Я не знал тогда, что он в одиночку борется с наложенным на него заклятием, спасая тем самым от него нашу семью. Каждый месяц оборачивался ему в год, и, если заклятие чернокрыла не будет снято, жить ему оставалось не больше трех лет. Он и сюда отправился, чтобы освободиться, пройдя через смерть. Есть такой способ: или пан, или пропал. Расстояние между нами росло, и порой я терял из виду отцовскую фигуру. Однако я слышал шарканье его ног, хриплое дыхание и был спокоен. Почему я не боялся, что с отцом может случиться беда? Потому что наше продвижение по галерее оборачивалось этакой загородной прогулкой, даром не на свежем воздухе. Я не позволил бы себе расслабиться после бойни на заставе, но был уверен: батя заранее почует опасность. Да и во мне самом с годами проросла эта важнейшая для и-чу способность. Я твердо знал: решительная схватка произойдет в куполе – здешнее зло сосредоточено именно там.
Зачем мы поперли в логово нгомбо вдвоем, не взяв никого в помощь и даже не предупредив домашних? Одних только младших братьев, успевших стать полноправными Истребителями Чудовищ, у меня трое. Плюс племянники, друзья и незаметно повзрослевшие дети друзей… Так решил отец. Единоначалие в семьях и-чу – вековой закон. Наш Домострой кое в чем почище старорусского.
О том, что в центре нашей губернии среди бела дня возник некий странный «замок», я услыхал краем уха недели две назад, но не придал этой истории значения. Мало ли небылиц рождается на сибирской земле. К тому же голова у меня тогда была занята делом Пинскера.
Так звали опытного фельдкурьера из Франконии, которому доверили перевозить секретную переписку Великих Логиков. Его задержала пограничная стража – и не где-нибудь, а на контрольно-следовой полосе у реки За-спонь, то бишь в ста саженях от джунгарской территории. Какой черт понес Пинскера в эту глухомань, еще предстояло выяснить, если, конечно, он доживет до встречи с адвокатом, а потом и с нашим Воеводой.
На Гильдию тут же повесили обвинение в контрабанде и попытке незаконного перехода государственной границы.
Запахло политическим процессом. Так что мы, того и гляди, лишимся возможности свободно обмениваться сведениями с и-чу на других концах света. Доселе – какие бы страсти-мордасти ни творились в мире, сколь бы кровопролитные войны ни шли – наша почта от веку имела статус дипломатической. В последний раз он был подтвержден на Римском конгрессе, окончательно закрепившем европейские границы, и, казалось бы, уж в этом вопросе (хоть в этом!) нам нечего было опасаться.
О позорном бегстве роты дутовских солдат я узнал на собрании кедринской рати, которое традиционно проводилось в доме купца Феклистова, который симпатизировал и-чу и мечтал хотя бы через нас попасть в Историю. И эту информацию я тоже пропустил мимо ушей, потому что бился в тот вечер смертным боем – не на мечах бился, а на языках, до колен свисающих. Сражался с фракцией радикалов, возглавил которую мой двоюродный братец Трофим Хабаров, проживший в доме Пришвиных десяток лет, из одной с нами миски щи хлебавший.
С каждым годом Трофим все больше походит на типичного фанатика, жаждущего переустроить мироздание: худющий, глаза горят, мечется со скоростью молнии, слова выкрикивает, будто нормально говорить разучился. Бриться перестал и до ушей зарос бородой, грива немытых волос собрана в конский хвост. Всюду ходит с охраной, будто каждую минуту ждет покушения.
Воспаленные мозги, как известно, рождают воспаленные мысли, а там недалеко и до пожара. Трофим и его юные сподвижники предлагают Гильдии всего-навсего – взять власть в стране и железной рукой навести образцовый порядок. Ибо стоим мы над пропастью, и первый же порыв ветра…
В ответ на увещевания Воеводы, мол, нельзя нам, ну никак нельзя лезть в политику (это первейший закон Гильдии, именно он позволил и-чу дожить до сегодняшнего дня – и не в глубоком подполье, а легально), Трофим смеется нехорошим смехом и пальцем грозит, приговаривая: «Пора менять правила, не то поздно будет». И начинается обоюдоострый бесполезный спор.
Семья не справилась с этим опасным идеалистом. И вот теперь противостояние грозит расколоть кедринскую рать. Проиграем схватку сейчас – в считанные недели конфликт перекинется в Каменск, а дальше – только столица.
Поэтому я решил подобраться к двоюродному брату с другой стороны. Впервые в жизни я вынужден был прибегнуть к приемам нынешних политиков и порылся в грязном белье. И выяснил: Трофим Хабаров, когда служил в Белой Гриве, пойман был на злостном мужеложстве, задержан полицией, но затем дело странным образом спустили на тормозах. Личная его проблема – казалось бы. Но для некоторых сторонников ярого революционера такой грех будет почище предательства. Разве может очищать мир от скверны замаранный до бровей?
Оставалось обнародовать факты, подкинув в редакции кедринских и губернских газет фотографии, которые выкрал из полицейского архива лучший охотник моей команды. Но я так не мог. Я предложил Трофиму встретиться с глазу на глаз и выложил перед ним на стол веер сделанных шпиком карточек.
– Что я должен сделать? – только и спросил он. Голос сел, взгляд потух, спина сгорбилась. А еще минуту назад передо мной восседал хозяин своей судьбы, ниспровергатель авторитетов, нашедший Архимедову точку опоры и готовый перевернуть мир. Теперь это был конченый человек – обреченный доживать отведенный судьбой остаток лет, и на миг мне стало его жаль. Но лишь на миг.
– Ты сделаешь публичное заявление о прекращении политической деятельности и уедешь в Гусинск. Там для тебя есть тяжелая, но очень нужная работа. Она даст возможность…
– Довольно! – перебил Трофим. – Я согласен. Вот так я и вмазался в грязь…
Вскоре он уехал, и в Кедрине вновь воцарилось спокойствие. Я не знал, что это затишье перед бурей.
«Почему хозяин впустил нас в Гору, хотя мог бы запросто отогнать? Ведь и мы с отцом поддаемся внушению, хоть мы и-чу. Видел же я кишащих в ранах червяков, которых нет. – Эта мысль не давала покоя, но я продолжал упорно шагать, поднимаясь все выше по бесконечному коридору. – Получается, нас заманивают. Выходит, мы по доброй воле лезем в западню. И кто мы после этого? Дураки тупые?.. В чем, в чем, а в дурости и-чу еще никто не обвинял. Но не самоубийцы же? А может, просто нет другого способа попасть сюда и отцу это известно? Но почему он держит столь важное знание при себе? Боится, что психану и ринусь обратно – только пятки засверкают? Плохо он обо мне думает…»
И вдруг я уперся в двустворчатую дверь. А ведь уже начало казаться, что и впрямь нет у галереи конца и забираться нам с отцом в самые небеса.
– Отец! – крикнул я. – Мы пришли! – Тишина в ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126