если бы убийство не удалось, он бы выступил в роли спасителя Павла.
К вечеру 12 марта во всём Петербурге не стало шампанского: его выпили граждане империи, праздновавшие убийство законного русского императора. Наполеон, узнавший вскоре о событиях в русской столице, воскликнул: «Без смерти царя Павла Англия бы пропала…»
Плосково — Вологда, 20-25 сентября 1934 года
В Плосково Стас въехал на своём «звере» через три дня после пробуждения в имении князя Юрьева. Собственно, ехал он в Вологду — хотел проверить рассказ Кощея о ходоке Никодиме, который был родом из этого города. Через Кашин и Калязин доехал до Рыбинска; отсюда отправил телеграмму матушке: был у крёстного, всё в порядке. Мелькнула мысль — завернуть к Морозову, но вовремя спохватился, что навещал его всего неделю назад. Сорок три года сна не в счёт… А рассказать бы ему про Грюнвальдскую битву… Ведь не поверит.
Вечерело. Плосковская гостиница пустовала; он долго стучался, пока из окна не высунулась заспанная девка, которую он напрочь не помнил, а та его узнала, радостно охнула, открыла дверь. Первым делом он спросил, вернулась ли в село Матрёна. Нет, ответила та — шёпотом, хоть и были они одни в сенях. Как увезли, так и нету… А дед-то её дряхлый помер… Схоронили без неё. А вами, Станислав Фёдорович, интересуются… Офицер один…
— Кто?
— Как же их спросить, кто они, Станислав Фёдорович? Боязно. А ну не понравится им…
Стас отправился в Рождествено, в монастырь. Проезжая мимо дома Митяя, здешнего мотоцикловладельца, погудел; тот, услышав, появился на крыльце:
— А, студент! Никак мотоциклом обзавёлся? А мой-то ведь и не ездит совсем… Запчастей нету…
— Я к тебе, дядя Митяй, вот с каким вопросом. Ты ведь в Мюнхене войну заканчивал?
— В нём…
— А такой Котов тебе там не встречался?
— Юстин Котов?! Да как же не встречался! Мы в одном взводе были. А ты откуда его знаешь?
— А мы с ним в Париж вместе плавали, буквально две недели назад расстались.
— Ну, Юстин, большой человек! Ни хрена себе, в Париж! А он тебе адреса не оставил, случайно?
— Оставил, и совсем не случайно. Я ему про тебя упомянул, да ведь фамилии твоей я не знаю, а Митяев в каждом взводе небось было по нескольку. Он сказал, ежели ты его знаешь, дать тебе адрес.
— Так давай, давай! — И Митяй сбежал с крыльца.
— Вот. — Стас достал из кармана куртки бумажку. — В Ярославле он живёт. Держи.
— А может, зайдёшь? Выпьем за это дело.
— Извини, не сегодня. Мне в монастырь надо успеть.
— Ну, спасибо, студент! Вот это радость ты мне принёс. Обязательно поеду, как только топливный насос добуду. Надо же, Юстин…
С отцом Паисием и реставратором Сан Санычем Румынским поговорили очень душевно. Ни разу раньше — без малого сто Стасовых лет назад — не случалось у них такого доброго разговора. У Паисия и реставратора сложилось полное впечатление, что они говорят с юношей на равных; они этим даже гордились. Румынского, правда, немного обидело, что Стас потерял интерес к восстановлению фресок Рождественского храма. Но нельзя же было объяснить ему, что он воспринимает теперь эти работы как детские, ученические.
— Ухожу я от вас, Сан Саныч, уж не обессудьте…
Когда он вернулся в гостиницу, там было по-домашнему тихо. На крыльце дымился самовар. В сени было вынесено кресло, и в нём, при открытых дверях, похрапывал длинный мужчина в мундире капитана военной авиации. На ступеньках сидела давешняя девка, Нюра, причёсанная и умывшаяся. На коленях у неё лежало какое-то вязанье, но она не столько занималась рукоделием, сколько присматривала за непонятным капитаном.
Под ногой Стаса, когда он пытался прокрасться мимо капитана, оглушительно скрипнула половица. Капитан проснулся, встал и, несмотря на худобу, заполнил собою все сени разом: своим напористым говором, мельтешащими тут и там руками, а также спиртными ароматами.
— У-уу, — радостно загудел он, — кто пришёл! Вас-то мне и надо, долгожданный! — И пропел на цыганский мотив: — Станислав Фёдорович, дорогой!
Стас пытался отстраниться от него, но здесь было тесно и капитан едва его не обнимал:
— Верите, нет — целую неделю, не сходя с этого кресла, в нетерпении встречи… Вообще-то, по большому счёту, с вас причитается, но я сам, сам готов немедленно поставить — накроем столик хоть у вас в номере, хоть у меня. Вы какое вино будете пить?
— Я не буду пить, — сказал Стас, открывая дверь горницы.
— Как?! — изумился капитан, тесня его внутрь. — Вы что же, собираетесь на сухую говорить о судьбе России? Это совершенно невозможно-с! Спросите у кого угодно, хоть у неё, — он потыкал длинным пальцем за спину, в сторону горничной, сидевшей тихо, как мышка. — Скажи, красавица, как тебя, Нюра! Россия гибнет?
— Я не знаю, — пискнула та.
— Вот видите? Если немедленно не выпить, можно умереть от горя, — всхлипнул капитан.
— Ни пить, ни говорить о чём бы то ни было я с вами теперь не буду, — решительно сказал Стас. — Завтра.
— Завтра?! — с театральными нотками вскричал незнакомец, невпопад раскидывая руки, и вдруг без всяких объяснений перешёл на ты. — Отчего ты уверен, дорогой друг, что я доживу до завтра? В моём сердце боль… — и гулко постучал себя в грудь.
— Доживёшь, если больше не будешь пить, — внушительно, с той же долей театральности — чтобы наверняка воздействовать на пьяного — сказал Стас. — Ни грамма больше. И утром… Готовься! Я буду ждать. Иди!
— Есть! — сказал пьяный капитан, повернулся к лестнице, едва не упав, и, хватаясь за перила обеими руками, полез вверх, на второй этаж.
Утром Стас вскочил с постели бодрым и весёлым. Сбегал на Согожу, искупался. Радуясь возможностям молодого организма, не только поприседал на одной ноге, но и под птичий пересвист прошёлся колесом, с ног на руки, возвращаясь к дому от реки.
Во время одного из переворотов и пришла ему в голову мысль, что связаться с потомками, фон Садовыми, можно просто и без затей, позвонив им по телефону! Но прежде следовало уладить здешние дела: съездить в Вологду, порыться там в архиве — уж больно многозначителен был рассказ Кощея о Никодиме, его дальнем потомке, неведомо куда пропавшем ходоке; и поговорить со вчерашним балбесом-капитаном.
А вот и он.
Капитан слонялся возле гостиницы. Увидев Стаса, смущённо двинулся ему навстречу, заговорил едва ли не робко:
— Станислав Фёдорович! Извиняюсь… Капитан Лапыгин! Я вчера, кажись, того-с… Был не прав. Заслужу ли вашего прощения?
— Легко, — ответил Стас, — если будете со мною искренним. Я сейчас оденусь, и поговорим.
И он оделся, и они поговорили, гуляя от Плосковадо Рождествена и обратно.
Капитана звали Петром Фадеевичем.
— Давай перейдём на ты? — сразу предложил он. — Мы ведь молодые ребята, мне так будет проще. Ты как?
— Как хочешь, — ответил Стас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
К вечеру 12 марта во всём Петербурге не стало шампанского: его выпили граждане империи, праздновавшие убийство законного русского императора. Наполеон, узнавший вскоре о событиях в русской столице, воскликнул: «Без смерти царя Павла Англия бы пропала…»
Плосково — Вологда, 20-25 сентября 1934 года
В Плосково Стас въехал на своём «звере» через три дня после пробуждения в имении князя Юрьева. Собственно, ехал он в Вологду — хотел проверить рассказ Кощея о ходоке Никодиме, который был родом из этого города. Через Кашин и Калязин доехал до Рыбинска; отсюда отправил телеграмму матушке: был у крёстного, всё в порядке. Мелькнула мысль — завернуть к Морозову, но вовремя спохватился, что навещал его всего неделю назад. Сорок три года сна не в счёт… А рассказать бы ему про Грюнвальдскую битву… Ведь не поверит.
Вечерело. Плосковская гостиница пустовала; он долго стучался, пока из окна не высунулась заспанная девка, которую он напрочь не помнил, а та его узнала, радостно охнула, открыла дверь. Первым делом он спросил, вернулась ли в село Матрёна. Нет, ответила та — шёпотом, хоть и были они одни в сенях. Как увезли, так и нету… А дед-то её дряхлый помер… Схоронили без неё. А вами, Станислав Фёдорович, интересуются… Офицер один…
— Кто?
— Как же их спросить, кто они, Станислав Фёдорович? Боязно. А ну не понравится им…
Стас отправился в Рождествено, в монастырь. Проезжая мимо дома Митяя, здешнего мотоцикловладельца, погудел; тот, услышав, появился на крыльце:
— А, студент! Никак мотоциклом обзавёлся? А мой-то ведь и не ездит совсем… Запчастей нету…
— Я к тебе, дядя Митяй, вот с каким вопросом. Ты ведь в Мюнхене войну заканчивал?
— В нём…
— А такой Котов тебе там не встречался?
— Юстин Котов?! Да как же не встречался! Мы в одном взводе были. А ты откуда его знаешь?
— А мы с ним в Париж вместе плавали, буквально две недели назад расстались.
— Ну, Юстин, большой человек! Ни хрена себе, в Париж! А он тебе адреса не оставил, случайно?
— Оставил, и совсем не случайно. Я ему про тебя упомянул, да ведь фамилии твоей я не знаю, а Митяев в каждом взводе небось было по нескольку. Он сказал, ежели ты его знаешь, дать тебе адрес.
— Так давай, давай! — И Митяй сбежал с крыльца.
— Вот. — Стас достал из кармана куртки бумажку. — В Ярославле он живёт. Держи.
— А может, зайдёшь? Выпьем за это дело.
— Извини, не сегодня. Мне в монастырь надо успеть.
— Ну, спасибо, студент! Вот это радость ты мне принёс. Обязательно поеду, как только топливный насос добуду. Надо же, Юстин…
С отцом Паисием и реставратором Сан Санычем Румынским поговорили очень душевно. Ни разу раньше — без малого сто Стасовых лет назад — не случалось у них такого доброго разговора. У Паисия и реставратора сложилось полное впечатление, что они говорят с юношей на равных; они этим даже гордились. Румынского, правда, немного обидело, что Стас потерял интерес к восстановлению фресок Рождественского храма. Но нельзя же было объяснить ему, что он воспринимает теперь эти работы как детские, ученические.
— Ухожу я от вас, Сан Саныч, уж не обессудьте…
Когда он вернулся в гостиницу, там было по-домашнему тихо. На крыльце дымился самовар. В сени было вынесено кресло, и в нём, при открытых дверях, похрапывал длинный мужчина в мундире капитана военной авиации. На ступеньках сидела давешняя девка, Нюра, причёсанная и умывшаяся. На коленях у неё лежало какое-то вязанье, но она не столько занималась рукоделием, сколько присматривала за непонятным капитаном.
Под ногой Стаса, когда он пытался прокрасться мимо капитана, оглушительно скрипнула половица. Капитан проснулся, встал и, несмотря на худобу, заполнил собою все сени разом: своим напористым говором, мельтешащими тут и там руками, а также спиртными ароматами.
— У-уу, — радостно загудел он, — кто пришёл! Вас-то мне и надо, долгожданный! — И пропел на цыганский мотив: — Станислав Фёдорович, дорогой!
Стас пытался отстраниться от него, но здесь было тесно и капитан едва его не обнимал:
— Верите, нет — целую неделю, не сходя с этого кресла, в нетерпении встречи… Вообще-то, по большому счёту, с вас причитается, но я сам, сам готов немедленно поставить — накроем столик хоть у вас в номере, хоть у меня. Вы какое вино будете пить?
— Я не буду пить, — сказал Стас, открывая дверь горницы.
— Как?! — изумился капитан, тесня его внутрь. — Вы что же, собираетесь на сухую говорить о судьбе России? Это совершенно невозможно-с! Спросите у кого угодно, хоть у неё, — он потыкал длинным пальцем за спину, в сторону горничной, сидевшей тихо, как мышка. — Скажи, красавица, как тебя, Нюра! Россия гибнет?
— Я не знаю, — пискнула та.
— Вот видите? Если немедленно не выпить, можно умереть от горя, — всхлипнул капитан.
— Ни пить, ни говорить о чём бы то ни было я с вами теперь не буду, — решительно сказал Стас. — Завтра.
— Завтра?! — с театральными нотками вскричал незнакомец, невпопад раскидывая руки, и вдруг без всяких объяснений перешёл на ты. — Отчего ты уверен, дорогой друг, что я доживу до завтра? В моём сердце боль… — и гулко постучал себя в грудь.
— Доживёшь, если больше не будешь пить, — внушительно, с той же долей театральности — чтобы наверняка воздействовать на пьяного — сказал Стас. — Ни грамма больше. И утром… Готовься! Я буду ждать. Иди!
— Есть! — сказал пьяный капитан, повернулся к лестнице, едва не упав, и, хватаясь за перила обеими руками, полез вверх, на второй этаж.
Утром Стас вскочил с постели бодрым и весёлым. Сбегал на Согожу, искупался. Радуясь возможностям молодого организма, не только поприседал на одной ноге, но и под птичий пересвист прошёлся колесом, с ног на руки, возвращаясь к дому от реки.
Во время одного из переворотов и пришла ему в голову мысль, что связаться с потомками, фон Садовыми, можно просто и без затей, позвонив им по телефону! Но прежде следовало уладить здешние дела: съездить в Вологду, порыться там в архиве — уж больно многозначителен был рассказ Кощея о Никодиме, его дальнем потомке, неведомо куда пропавшем ходоке; и поговорить со вчерашним балбесом-капитаном.
А вот и он.
Капитан слонялся возле гостиницы. Увидев Стаса, смущённо двинулся ему навстречу, заговорил едва ли не робко:
— Станислав Фёдорович! Извиняюсь… Капитан Лапыгин! Я вчера, кажись, того-с… Был не прав. Заслужу ли вашего прощения?
— Легко, — ответил Стас, — если будете со мною искренним. Я сейчас оденусь, и поговорим.
И он оделся, и они поговорили, гуляя от Плосковадо Рождествена и обратно.
Капитана звали Петром Фадеевичем.
— Давай перейдём на ты? — сразу предложил он. — Мы ведь молодые ребята, мне так будет проще. Ты как?
— Как хочешь, — ответил Стас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121