Так что общаться ему на борту было не с кем — все, кроме членов экипажа, валялись полумёртвыми по своим каютам. Капитан и офицеры, крепкие шведы, продублённые солнцем и ветром, были малоразговорчивы. Эл облюбовал себе место на носу и, расположившись на тёплых досках, под вопли чаек, плеск волн и крики моряков, возившихся с парусами, любовался морем и берегами, лениво листая труд профессора Геттона «How granites are produced» *.
В портовом городе Гамбурге первым делом у него спёрли сундучок с книгами и одеждой. Ну, эту потерю можно было пережить. Документы и векселя он, слава знаниям и совету полковника Хакета, прятал на груди.
Пошлявшись пару дней по городу, запруженному многоязыкой космополитичной толпой, наведался в филиал банкирского дома Barclays, где снял со счёта наличность, и омнибусом поехал на юг, в Ганновер, осматривая по дороге красоты. Спешить было некуда: в Германии он рассчитывал провести не менее двух лет, онемечиться, прежде чем ехать в Россию. Умные головы в подвалах Oxford University Engineering Laboratory, где базировалась лаборатория ТР, просчитали, что немцу будет проще занять в Екатеринбурге подходящую должность, чем англичанину, хотя Элу, воспитанному в толерантных традициях двадцать первого века, казалось, что роль национальной идентификации учёные мужи несколько преувеличивают.
Ганновер в то время был британской территорией. Эл не стал там задерживаться, подался в Вестфалию, которая всё ещё зализывала раны последней войны. К июлю добрался до Саарбрюккена.
Угольная отрасль Германии стремительно развивалась, как будто была предупреждена о скорой промышленной революции и повсеместном внедрении паровых машин. Эл, сократив свою фамилию до Макк, поступил на службу в компанию «Саар Груббер Бергверк», одновременно записавшись вольнослушателем в недавно открывшийся в Саарбрюккене университет. Фальшивые рекомендации от преподобного Хэррода, сработанные полковником Хакетом с высоким профессионализмом, пробили виртуальные барьеры национальных предрассудков.
Спустя два года горный мастер Элистер Макк ничем — ни говором, ни манерами — не отличался от обычного немца. Руководство компании возлагало на него большие надежды. Декан горного факультета, у которого были две дочери на выданье, тоже имел на него виды, по субботам звал Эла к себе обедать…
Сам городок Саарбрюккен, несмотря на наличие в нём университета, насчитывал от силы пять тысяч жителей. «Угольная лихорадка» ещё только начиналась. Не за горами было время, когда Франция с Германией в очередной раз передерутся и западная соседка оттяпает землю Саар себе чуть не на сто лет. Так что французов в городке наблюдалось хоть и меньше, чем немцев, но тоже изрядное количество. Правда, они кисли тут от скуки: нравы в обществе царили самые бюргерские.
С одним из французов — двадцатилетним оболтусом Марселем Анжели, бывшим студентом Сорбонны — Эл свёл особо тесную дружбу, хоть и понимал, что это знакомство выставляет его в невыгодном свете в глазах местных обывателей. Но он учитывал, что отец Марселя служил в русской армии в чине полковника, и сам Марсель был выслан в этот медвежий угол из Парижа за дуэль, а ведь Эл, согласно своей легенде, родину покинул из-за того же самого! Общались они по-немецки, иногда обогащая лексикон друг друга французскими и английскими выражениями, причём Эл по неопытности позволил открыться маленькой филологической щёлочке, через которую кое-какие термины, нехарактерные для восемнадцатого века, просочились из двадцать первого. Впрочем, кто про это знал!
Эл не скрывал от своего приятеля желания поступить на службу к русской императрице. В самом деле — что делать умному и предприимчивому молодому человеку в этом бюргерском, насквозь благопристойном курятнике, когда мир такой большой? Новый друг туманно намекнул, что сможет, пожалуй, когда-нибудь помочь Элу…
Денежки полковника Хакета, которыми были оплачены их кутежи (mon papa est un colonel aussi, mon ami, mais britannique ), были потрачены не зря. Под конец 1771 года Марсель предложил Элу принять участие в одном секретном предприятии. Деньги это дельце обещало принести неслыханные, а главное — направление вектора вполне соответствовало устремлениям Эла, потому что остриём своим вектор был направлен на Россию. Эл без колебаний согласился.
Борок — Молога, 10-17 сентября 1934 года
Стас приехал в Борок в среду утром. Как ни старался он сдерживать рёв своего шумливого «зверя», ещё при въезде в имение наперерез ему выскочила деревенская баба, остановила и зашептала:
— Что ж ты шумишь-то, идол, барин гуляют!
— Так ведь гуляют, не работают! — удивился Стас.
— Барин — гуляют, — раздельно повторила она ему словно недоумку, — Они по утрам обдумывают свои работы, всякий человек мешает. А вам разве назначено?
Стас признался, что ему «назначено», поинтересовался, где барский дом, и покатил мотоцикл вручную туда, куда указали. Доехав, просил доложить, и к нему вышла жена Николая Александровича, Ксения Алексеевна.
— Это не ваша была фотография в газете? — спросила она. Получив утвердительный ответ, выспросила, зачем он, собственно, приехал, и пояснила: — Николай Александрович очень занят и, скажем, не очень молод. Ему время ох как дорого! Раз уж он согласился вас принять… Но не будьте навязчивым.
— А когда я его увижу?
— Он уже прошёл в свой кабинет…
Тот, к кому Стас приехал, был человеком загадочным. И хотя самому Стасу было, по внутреннему счёту, под сто лет при сохранении молодости и живости мышления, он перед восьмидесятилетним Морозовым робел.
Если Стас был в основном наблюдателем, то Морозов — делателем истории. В 1870-х годах примкнул к «Большому обществу пропаганды» и совершил три хождения в народ, ухитрившись ни разу не попасться в руки полиции; это был рекорд. Жил и работал в деревнях Московской, Ярославской, Костромской, Курской и Воронежской губерний; был кузнецом, пильщиком леса, фабричным рабочим, конторщиком. Поняв, что, чем агитировать народ за лучшую жизнь, ему надо бы дать обычное образование, читал лекции по основам различных наук; за эту «пропаганду» среди народа его объявили опасным преступником и разыскивали по всей стране!
Отсидев в тюрьме, Морозов с друзьями создал партию «Народная воля», но довольно быстро опять был схвачен и исчез почти на три десятилетия в каземате Шлиссельбургской крепости. Из заключения вынес целый сундук научных работ; по всей стране выступал с лекциями; доказывал Менделееву, что тот не прав, считая атом неделимым, — и Менделеев выдвинул его на степень доктора наук. Ездил на фронты Первой мировой войны; в шестьдесят лет возглавил Общество воздухоплавателей России…
Он прославился работами в области химии и астрономии, физики и математики, метеорологии, биологии, истории и филологии, геофизики — но официально так и не был признан научным сообществом… При нынешнем развале науки, когда учёные вынуждены подрабатывать сторожами в лавках, принимая плату продуктами, он, удержав за собою отцовское имение, жил неплохо, но работал «в стол»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
В портовом городе Гамбурге первым делом у него спёрли сундучок с книгами и одеждой. Ну, эту потерю можно было пережить. Документы и векселя он, слава знаниям и совету полковника Хакета, прятал на груди.
Пошлявшись пару дней по городу, запруженному многоязыкой космополитичной толпой, наведался в филиал банкирского дома Barclays, где снял со счёта наличность, и омнибусом поехал на юг, в Ганновер, осматривая по дороге красоты. Спешить было некуда: в Германии он рассчитывал провести не менее двух лет, онемечиться, прежде чем ехать в Россию. Умные головы в подвалах Oxford University Engineering Laboratory, где базировалась лаборатория ТР, просчитали, что немцу будет проще занять в Екатеринбурге подходящую должность, чем англичанину, хотя Элу, воспитанному в толерантных традициях двадцать первого века, казалось, что роль национальной идентификации учёные мужи несколько преувеличивают.
Ганновер в то время был британской территорией. Эл не стал там задерживаться, подался в Вестфалию, которая всё ещё зализывала раны последней войны. К июлю добрался до Саарбрюккена.
Угольная отрасль Германии стремительно развивалась, как будто была предупреждена о скорой промышленной революции и повсеместном внедрении паровых машин. Эл, сократив свою фамилию до Макк, поступил на службу в компанию «Саар Груббер Бергверк», одновременно записавшись вольнослушателем в недавно открывшийся в Саарбрюккене университет. Фальшивые рекомендации от преподобного Хэррода, сработанные полковником Хакетом с высоким профессионализмом, пробили виртуальные барьеры национальных предрассудков.
Спустя два года горный мастер Элистер Макк ничем — ни говором, ни манерами — не отличался от обычного немца. Руководство компании возлагало на него большие надежды. Декан горного факультета, у которого были две дочери на выданье, тоже имел на него виды, по субботам звал Эла к себе обедать…
Сам городок Саарбрюккен, несмотря на наличие в нём университета, насчитывал от силы пять тысяч жителей. «Угольная лихорадка» ещё только начиналась. Не за горами было время, когда Франция с Германией в очередной раз передерутся и западная соседка оттяпает землю Саар себе чуть не на сто лет. Так что французов в городке наблюдалось хоть и меньше, чем немцев, но тоже изрядное количество. Правда, они кисли тут от скуки: нравы в обществе царили самые бюргерские.
С одним из французов — двадцатилетним оболтусом Марселем Анжели, бывшим студентом Сорбонны — Эл свёл особо тесную дружбу, хоть и понимал, что это знакомство выставляет его в невыгодном свете в глазах местных обывателей. Но он учитывал, что отец Марселя служил в русской армии в чине полковника, и сам Марсель был выслан в этот медвежий угол из Парижа за дуэль, а ведь Эл, согласно своей легенде, родину покинул из-за того же самого! Общались они по-немецки, иногда обогащая лексикон друг друга французскими и английскими выражениями, причём Эл по неопытности позволил открыться маленькой филологической щёлочке, через которую кое-какие термины, нехарактерные для восемнадцатого века, просочились из двадцать первого. Впрочем, кто про это знал!
Эл не скрывал от своего приятеля желания поступить на службу к русской императрице. В самом деле — что делать умному и предприимчивому молодому человеку в этом бюргерском, насквозь благопристойном курятнике, когда мир такой большой? Новый друг туманно намекнул, что сможет, пожалуй, когда-нибудь помочь Элу…
Денежки полковника Хакета, которыми были оплачены их кутежи (mon papa est un colonel aussi, mon ami, mais britannique ), были потрачены не зря. Под конец 1771 года Марсель предложил Элу принять участие в одном секретном предприятии. Деньги это дельце обещало принести неслыханные, а главное — направление вектора вполне соответствовало устремлениям Эла, потому что остриём своим вектор был направлен на Россию. Эл без колебаний согласился.
Борок — Молога, 10-17 сентября 1934 года
Стас приехал в Борок в среду утром. Как ни старался он сдерживать рёв своего шумливого «зверя», ещё при въезде в имение наперерез ему выскочила деревенская баба, остановила и зашептала:
— Что ж ты шумишь-то, идол, барин гуляют!
— Так ведь гуляют, не работают! — удивился Стас.
— Барин — гуляют, — раздельно повторила она ему словно недоумку, — Они по утрам обдумывают свои работы, всякий человек мешает. А вам разве назначено?
Стас признался, что ему «назначено», поинтересовался, где барский дом, и покатил мотоцикл вручную туда, куда указали. Доехав, просил доложить, и к нему вышла жена Николая Александровича, Ксения Алексеевна.
— Это не ваша была фотография в газете? — спросила она. Получив утвердительный ответ, выспросила, зачем он, собственно, приехал, и пояснила: — Николай Александрович очень занят и, скажем, не очень молод. Ему время ох как дорого! Раз уж он согласился вас принять… Но не будьте навязчивым.
— А когда я его увижу?
— Он уже прошёл в свой кабинет…
Тот, к кому Стас приехал, был человеком загадочным. И хотя самому Стасу было, по внутреннему счёту, под сто лет при сохранении молодости и живости мышления, он перед восьмидесятилетним Морозовым робел.
Если Стас был в основном наблюдателем, то Морозов — делателем истории. В 1870-х годах примкнул к «Большому обществу пропаганды» и совершил три хождения в народ, ухитрившись ни разу не попасться в руки полиции; это был рекорд. Жил и работал в деревнях Московской, Ярославской, Костромской, Курской и Воронежской губерний; был кузнецом, пильщиком леса, фабричным рабочим, конторщиком. Поняв, что, чем агитировать народ за лучшую жизнь, ему надо бы дать обычное образование, читал лекции по основам различных наук; за эту «пропаганду» среди народа его объявили опасным преступником и разыскивали по всей стране!
Отсидев в тюрьме, Морозов с друзьями создал партию «Народная воля», но довольно быстро опять был схвачен и исчез почти на три десятилетия в каземате Шлиссельбургской крепости. Из заключения вынес целый сундук научных работ; по всей стране выступал с лекциями; доказывал Менделееву, что тот не прав, считая атом неделимым, — и Менделеев выдвинул его на степень доктора наук. Ездил на фронты Первой мировой войны; в шестьдесят лет возглавил Общество воздухоплавателей России…
Он прославился работами в области химии и астрономии, физики и математики, метеорологии, биологии, истории и филологии, геофизики — но официально так и не был признан научным сообществом… При нынешнем развале науки, когда учёные вынуждены подрабатывать сторожами в лавках, принимая плату продуктами, он, удержав за собою отцовское имение, жил неплохо, но работал «в стол»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121