помощи.
Они тут мрачно шутили, что их пациенты, поступавшие с переломанными костями и израненными телами, большей частью возвращались домой исцелёнными, тогда как врачи и сестры, воодушевлённые высокими идеями служения людям, зачастую уходили отсюда сломленными духом. Такова ирония этой профессии каждый успех провоцирует ожидание ещё большего успеха, тогда как неудача бьёт по врачу порой почти столь же тяжко, как и по пациенту.
Шапиро ещё раз просмотрел листок с данными анализа крови и передал его медсестре.
— Её отец там, внизу, — сказал он ей. — Пойдите и скажите ему, как обстоят дела. А я пойду перекурить.
Пройдя по коридору до пожарной лестницы, он медленно поплёлся по ней наверх, на крышу. «О, Боже, как я устал. Как я устал». Крыша была плоской, покрытой асфальтом и мелким гравием, тут и там утыканной антеннами и ящиками для кондиционеров. Шапиро закурил сигарету, привычно кляня себя за неспособность бросить курить. Он прикрывал эту слабость утверждением, что есть в этом мире вещи поопасней табака. Большинство его пациентов были слишком молоды, чтобы успеть обзавестись хроническими болезнями. Их травмы были результатом чудес века техники: машин, мотоциклов, огнестрельного оружия и всякой промышленной машинерии.
Подойдя к краю крыши, Шапиро поставил ногу на парапет, затянулся и выпустил струю дыма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
— А что с руками Кэти. Она — глазной хирург. Тонкая работа, вы знаете… Вы уверены, что обойдётся?
— Ничего серьёзного, — затряс головой Шапиро. — Всего лишь перелом плечевой кости. А пуля прошла навылет. Ей очень, знаете ли, повезло.
Рука Робби непроизвольно схватила запястье доктора.
— Пуля?!
— А разве я не сказал об этом? Боже, я, наверно, даже больше устал, чем думаю. Это рана от огнестрельного оружия. Но совершенно чистая. Хорошо бы все раны были такими чистыми. Если не ошибаюсь, девятимиллиметровка. Ну ладно, мне пора — надо работать, — сказал он и вошёл в лифт.
— Блядство! — выругался Джексон. Сзади него раздались мужские голоса.
Говоривших оказалось двое. Дежурная сестра в приёмной сказала им, чтобы они прошли в комнату ожидания. Робби последовал за ними. Тот, что был выше ростом, подошёл к Райану и спросил:
— Сэр Джон?
Райан поднял на него глаза.
«Сэр Джон?» — удивился Робби.
— Я — Джефри Беннетт, поверенный в делах посольства Великобритании, — он извлёк из кармана конверт и протянул его Райану. — По поручению Её величества я должен лично вручить вам это и ждать вашего ответа.
Джек какое-то время лишь моргал глазами, потом надорвал конверт и вытащил телеграмму. Текст её был краток и исполнен тревоги. «Сколько же сейчас там времени? — подумал Райан. — Два ночи? Или три?» Значит, её разбудили, и она послала ему телеграмму. А теперь ждёт ответа. Райан закрыл глаза и сказал себе, что пора возвращаться в мир реальности. Он с силой потёр лицо и встал с дивана.
— Передайте, пожалуйста. Её величеству, что я чрезвычайно благодарен ей за заботу. Врачи считают, что моя жена полностью выздоровеет, но дочь в критическом состоянии, и только через восемь или девять часов её ситуация прояснится. Пожалуйста, передайте Её величеству… что я глубоко тронут её заботой… и что все мы очень ценим её дружеское расположение.
— Спасибо, сэр Джон, — сказал Беннетт, делая какие-то пометки в блокноте.
— Я немедленно телеграфирую ваш ответ. Если вы не возражаете, сотрудник нашего посольства останется с вами.
Джек удивился, но возражать не стал. И Беннетт удалился. Робби все это удивило. В голове у него вертелось множество вопросов. «Кто этот парень?» Он представился как Эдвард Уэйсон и сел на стул в углу, лицом к двери. Оглядел Джексона с головы до ног. Глаза их на секунду встретились, оценивая друг друга.
Глаза у Уэйсона были холодными, отрешёнными, а в уголках рта таилась усмешка.
Робби осмотрел его повнимательней — под левой подмышкой у того что-то топорщилось. В левой руке была книга, и он делал вид, что читает её, но каждые две-три секунды глаза его обращались к двери. Поймав взгляд Робби, он кивнул ему. «Ага, — заключил Робби, — шпион или, по меньшей мере, офицер безопасности. Так вот в чём тут дело». Понимание смысла случившегося ударило, как кнутом.
Кулаки его сжались при мысли о тех, кто покушался на жизнь женщины и ребёнка.
Минут через пять появились наконец полицейские. Минут десять они говорили с Райаном. Робби увидел, как лицо Джека побледнело от гнева, когда он отвечал на какие-то вопросы. Уэйсон не смотрел в ту сторону, но все слышал.
* * *
— Вы были правы, Джимми, — сказал Мюррей. Он стоял у окна — на улице только-только начиналось движение.
— Пэдди О'Нил в Бостоне, вероятно, толкует направо и налево, какие чудесные парни они там, в «Шин Фейн», — вслух рассуждал Оуинс. — А наш друг О'Доннелл решил испортить им игру. Мы не могли этого знать, Дэн. Подозрение ещё не улика, вы это знаете. Не было оснований давать более серьёзное предупреждение, чем мы это сделали. И вы ведь их предупредили, Дэн.
— Она прелестная крошка. Обняла меня и поцеловала на аэродроме, — Мюррей взглянул на часы. — Джимми, бывает порой… Пятнадцать лет назад мы арестовали одного… он охотился за маленькими мальчиками. Я его допрашивал. Он пел, как канарейка, страшно был доволен собой. Он признался в шести случаях, описал самые сокровенные подробности — и все с этой своей грязной ухмылкой. Тогда Верховный суд как раз отменил смертную казнь, так что он знал, что доживёт до весьма почтенного возраста. Знаете, как близок я был к тому, чтобы… — он запнулся. — Иногда мы слишком уж цивилизованы, Джимми.
— Альтернатива, Дэн, — стать такими же, как они.
— Я знаю, Джимми. Это правда. Но она мне в данный момент не по вкусу.
* * *
Когда Барри Шапиро опять взглянул на часы, было пять утра. «Немудрёно, что я так устал, — подумал он. — Двадцать часов на ногах. Я слишком стар для этого». Он был опытным врачом. Об усталости ему надлежало знать все.
Первым признаком переутомления было слишком долгое пребывание в больнице, слишком личностное чувство ответственности, слишком большой интерес к судьбе пациентов. Некоторые из них умирали. Несмотря на все его искусство, несмотря на все старания медиков, они порой умирали. А когда ты так устал, то даже сон не идёт. Их раны — и хуже того: их лица — все не уходили из памяти. Врачам надо спать даже больше, чем обычным людям. Устойчивая бессонница — это последний и самый опасный признак переутомления. Это значит, что пора брать отпуск, а иначе может случиться срыв, каковые очень даже часто бывают у сотрудников Института скорой помощи.
Они тут мрачно шутили, что их пациенты, поступавшие с переломанными костями и израненными телами, большей частью возвращались домой исцелёнными, тогда как врачи и сестры, воодушевлённые высокими идеями служения людям, зачастую уходили отсюда сломленными духом. Такова ирония этой профессии каждый успех провоцирует ожидание ещё большего успеха, тогда как неудача бьёт по врачу порой почти столь же тяжко, как и по пациенту.
Шапиро ещё раз просмотрел листок с данными анализа крови и передал его медсестре.
— Её отец там, внизу, — сказал он ей. — Пойдите и скажите ему, как обстоят дела. А я пойду перекурить.
Пройдя по коридору до пожарной лестницы, он медленно поплёлся по ней наверх, на крышу. «О, Боже, как я устал. Как я устал». Крыша была плоской, покрытой асфальтом и мелким гравием, тут и там утыканной антеннами и ящиками для кондиционеров. Шапиро закурил сигарету, привычно кляня себя за неспособность бросить курить. Он прикрывал эту слабость утверждением, что есть в этом мире вещи поопасней табака. Большинство его пациентов были слишком молоды, чтобы успеть обзавестись хроническими болезнями. Их травмы были результатом чудес века техники: машин, мотоциклов, огнестрельного оружия и всякой промышленной машинерии.
Подойдя к краю крыши, Шапиро поставил ногу на парапет, затянулся и выпустил струю дыма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155