Мы оказались в тени – уползли из семидесятигра-дусного пекла в блаженное сорокаградусье. И вскоре провалились в болезненную полудрему, когда мозги продолжают кипеть, черные круги наплывают в глаза, затмевая окружающий мир, в висках гудящим набатом пульсирует кровь, а в ушах с оглушительной монотонностью звенит сама Вселенная. Она кружится как волчок, и мы кружимся вместе с ней, кружимся, кружимся…
Поздним вечером, когда солнце опустилось за каменный частокол скального отрога, мы с Настей отправились за добычей. Она наконец-то решилась принять участие в охоте, – вернее, ее новое тело решило за нее. Помните Сказ о девице-оборотне: «зверем алчущим обернулася, кровушки горяченькой напилася»?
Поймать суслика было на удивление просто и приятно. Мелькнувшая на фоне камней тень, неслышное царапанье коготков и застрявший в маленьком горлышке писк. Неудержимое желание поймать, схватить… Не помня себя, не видя ничего вокруг, кроме этого сочного, сладостного существа, которое должно, немедленно должно стать твоей добычей! Стремительный бросок, удар…
Почувствовав трепыхание горячего тельца в когтях, я ощутил восторг. Сначала охотничий инстинкт пересилил во мне человеческое, а теперь плотская радость удачливого хищника перевесила все прочие чувства. И я испугался. Быть может, сильнее, чем когда-либо. Страх, что уже не смогу вернуться, навек останусь в птичьем теле, с каждым днем безвозвратно утрачивая человечность, был столь велик, что я оцепенел. Меня окатило холодом; он пропитал мою грудь, сжав легкие в ледяной комок.
Я боялся тронуться с места, потому что любое мое движение было бы движением пернатого. А я желал, страстно желал остаться человеком! И лучше умереть человеком, чем жить вот так вот – птицей. Еще несколько дней назад я думал совсем по-другому.
Но еще больше я испугался за Настю. Нервы ее и так на пределе. Выдержит ли она новое испытание? И мне захотелось во что бы то ни стало оградить Настю от этого кошмара, не дать ей вместе со мною уже и внутренне превратиться в животное. Но было поздно: белая птица, казавшаяся в сумраке пепельной, жадно рвала тушку суслика. Жажда жизни – она сильнее нас…
Я увидел этот кровавый пир и сломался. Перестал сопротивляться, позволив своему организму взять верх над разумом.
Утолив голод и вдосталь напившись горячей крови, мы опьянели от сытости. На время мы утратили осторожность и, не скрываясь, сидели на большом остывающем камне. А вокруг шуршала, топотала, звенела и пищала ночная жизнь горной долины.
Затем мы полетели искать место для ночлега. Обретенная сытость словно бы прибавила нам зоркости и даже удачи. Вскоре мы обнаружили несколько входов в рукотворные пещеры и статую человека, высеченную скорее всего из песчаника, – сидящего на корточках старика.
Похоже, когда-то это был буддийский монастырь, а нынче пещеры служили прибежищем для самых разных божьих тварей. Чем мы хуже других? Вот только охотиться в тесных пещерах огромным крылатым созданиям вроде нас несподручно.
Мы решили найти для себя обиталище попросторней; правда, его может облюбовать стая волков или барс, но эту братию мы наверняка обнаружим первыми. Во всяком случае, я убеждал себя в этом, и весьма преуспел.
Подходящая пещера нашлась – усыпанная мелкими косточками и пыльной шерстью. И мы с радостью разместились на ночлег. Прижались друг к дружке и закрыли глаза, пытаясь увидеть добрый сон. Настя положила голову мне под крыло.
Среди ночи в пещеру сунулся какой-то пронырливый зверек, но, испуганный моим шипением, убрался восвояси. Других происшествий до рассвета не было.
К утру мы успели проголодаться, однако придется снова ждать ночи. На сей раз надо раздобыть пищи побольше, чтобы остался запас на долгий раскаленный день. Нам нужно копить силы для нового перелета. А пока мы пережидали пекло в своем убежище, предаваясь тревожным мыслям, и наводили порядок в полетном снаряжении – чистили и приглаживали перья.
Что-что, а птичье зрение и слух поистине великолепны. Людей мы заметили издалека. Они нас не видели – это уж точно. Нимало не испугавшись, мы следили за ними из своего укрытия. Саженях в двадцати от прямоугольного входа в обширную пещеру шесть маленьких фигурок окружили покрытую пылью статую старика. Это были дети, точнее сказать, мальчики лет десяти. Древняя статуя притягивала их как магнитом.
К вечеру жара начала спадать, и мальчишки пришли поразвлечься. Они трогали статую руками, терли песком, потом завели что-то вроде хоровода и наконец стали бросать в нее камнями. Маленькие обломки ударялись в голову, руки, грудь старика и отскакивали, разлетались в разные стороны.
Мое терпение лопнуло. Чуток разбежавшись, одним взмахом крыльев я оторвался от каменного крошева и поднялся в воздух. Черная тень, внезапно вынырнувшая из-за скального выступа и ринувшаяся на мальчишек, вызвала переполох и всеобщий испуганный визг. Пригибаясь к земле и закрывая головы руками, сорванцы опрометью бросились бежать. Покой статуи был восстановлен.
Я опустился на камни рядом с ней и смог разглядеть мелкие детали. Неведомый скульптор изваял не живого человека, а мумию. Это был обнаженный, худой, невысокий старик с узкими глазами, большими ушами и плоским лицом. У него почти не осталось волос. Не очень-то похоже на статую. Не мумия ли это на самом деле?
Позади зашуршал песок, посыпались мелкие камушки. Я обернулся. Настя выбралась из пещеры и, смешно переваливаясь с боку на бок, заковыляла сюда. Взлететь она не пыталась – быть может, еще не могла. Она что-то негромко пищала, но я ее не понимал.
Не знаю, что на меня накатило, но я вдруг мысленно прочирикал первое всплывшее из памяти заклинание обращения, резко нагнул голову и клюнул мумию в макушку. Я почувствовал в клюве вкус пыли и еще – вкус застарелого вяленого мяса. Мумия вздрогнула, как будто ощутив боль, вздрогнул и я: мне показалось, что она оживает.
«Сколько еды пропадает впустую», – сказал мой ноющий от голода желудок.
«Нехорошо питаться людьми – даже мертвыми, – ответил я ему. – К тому же этот старичок не первой свежести».
«Ничего, сойдет, – упрямо возразил желудок. – Я все переварю – я такой…»
Я чувствовал, что птичий желудок намного сильнее моего человеческого «я» и рано или поздно меня дожмет. Я подчинюсь диктату и начну склевывать мумию кусочек за кусочком.
Настя очутилась совсем рядом, обошла статую кругом, словно примериваясь, и тоже клюнула ее в макушку. Я едва успел повторить заклинание обращения. Пожалуй, из одного лишь упрямства я пытался превратить мумию человека в высохший труп шакала. А как еще избежать постыдного людоедства?..
Мумия снова вздрогнула, но в шакала не превратилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Поздним вечером, когда солнце опустилось за каменный частокол скального отрога, мы с Настей отправились за добычей. Она наконец-то решилась принять участие в охоте, – вернее, ее новое тело решило за нее. Помните Сказ о девице-оборотне: «зверем алчущим обернулася, кровушки горяченькой напилася»?
Поймать суслика было на удивление просто и приятно. Мелькнувшая на фоне камней тень, неслышное царапанье коготков и застрявший в маленьком горлышке писк. Неудержимое желание поймать, схватить… Не помня себя, не видя ничего вокруг, кроме этого сочного, сладостного существа, которое должно, немедленно должно стать твоей добычей! Стремительный бросок, удар…
Почувствовав трепыхание горячего тельца в когтях, я ощутил восторг. Сначала охотничий инстинкт пересилил во мне человеческое, а теперь плотская радость удачливого хищника перевесила все прочие чувства. И я испугался. Быть может, сильнее, чем когда-либо. Страх, что уже не смогу вернуться, навек останусь в птичьем теле, с каждым днем безвозвратно утрачивая человечность, был столь велик, что я оцепенел. Меня окатило холодом; он пропитал мою грудь, сжав легкие в ледяной комок.
Я боялся тронуться с места, потому что любое мое движение было бы движением пернатого. А я желал, страстно желал остаться человеком! И лучше умереть человеком, чем жить вот так вот – птицей. Еще несколько дней назад я думал совсем по-другому.
Но еще больше я испугался за Настю. Нервы ее и так на пределе. Выдержит ли она новое испытание? И мне захотелось во что бы то ни стало оградить Настю от этого кошмара, не дать ей вместе со мною уже и внутренне превратиться в животное. Но было поздно: белая птица, казавшаяся в сумраке пепельной, жадно рвала тушку суслика. Жажда жизни – она сильнее нас…
Я увидел этот кровавый пир и сломался. Перестал сопротивляться, позволив своему организму взять верх над разумом.
Утолив голод и вдосталь напившись горячей крови, мы опьянели от сытости. На время мы утратили осторожность и, не скрываясь, сидели на большом остывающем камне. А вокруг шуршала, топотала, звенела и пищала ночная жизнь горной долины.
Затем мы полетели искать место для ночлега. Обретенная сытость словно бы прибавила нам зоркости и даже удачи. Вскоре мы обнаружили несколько входов в рукотворные пещеры и статую человека, высеченную скорее всего из песчаника, – сидящего на корточках старика.
Похоже, когда-то это был буддийский монастырь, а нынче пещеры служили прибежищем для самых разных божьих тварей. Чем мы хуже других? Вот только охотиться в тесных пещерах огромным крылатым созданиям вроде нас несподручно.
Мы решили найти для себя обиталище попросторней; правда, его может облюбовать стая волков или барс, но эту братию мы наверняка обнаружим первыми. Во всяком случае, я убеждал себя в этом, и весьма преуспел.
Подходящая пещера нашлась – усыпанная мелкими косточками и пыльной шерстью. И мы с радостью разместились на ночлег. Прижались друг к дружке и закрыли глаза, пытаясь увидеть добрый сон. Настя положила голову мне под крыло.
Среди ночи в пещеру сунулся какой-то пронырливый зверек, но, испуганный моим шипением, убрался восвояси. Других происшествий до рассвета не было.
К утру мы успели проголодаться, однако придется снова ждать ночи. На сей раз надо раздобыть пищи побольше, чтобы остался запас на долгий раскаленный день. Нам нужно копить силы для нового перелета. А пока мы пережидали пекло в своем убежище, предаваясь тревожным мыслям, и наводили порядок в полетном снаряжении – чистили и приглаживали перья.
Что-что, а птичье зрение и слух поистине великолепны. Людей мы заметили издалека. Они нас не видели – это уж точно. Нимало не испугавшись, мы следили за ними из своего укрытия. Саженях в двадцати от прямоугольного входа в обширную пещеру шесть маленьких фигурок окружили покрытую пылью статую старика. Это были дети, точнее сказать, мальчики лет десяти. Древняя статуя притягивала их как магнитом.
К вечеру жара начала спадать, и мальчишки пришли поразвлечься. Они трогали статую руками, терли песком, потом завели что-то вроде хоровода и наконец стали бросать в нее камнями. Маленькие обломки ударялись в голову, руки, грудь старика и отскакивали, разлетались в разные стороны.
Мое терпение лопнуло. Чуток разбежавшись, одним взмахом крыльев я оторвался от каменного крошева и поднялся в воздух. Черная тень, внезапно вынырнувшая из-за скального выступа и ринувшаяся на мальчишек, вызвала переполох и всеобщий испуганный визг. Пригибаясь к земле и закрывая головы руками, сорванцы опрометью бросились бежать. Покой статуи был восстановлен.
Я опустился на камни рядом с ней и смог разглядеть мелкие детали. Неведомый скульптор изваял не живого человека, а мумию. Это был обнаженный, худой, невысокий старик с узкими глазами, большими ушами и плоским лицом. У него почти не осталось волос. Не очень-то похоже на статую. Не мумия ли это на самом деле?
Позади зашуршал песок, посыпались мелкие камушки. Я обернулся. Настя выбралась из пещеры и, смешно переваливаясь с боку на бок, заковыляла сюда. Взлететь она не пыталась – быть может, еще не могла. Она что-то негромко пищала, но я ее не понимал.
Не знаю, что на меня накатило, но я вдруг мысленно прочирикал первое всплывшее из памяти заклинание обращения, резко нагнул голову и клюнул мумию в макушку. Я почувствовал в клюве вкус пыли и еще – вкус застарелого вяленого мяса. Мумия вздрогнула, как будто ощутив боль, вздрогнул и я: мне показалось, что она оживает.
«Сколько еды пропадает впустую», – сказал мой ноющий от голода желудок.
«Нехорошо питаться людьми – даже мертвыми, – ответил я ему. – К тому же этот старичок не первой свежести».
«Ничего, сойдет, – упрямо возразил желудок. – Я все переварю – я такой…»
Я чувствовал, что птичий желудок намного сильнее моего человеческого «я» и рано или поздно меня дожмет. Я подчинюсь диктату и начну склевывать мумию кусочек за кусочком.
Настя очутилась совсем рядом, обошла статую кругом, словно примериваясь, и тоже клюнула ее в макушку. Я едва успел повторить заклинание обращения. Пожалуй, из одного лишь упрямства я пытался превратить мумию человека в высохший труп шакала. А как еще избежать постыдного людоедства?..
Мумия снова вздрогнула, но в шакала не превратилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126