Папе римскому в кошмарном сне не могло бы такое присниться.
Когда он, уехав однажды неизвестно куда «на недельку», вернулся почти через год пусть в плохонькой, но собственной карете, в модном парике, при шпаге и двух ливрейных слугах и оказался русским князем, она была потрясена. Теперь на его художества и даже пренебрежение верой можно было закрыть глаза: Дворянин имеет право на любую прихоть. Марта искренне уверовала, что Господь превратил её милого в сиятельного господина, чтобы он мог на ней жениться, и стала воспитывать в нём такую же мечту всеми способами, доступными ей.
Стас понимал, что его «прикармливают», и был не прочь Предложить ей руку. Отчего нет? Алёнушка умерла полтора года назад, больше он ни с кем не венчан, обязательств по содержанию детей не имеет, а Марта будет хорошей женой. Волынил только потому, что заранее знал: чем дольше изображать непонимание, тем счастливее будет она, когда он «решится»… A propos , всё равно надо ждать ответа из Москвы по поводу его намерения жениться на католичке.
Он сходил между тем в Heiliggeistkirche — храм Святого Духа, пообщался с патером. Тот объяснил, что ни он, и ни один другой священник многочисленных кафедральных соборов и католических церквей Мюнхена не станет венчать католичку с православным без разрешения из Ватикана, и предложил для упрощения дела крестить его, «язычника», по католическому обряду. Стас отказался, написал письмо папе и, не дождавшись ответа, решил сам съездить в Рим.
В конце концов, ездить по разным странам — это была его работа, а в Риме он ещё не бывал.
На время своего отсутствия он наказал Марте присматривать за Ванькой и Прошкой, а Прошке — за Ванькой и Мартой. Ваньке ничего не поручал — он всё-таки бедовый был, нельзя угадать, что спьяну выкинет.
Уже в Риме услышал о победах юного шведского короля Карла у Риги; ему сообщил об этом двадцатилетний парнище, живший в том же доме, в котором Стас арендовал комнату. Парнище оказался малороссом; звали его Елисеем, а здесь он уже три года учился в Ватиканской коллегии Святого Афанасия, постригшись под именем Самуил.
Он оказался настолько интересным собеседником, что Стас, узнав о его скором отъезде на родину, тоже не стал задерживаться в Риме. Получив от папской консистории письмо, утверждавшее, что смешанные браки безусловно разрешены, при том только что врачующиеся поклянутся воспитывать своих детей в римско-католическом исповедании, он сложил вещички и вместе с Елисеем отправился в Верону; там они должны были разъехаться в разные стороны: Стас — в Мюнхен, а Елисей — в Киев.
— Святой Фома первым в истории человечества осознал, что человек есть результат всех предшествующих фаз прогресса материального мира, — восторженно говорил только что окончивший курс философии Елисей. — Человек наиболее совершенное явление во всей природе!
— Очень лестное для человека мнение, — соглашался Стас, — смущает меня только слово «прогресс». В лукавом нашем языке и прогресс, и регресс — одинаково развитие, только первое мы понимаем в положительном смысле, а второе — в отрицательном, как что-то плохое. Но, например, процесс брожения по сути своей — загнивание, то есть явный регресс, а в итоге получается вино, вершина прогресса.
Елисей пьянства не одобрял (сам выпивал в меру), но с ходом мыслей Стаса согласился. Прогресс человечества, сказал он, возможен через духовное и умственное возвышение: без пьянства и забобонов. Стас не сразу понял, что это за такие «забобоны»; наконец сообразил, что это — польский перевод латинского superstitio, а по-русски означает «суеверия», и стал хохотать. А Елисею понравилось новое слово «суеверие».
— Забобоны, сиречь суеверия, суть умствования лишние, ко спасению непотребные, а простой народ прельщающие. Они, как снежные заносы, истинным путём идти мешают и должны быть убраны, — так сформулировал он своё мнение.
— А разве можно, мой милый Елисей, навсегда убрать снежные заносы? — с любопытством спросил Стас. — Такие намерения, мне кажется, слишком оптимистичны.
— Убирать надобно сразу по появлении, вот и не будет их, — воскликнул молодой монах. — Просвещать верующих и наказывать священников, кои грешат заговорами, измышляют чудеса ложные, в праздники пьянствуют и бесчинствуют; всуе призывают имя Господне; боготворят иконы. А что делать с учёными, ищущими в Священном Писании не веру, а факты для своих исторических фантазий? Или, ещё прельстительнее, вычитывающими в Библии какие-то «коды будущего»? Чем это лучше бабьих шептаний или заговорных писем вероятия? А колдовство, с призыванием бесов чрез игры в гудки и в скрыпки, и прочие богомерзкие дела?.. Разве не надо вычистить их вон?.. Ответь мне, княже.
— Я бы согласился с тобой, Елисей, если бы ты, или хоть кто-то, мог бы вычистить суеверия. Но ведь работа сведётся к уничтожению людей , казням и шельмованию «колдунов», «мошенников» и «обманщиков», точнее, тех, кого ты объявишь таковыми. Вижу, даже скрипачи пойдут под топор… Не грех ли это гордыни с твоей стороны?
— Нет! У меня, у всех нас есть инструменты: Священное Писание, толкования отцов Церкви и наш собственный разум. Скрыпки хороши в светском театре; я же не мракобес. И чудеса возможны; этому свидетельством вся история нашей Церкви! Но! Но, друг мой! Излишнее увлечение бесовщиной и обманом размывает саму веру в Бога. Разумная достаточность должна давать пастырю меру.
— А я спрошу тебя: кто установит меру для меры? Где шкала, совмещающая веру и разум? Способны ли вообще верующие принимать Бога по рассудку?
— А я отвечу: закон должен диктовать рамки благочестия, князь. Просвещение, обращаясь к разуму, должно лечить паству от постоянной готовности к «чуду», азакон — карать пастырей за чудо измышленное, ложное.
Они подъезжали к Парме, где собирались как следует пообедать; Стас только успел сказать:
— Узковатый коридор оставляешь ты для религии, друг мой, — между разумом и юстицией. Она в него не вместится. Могу сказать тебе точно: вера в этом коридоре задохнётся, а суеверия выживут. Ведь каждый сам творит себе Бога по образу и подобию своему, как и Он сотворил нас.
Однажды Елисей сказал:
— Патриарх покойный, Никон, полагал, что поле Церкви и поле государя — разные. А по мне, одно это поле, и законы государственные должны руководить церковными делами. Ибо гражданская и военная служба суть самое важное в земной жизни, а Церковь обязана споспешествовать государю в этом важном…
Стас в целом согласился и заговорил о законе, волновавшем его в данный момент:
— А что ты думаешь о законе, согласно которому католичке можно выйти за православного только при условии, что дети их будут воспитываться как католики?
Елисей начал издалека:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Когда он, уехав однажды неизвестно куда «на недельку», вернулся почти через год пусть в плохонькой, но собственной карете, в модном парике, при шпаге и двух ливрейных слугах и оказался русским князем, она была потрясена. Теперь на его художества и даже пренебрежение верой можно было закрыть глаза: Дворянин имеет право на любую прихоть. Марта искренне уверовала, что Господь превратил её милого в сиятельного господина, чтобы он мог на ней жениться, и стала воспитывать в нём такую же мечту всеми способами, доступными ей.
Стас понимал, что его «прикармливают», и был не прочь Предложить ей руку. Отчего нет? Алёнушка умерла полтора года назад, больше он ни с кем не венчан, обязательств по содержанию детей не имеет, а Марта будет хорошей женой. Волынил только потому, что заранее знал: чем дольше изображать непонимание, тем счастливее будет она, когда он «решится»… A propos , всё равно надо ждать ответа из Москвы по поводу его намерения жениться на католичке.
Он сходил между тем в Heiliggeistkirche — храм Святого Духа, пообщался с патером. Тот объяснил, что ни он, и ни один другой священник многочисленных кафедральных соборов и католических церквей Мюнхена не станет венчать католичку с православным без разрешения из Ватикана, и предложил для упрощения дела крестить его, «язычника», по католическому обряду. Стас отказался, написал письмо папе и, не дождавшись ответа, решил сам съездить в Рим.
В конце концов, ездить по разным странам — это была его работа, а в Риме он ещё не бывал.
На время своего отсутствия он наказал Марте присматривать за Ванькой и Прошкой, а Прошке — за Ванькой и Мартой. Ваньке ничего не поручал — он всё-таки бедовый был, нельзя угадать, что спьяну выкинет.
Уже в Риме услышал о победах юного шведского короля Карла у Риги; ему сообщил об этом двадцатилетний парнище, живший в том же доме, в котором Стас арендовал комнату. Парнище оказался малороссом; звали его Елисеем, а здесь он уже три года учился в Ватиканской коллегии Святого Афанасия, постригшись под именем Самуил.
Он оказался настолько интересным собеседником, что Стас, узнав о его скором отъезде на родину, тоже не стал задерживаться в Риме. Получив от папской консистории письмо, утверждавшее, что смешанные браки безусловно разрешены, при том только что врачующиеся поклянутся воспитывать своих детей в римско-католическом исповедании, он сложил вещички и вместе с Елисеем отправился в Верону; там они должны были разъехаться в разные стороны: Стас — в Мюнхен, а Елисей — в Киев.
— Святой Фома первым в истории человечества осознал, что человек есть результат всех предшествующих фаз прогресса материального мира, — восторженно говорил только что окончивший курс философии Елисей. — Человек наиболее совершенное явление во всей природе!
— Очень лестное для человека мнение, — соглашался Стас, — смущает меня только слово «прогресс». В лукавом нашем языке и прогресс, и регресс — одинаково развитие, только первое мы понимаем в положительном смысле, а второе — в отрицательном, как что-то плохое. Но, например, процесс брожения по сути своей — загнивание, то есть явный регресс, а в итоге получается вино, вершина прогресса.
Елисей пьянства не одобрял (сам выпивал в меру), но с ходом мыслей Стаса согласился. Прогресс человечества, сказал он, возможен через духовное и умственное возвышение: без пьянства и забобонов. Стас не сразу понял, что это за такие «забобоны»; наконец сообразил, что это — польский перевод латинского superstitio, а по-русски означает «суеверия», и стал хохотать. А Елисею понравилось новое слово «суеверие».
— Забобоны, сиречь суеверия, суть умствования лишние, ко спасению непотребные, а простой народ прельщающие. Они, как снежные заносы, истинным путём идти мешают и должны быть убраны, — так сформулировал он своё мнение.
— А разве можно, мой милый Елисей, навсегда убрать снежные заносы? — с любопытством спросил Стас. — Такие намерения, мне кажется, слишком оптимистичны.
— Убирать надобно сразу по появлении, вот и не будет их, — воскликнул молодой монах. — Просвещать верующих и наказывать священников, кои грешат заговорами, измышляют чудеса ложные, в праздники пьянствуют и бесчинствуют; всуе призывают имя Господне; боготворят иконы. А что делать с учёными, ищущими в Священном Писании не веру, а факты для своих исторических фантазий? Или, ещё прельстительнее, вычитывающими в Библии какие-то «коды будущего»? Чем это лучше бабьих шептаний или заговорных писем вероятия? А колдовство, с призыванием бесов чрез игры в гудки и в скрыпки, и прочие богомерзкие дела?.. Разве не надо вычистить их вон?.. Ответь мне, княже.
— Я бы согласился с тобой, Елисей, если бы ты, или хоть кто-то, мог бы вычистить суеверия. Но ведь работа сведётся к уничтожению людей , казням и шельмованию «колдунов», «мошенников» и «обманщиков», точнее, тех, кого ты объявишь таковыми. Вижу, даже скрипачи пойдут под топор… Не грех ли это гордыни с твоей стороны?
— Нет! У меня, у всех нас есть инструменты: Священное Писание, толкования отцов Церкви и наш собственный разум. Скрыпки хороши в светском театре; я же не мракобес. И чудеса возможны; этому свидетельством вся история нашей Церкви! Но! Но, друг мой! Излишнее увлечение бесовщиной и обманом размывает саму веру в Бога. Разумная достаточность должна давать пастырю меру.
— А я спрошу тебя: кто установит меру для меры? Где шкала, совмещающая веру и разум? Способны ли вообще верующие принимать Бога по рассудку?
— А я отвечу: закон должен диктовать рамки благочестия, князь. Просвещение, обращаясь к разуму, должно лечить паству от постоянной готовности к «чуду», азакон — карать пастырей за чудо измышленное, ложное.
Они подъезжали к Парме, где собирались как следует пообедать; Стас только успел сказать:
— Узковатый коридор оставляешь ты для религии, друг мой, — между разумом и юстицией. Она в него не вместится. Могу сказать тебе точно: вера в этом коридоре задохнётся, а суеверия выживут. Ведь каждый сам творит себе Бога по образу и подобию своему, как и Он сотворил нас.
Однажды Елисей сказал:
— Патриарх покойный, Никон, полагал, что поле Церкви и поле государя — разные. А по мне, одно это поле, и законы государственные должны руководить церковными делами. Ибо гражданская и военная служба суть самое важное в земной жизни, а Церковь обязана споспешествовать государю в этом важном…
Стас в целом согласился и заговорил о законе, волновавшем его в данный момент:
— А что ты думаешь о законе, согласно которому католичке можно выйти за православного только при условии, что дети их будут воспитываться как католики?
Елисей начал издалека:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121