Незадолго до начала занятий в школе тренеров я приходил к Эдуарду в его торпедовский класс: он то ли последний урок давал, то ли бумажки какие-то подписывал, а еще его в машине люди дожидались, приглашавшие подняться наверх (стадион же в низине), в шашлычную. Куда, разумеется, и поднялись. Эдик перед уходом искал в раздевалке свою вязаную шапочку — и найти не мог. А кто-то из детских тренеров, которым никакая ВШТ не светила, сказал: «Да зачем она тебе? В шляпе будешь на занятия ходить!»
В пору ВШТ Стрельцов уже не проявлял того прилежания, которое удивляло преподавателей ВТУЗа в шестьдесят третьем-шестьдесят четвертом. Домашние задания он обычно перепоручал Раисе…
Но в своей учебной группе особенно сдружился с Юрием Севидовым, взявшимся за дело с интересом и серьезно. Севидов и сейчас, когда занялся другими делами, кажется мне прирожденным тренером. Впрочем, я и в комментаторской профессии не вижу ему равных. Мне он из наших немногочисленных аналитиков футбола представляется самым тонким. Но не поручусь — рад буду ошибиться, — что Юрий обязательно выбьется, пробьется в телезвезды. Для телевизионного муравейника он слишком уж барин. У нас таким людям ходу не дают, как правило. Надо сначала долго шестерить, юлить, а уж потом надуться, напузиться, но при этом зорко посматривать по сторонам: никто ли не вредит, не подсиживает? И менталитет шестерки остается при внешней самоуверенности и нуворишеском хамстве. Поэтому и хотел бы очень, чтобы Юрий Александрович прославился в телеаналитическом амплуа, но не слишком верю в его скорое признание.
Я не думаю, что со Стрельцовым в школе тренеров их соединяло общее несчастье. Разные они — и судьбы, при всей грустной общности, разные. На Севидове тоже, между прочим, тюремного оттиска невооруженным взглядом не заметишь. Но его ходка в чем-то и трагичнее стрельцовской. У его возвращения в футбол не было хеппи-энда. Правда, и начала такого не было, как у Эдика. И талант, прямо скажем, иного калибра. Севидова я бы не поспешил отнести к выдающимся футболистам. В былом, конечно, контексте — сегодня отнес бы не колеблясь ни секунды. Но развернуться в приметного на долгие времена игрока Юрий мог и должен был. Такая индивидуальность, такие данные, такое понимание игры не каждый день встречаешь.
Севидов вернулся в футбол, который занимал меня гораздо меньше футбола вчерашней еще давности. Стоит у меня перед глазами острый маневр его на фланге, когда выступал он за «Кайрат». Но играл ли он в центре или на край сместился и вообще переквалифицировался из центральных нападающих в крайние — не помню.
Юрий по-школьному, по-тимуровски взял Эдика на буксир. А Эдик привычно платил за опеку видимым послушанием. В общем, в их однокашничестве Севидов олицетворял разумное начало. Что особенно забавно, учитывая, что назвать спартаковца приверженцем строгого режима можно разве что с очень большой натяжкой. И в тюрьму он попал, напомню, не за то, что не вовремя отдал книги в библиотеку…
Юрий Севидов прилетел на практику в Адлер через три дня после Стрельцова. Доложился старшему тренеру «Торпедо»: «Так-то и так-то, Валентин Козьмич, прибыл для прохождения практики». — «Тут уже один практикует», — юмористически заметил Иванов.
В номер, где они должны были жить вдвоем со Стрельцовым, набилось человек двадцать. От прокурора города до людей вовсе не ангажированных социально. И все пили, и у каждого в руках — книжка, надписанная Эдиком. Автор в трусах сидел на одной из коек.
Практикант Севидов разогнал всю публику. Уложил Эдика спать. А оставшуюся в большом количестве выпивку рассовал со стратегическим прицелом по разным укромным местам в номере: вдруг ночью или на рассвете потребуется толкнуть сердечко…
Но выходить Эдуарда Юре — при всем его огромном опыте — до победного конца не удалось.
В одну из последовавших ночей, часа в четыре, Стрельцов разбудил однокашника: «Севид, придумай чего-нибудь». Всю спрятанную водку он давно нашел и выпил — а сейчас загибался. Просил разбудить врача, чтобы дал спирт. Или найти на улице автомат с пивом.
Юра купил за двойную цену бутылку у дворника. И когда протянул ее Эдику, тот сполз с кровати: «Севид, я буду молиться всю жизнь за тебя».
Отчет о практике Севидов написал за двоих.
Незаметно дожили и до защиты дипломов. Комиссию, принимающую защиту, возглавлял ученый, уважаемый мужик, знаменитый копьеметатель и профессор Владимир Кузнецов — муж нашей советской кинозвезды Татьяны Конюховой. Его ничьей знаменитостью было не удивить. И директор ВШТ Варюшин — кстати, игрок «Пахтакора» в том памятном финальном матче, когда Савченко забил после паса Эдика решающий гол, — занервничал, что Стрельцова нет и нет, а комиссия уже в сборе… Вопросы и ответы на них передали знатному слушателю заранее. Но не заочно же защищать диплом? И директор насел на Севидова: приведи Эдика живого или похмеленного. Директор не сгущал красок — Игорь на строгий телефонный звонок ответил, что отец «влёт». Юрий Александрович велел сыну лить на отца-дипломника холодную воду — и поехал на квартиру к Стрельцову сам. Непроспавшийся Эдик бубнил: «Пошли они с этим дипломом. Что я, тренером, что ли, буду?»
Севидов прибег к самой крайней мере.
Он сказал: «Эдик, ты людей подводишь. Они для тебя столько сделали, триста рублей стипендии платили. А теперь ты на защиту не придешь…»
Такие доводы действовали на Стрельцова безотказно. Он всегда очень переживал, когда кого-нибудь подводил, подставлял…
Вот и с тем же матчем неподалеку от Чернобыля… Он же знал, что другим, может быть, ничего и не сделается, а ему, уже получившему облучение на вредных работах в заключении, добавочная доза укоротит жизнь. Так и случилось, когда стали его лечить на Каширке. И у него иллюзий насчет безопасности матча в зараженной зоне не было. Он шутил, увидев, что Андрей Якубик после игры тщательно моет бутсы: «Этим не поможешь!» Но кто понял, что шутит он уже над новыми собственными неприятностями?
Я заговорил с ним о Чернобыле при неожиданных обстоятельствах. Горбачевские ограничения еще действовали — и мы за водкой ходили в пункт сдачи стеклотары, расположенный на фасаде стрельцовского дома. Пока обходили дом, он устал — из гипсово-белого сделался зеленым. Присели на лавочке у соседнего подъезда — до своего он не мог без передышки дойти. И я в конце рассказа об опасном матче — не удержался — спросил: а зачем за какую-то сотню было так рисковать? Не помирал же с голоду… Он поморщился от моих слов — и пробурчал: «Так ведь уважаешь их… людей».
После слов Юры Эдик поднялся, дал себя одеть соответственно парадной значимости события — и они поехали. В машине Севидов растолковал, что он должен сказать комиссии о функциях тренера:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
В пору ВШТ Стрельцов уже не проявлял того прилежания, которое удивляло преподавателей ВТУЗа в шестьдесят третьем-шестьдесят четвертом. Домашние задания он обычно перепоручал Раисе…
Но в своей учебной группе особенно сдружился с Юрием Севидовым, взявшимся за дело с интересом и серьезно. Севидов и сейчас, когда занялся другими делами, кажется мне прирожденным тренером. Впрочем, я и в комментаторской профессии не вижу ему равных. Мне он из наших немногочисленных аналитиков футбола представляется самым тонким. Но не поручусь — рад буду ошибиться, — что Юрий обязательно выбьется, пробьется в телезвезды. Для телевизионного муравейника он слишком уж барин. У нас таким людям ходу не дают, как правило. Надо сначала долго шестерить, юлить, а уж потом надуться, напузиться, но при этом зорко посматривать по сторонам: никто ли не вредит, не подсиживает? И менталитет шестерки остается при внешней самоуверенности и нуворишеском хамстве. Поэтому и хотел бы очень, чтобы Юрий Александрович прославился в телеаналитическом амплуа, но не слишком верю в его скорое признание.
Я не думаю, что со Стрельцовым в школе тренеров их соединяло общее несчастье. Разные они — и судьбы, при всей грустной общности, разные. На Севидове тоже, между прочим, тюремного оттиска невооруженным взглядом не заметишь. Но его ходка в чем-то и трагичнее стрельцовской. У его возвращения в футбол не было хеппи-энда. Правда, и начала такого не было, как у Эдика. И талант, прямо скажем, иного калибра. Севидова я бы не поспешил отнести к выдающимся футболистам. В былом, конечно, контексте — сегодня отнес бы не колеблясь ни секунды. Но развернуться в приметного на долгие времена игрока Юрий мог и должен был. Такая индивидуальность, такие данные, такое понимание игры не каждый день встречаешь.
Севидов вернулся в футбол, который занимал меня гораздо меньше футбола вчерашней еще давности. Стоит у меня перед глазами острый маневр его на фланге, когда выступал он за «Кайрат». Но играл ли он в центре или на край сместился и вообще переквалифицировался из центральных нападающих в крайние — не помню.
Юрий по-школьному, по-тимуровски взял Эдика на буксир. А Эдик привычно платил за опеку видимым послушанием. В общем, в их однокашничестве Севидов олицетворял разумное начало. Что особенно забавно, учитывая, что назвать спартаковца приверженцем строгого режима можно разве что с очень большой натяжкой. И в тюрьму он попал, напомню, не за то, что не вовремя отдал книги в библиотеку…
Юрий Севидов прилетел на практику в Адлер через три дня после Стрельцова. Доложился старшему тренеру «Торпедо»: «Так-то и так-то, Валентин Козьмич, прибыл для прохождения практики». — «Тут уже один практикует», — юмористически заметил Иванов.
В номер, где они должны были жить вдвоем со Стрельцовым, набилось человек двадцать. От прокурора города до людей вовсе не ангажированных социально. И все пили, и у каждого в руках — книжка, надписанная Эдиком. Автор в трусах сидел на одной из коек.
Практикант Севидов разогнал всю публику. Уложил Эдика спать. А оставшуюся в большом количестве выпивку рассовал со стратегическим прицелом по разным укромным местам в номере: вдруг ночью или на рассвете потребуется толкнуть сердечко…
Но выходить Эдуарда Юре — при всем его огромном опыте — до победного конца не удалось.
В одну из последовавших ночей, часа в четыре, Стрельцов разбудил однокашника: «Севид, придумай чего-нибудь». Всю спрятанную водку он давно нашел и выпил — а сейчас загибался. Просил разбудить врача, чтобы дал спирт. Или найти на улице автомат с пивом.
Юра купил за двойную цену бутылку у дворника. И когда протянул ее Эдику, тот сполз с кровати: «Севид, я буду молиться всю жизнь за тебя».
Отчет о практике Севидов написал за двоих.
Незаметно дожили и до защиты дипломов. Комиссию, принимающую защиту, возглавлял ученый, уважаемый мужик, знаменитый копьеметатель и профессор Владимир Кузнецов — муж нашей советской кинозвезды Татьяны Конюховой. Его ничьей знаменитостью было не удивить. И директор ВШТ Варюшин — кстати, игрок «Пахтакора» в том памятном финальном матче, когда Савченко забил после паса Эдика решающий гол, — занервничал, что Стрельцова нет и нет, а комиссия уже в сборе… Вопросы и ответы на них передали знатному слушателю заранее. Но не заочно же защищать диплом? И директор насел на Севидова: приведи Эдика живого или похмеленного. Директор не сгущал красок — Игорь на строгий телефонный звонок ответил, что отец «влёт». Юрий Александрович велел сыну лить на отца-дипломника холодную воду — и поехал на квартиру к Стрельцову сам. Непроспавшийся Эдик бубнил: «Пошли они с этим дипломом. Что я, тренером, что ли, буду?»
Севидов прибег к самой крайней мере.
Он сказал: «Эдик, ты людей подводишь. Они для тебя столько сделали, триста рублей стипендии платили. А теперь ты на защиту не придешь…»
Такие доводы действовали на Стрельцова безотказно. Он всегда очень переживал, когда кого-нибудь подводил, подставлял…
Вот и с тем же матчем неподалеку от Чернобыля… Он же знал, что другим, может быть, ничего и не сделается, а ему, уже получившему облучение на вредных работах в заключении, добавочная доза укоротит жизнь. Так и случилось, когда стали его лечить на Каширке. И у него иллюзий насчет безопасности матча в зараженной зоне не было. Он шутил, увидев, что Андрей Якубик после игры тщательно моет бутсы: «Этим не поможешь!» Но кто понял, что шутит он уже над новыми собственными неприятностями?
Я заговорил с ним о Чернобыле при неожиданных обстоятельствах. Горбачевские ограничения еще действовали — и мы за водкой ходили в пункт сдачи стеклотары, расположенный на фасаде стрельцовского дома. Пока обходили дом, он устал — из гипсово-белого сделался зеленым. Присели на лавочке у соседнего подъезда — до своего он не мог без передышки дойти. И я в конце рассказа об опасном матче — не удержался — спросил: а зачем за какую-то сотню было так рисковать? Не помирал же с голоду… Он поморщился от моих слов — и пробурчал: «Так ведь уважаешь их… людей».
После слов Юры Эдик поднялся, дал себя одеть соответственно парадной значимости события — и они поехали. В машине Севидов растолковал, что он должен сказать комиссии о функциях тренера:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152