Вершина вовсе не походила на вершину горы, скорей уж это было выдутое ветрами поле посреди каменистой пустыни. Розовато-серые туманные холмы громоздились по сторонам, не позволяя увидеть не только горные склоны, но и края той площадки, на которой мы с драконом сейчас пребывали. И розоватость эта была не от солнечного заката или восхода, а сама по себе – словно бы оттенок вечности. Бывает же запах веков. Так и тут…
Надо мной, высоко в стальном небе, медленно кружились белые кружевные покрывала. Или паутина чудовшиных пауков. Или снежинки размером с дом. Стоило посмотреть на них пристальней, рисунок начинал меняться.
– Куда мы попали? – спросил я «наездника». – Белой Тени что-то не видать.
Тот ответил не сразу. Голос прозвучал в моей голове глухо и почти затравленно:
– Мы – это Белая Тень. Мы сами. – И замолк на полминуты. – Так получается… Белиберда какая-то.
– Где эта гора? На картах я ее не видал. И на старинных – тоже. В древних фаньских свитках о ней говорится множество раз, но о координатах ни слова.
– Значит, невнимательно читал. Гора – внутри нас. Разве ты не понял?.. – «Наездник» горько усмехнулся. – Самое главное впереди – когда будем возвращаться.
Я попытался разобраться. Надо следовать любезной моему сердцу логике. Она меня еще никогда не подводила. Если гора внутри нас – я и не о таком слыхивал на занятиях по психософии, – то здесь что-то другое. Ведь камень под ногами вполне материален.
– А тут? Что мы делаем в этом странном месте?
– Нам нужна передышка. Когда драконье тело отдохнет, мы снова взлетим.
– И куда дальше?
– В обратный путь.
Стоило ли ради перелета внутри себя покидать любимую жену?
– Хоть раз скажи прямо – потребовал я. – Что мы здесь делаем? Зачем-то я ведь нужен твоему хозяину. Какова моя роль в этом несуществующем перелете?
– Ты упрям и туп! – с неожиданной злостью ответил «наездник». – И почему глупцы так часто становятся ключевыми фигурами истории?.. Ночь Большого Откровения бывает раз в шестьдесят лет. Песчаный дракон не может в одиночку попасть на гору Белой Тени – мировое равновесие не должно быть нарушено. Чудовище следует уравновесить его собственным истребителем. Тебе несказанно повезло, что я выбрал Игоря Пришвина, а не кого-нибудь другого.
Я решил воздержаться от дальнейших расспросов и двинулся к серо-розовым холмам. «Наездник» не пытался меня остановить.
Вскоре я сообразил, почему он с такой легкостью отпустил меня погулять. Чем дольше я шел, тем дальше отодвигались туманные холмы. То ли обман зрения, то ли пространство здесь имело иную конфигурацию, топологию и мерность, то ли холмы на самом деле от меня убегали – в любом случае не добраться мне до них никогда.
Я признал свое поражение и вернулся. Не впервой мне отступать – ничего зазорного не вижу в таком маневре. Обратная дорога заняла впятеро меньше времени. Значит, точно здесь неладно с пространством. Хоть что-то выясняется… Дракон по-прежнему сидел на хвосте, как гигантская собака, и шумно дышал. Бока его ходили ходуном, кончик хвоста подергивался вправо-влево, словно мух отгонял. Не было тут мух и вообще ничего живого. Скука тут смертная. Звуки глохли – как в вате, шаги по камням – и те почти не слышны.
Вспомнил я Настеньку мою ненаглядную и фаньца нашего удивительного. Вспомнил – и до того тоскливо мне стало, будто год их не видал, а не считанные часы. Девочка моя сейчас небось спит как сурок, а может, вертится в постели, заснуть не может, меня ожидаючи. Ли Хань, понятное дело, наврать ей должен был с три короба, чтоб не беспокоилась, но она ведь сердцем чует. Разве женское сердце обманешь?
А потом был обратный путь. И я, опять не успевая разглядеть детали, видел уже совсем другой не-сон: нечто похожее на мою грядущую жизнь. Я, Игорь Федорович Пришвин, мчался через годы, старея и продолжая терять близких людей, мчался по горло во вражьей крови, и конца-краю этому безумию не было видно…
По возвращении я долго размышлял об увиденном. Возможно, это моя предстоящая жизнь – вся целиком, от «Аз» до «Ять», неизменная ни в одном пункте и неизбежная. Тогда надо безоговорочно поверить в полную предопределенность, в то, что от нас, простых смертных, ничего не зависит в божьем мире. Поверить и, по-покойницки сложив на груди руки, лечь в домовину.
Согласиться с такой версией я не мог. И по логике вещей – я ведь логик, черт дери! и лучше многих умею видеть суть явлений, их связь и сокрытый в тумане будущего результат только начавшихся событий. И еще потому, что бытие мое просто-напросто потеряет смысл, не хочу я жить в этой заранее измысленной кем-то и строго по плану воплощаемой Вселенной. Не же-ла-ю!.. Не желаю быть послушной куклой в руках всемогущего кукловода. Ни за что.
И я искал любую возможность, чтобы выскользнуть из оков проклятой неизбежности. «Это лишь один из возможных сценариев, – уговаривал я себя. – Или это вероятный ход развития событий, но он уже не может воплотиться, потому что я все знаю! Знаю и потому на каждой развилке могу выбрать иное направление».
Но стоило мне отвлечься, не прочитать вовремя очередной самозаговор, как вдруг я со всей определенностью сознавал, что действительно не в силах изменить ни буквы, ни шага. Чувство полного бессилия – вот что, оказывается, самое страшное в подлунном мире! И мне становилось жутко – до такой степени, что я забывал себя, забывал о Насте и сломя голову несся в пустыню, чтобы изнурительным многочасовым бегом, хриплым яростным дыханием, жжением в иссеченных мельчайшими песчинками глазах выбить, выжечь, выдавить из себя этот необоримый ужас…
– Настя! – закричал я с порога и, влетев в середину нашей единственной комнаты, стал как вкопанный. Что-то было не так.
– Живой! – воскликнула Настя. – Слава богу! Наконец-то!
Она с трудом поднялась с постели. В полумраке, поглотившем наше жилище, я никак не мог рассмотреть ее, понять, что же с ней приключилось за эти сутки. Ноги мои вдруг подкосились, и я рухнул на глиняный пол, сильно ударившись лбом. Искры полетели из глаз. На то, чтобы подняться, сил не хватило.
– На солнце перегрелся, – посетовала Настя. – Бедненький ты мой… Успел…
Ко мне на помощь подоспел Ли Хань. Старый фанец тихонько хмыкал, пытаясь меня поднять. Девочка моя едва смогла опуститься на колени. Ей мешало огромное пузо, тянуло к земле.
Пришел в себя я спустя полчаса – после того, как холодное мокрое полотенце легло мне на лоб, после того, как здоровенный кувшин прохладного кумыса ухнул в меня, словно в бездонную бочку. За эти удивительные сутки я ни разу не пил и не ел и даже не вспоминал о питье и еде.
Итак, я вернулся, когда до рождения моей дочери оставалось всего три недели. Дочери, о зачатии которой я и не знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126