Я очень волновался, что мы не репетируем, не готовимся, и когда наконец, за десять дней до конкурса, была назначена первая репетиция, выяснилось, что он серьезно поранил палец — указательный! — и играть сейчас не может. Ну что делать! Пришлось пережить еще несколько нервных дней — неизвестно было, сможет ли он вообще играть в ближайшее время.
И вот — первая репетиция. Шуберт, Соната «Арпеджионе». Миша играет тему изумительно, я вступаю, и мы с ним проигрываем первую часть. Смотрим друг на друга, и — сказать нечего, ну, практически нечего. Как будто всю жизнь вместе играли и играли. Этот «ключ совпадения» работает и по сегодняшний день. Конечно, бывали и нервные репетиции, бывали и взлеты, и огорчения, поскольку все-таки двадцать пять лет совместной деятельности на сцене и вообще дружбы — солидный срок. 25 лет — это серебряная свадьба. Для того чтобы выдержать друг друга столько, нужно особое мастерство и человеческий талант.
Миша — удивительный человек. Он невероятно остроумен, стремительно соображает, очень лаконично и точно выражает мысль.
Не могу опять не вспомнить тот мюнхенский конкурс! По дороге в Мюнхен в поезде я сильно заболел, у меня поднялась очень высокая температура, и Миша пытался меня лечить. И таблетками, и коньяком. Всем, что только было под рукой. Я приехал в Мюнхен почти в невменяемом состоянии, даже не мог принять участие в жеребьевке — достать свой номер из кувшина. За меня его достал мой коллега. И это был 13-й номер…
Было ясно, что в конкурсе участвовать не сумею — температура 39. И вот уже три дня идет конкурс, а я в забытьи каком-то, сплю не сплю.
Как-то я очнулся, посмотрел на часы и подумал: а ведь сегодня последний шанс — меня ведь из-за болезни отодвинули на заключительный день.
Я взял альт и пошел в Хохшуле. Спрашивал у прохожих, как туда пройти, ведь я там еще не был. Когда добрался, Миша страшно удивился, удивился и Юра Гандельсман — хороший альтист, участвовавший в конкурсе. Все удивились, потому как три дня в глаза не видели.
Мы с Мишей вышли на сцену, и он сказал свою знаменитую фразу: «Ну что? Сыграем что-нибудь?» Представьте мое состояние: слабость невероятная, неуверенность. На конкурсе человек должен ведь сконцентрироваться, собраться с мыслями и выдать свой максимум. В конце концов, это ж соревнование! И вот я стою, весь никакой, и слышу за спиной: «Ну, так сказать, сыграем что-нибудь?» Фраза-бальзам мгновенно сняла все напряжение…
Нас с Мишей связывает множество забавных случаев, особенно на гастролях, это ведь вообще особая жизнь. Один из самых знаменитых произошел с первым составом оркестра «Солисты Москвы» в Берлине, который тогда еще был разделен на две части Берлинской стеной. Нас поселили в Западном Берлине. Первый концерт был в Восточном, и только на следующий день — в Западном. Один из музыкантов коллекционировал оружие. Официально, так сказать, с паспортом покупал пистолеты, ружья. Но он же был и нашим нотным библиотекарем. Прилетели мы в Западный Берлин. В аэропорту на экране монитора таможенники увидели пистолет. Весь багаж оркестра был задержан. Мы вышли из аэропорта на два с половиной часа позже, потом добирались до отеля, потом на границе между Западным и Восточным нас вновь задержали. Видимо, туда сообщили из аэропорта, что где-то там у музыкантов пистолет, и нас еще раз чистили как следует. На этом пропускном пункте мы потеряли еще час и соответственно без отдыха, голодные и небритые, отправились в Шаушпильхаус на наш концерт. С опозданием ровно на час.
Приезжаем. Первый номер — Концерт для альта и струнного оркестра Телемана. Там нужен клавесин. В зале стоит огромный концертный клавесин ярко-малинового цвета. Хорошо. Но тут выясняется, что чемодан с пистолетом нашему музыканту-библиотекарю не вернули, а в чемодане ноты!.. Стало быть, я должен играть Концерт наизусть. Мы подумали, а что, если поставить клавесин на авансцену, я буду стоять за Мишиной спиной и смотреть в его ноты.
Так и сделали. Клавесин занял практически всю сцену. Я извинился перед публикой за то, что мы начинаем концерт на час позже, объяснил ситуацию, но лица немцев оставались непроницаемыми, строгими и недовольными. Я повернулся к оркестру, дал ауфтакт, и тут вместо чистого соль мажора раздался катастрофически фальшивый аккорд! В суматохе мы не успели проверить клавесин, а он оказался совершенно расстроенным. Далее — представьте себе: Миша сидит на авансцене как солист-пианист, я стою за его спиной, оркестр — за нами. Миша снова берет соль-мажорный аккорд, опять ужасная фальшь, он резко забирает руки. Через один такт вторая попытка. Я слышу такое «ква-ква» в клавесине на полтона. Дело в том, что мы с клавесином расходились в настройке примерно в четверть тона, и Миша никак не мог найти тональность. Через два такта он сделал последнюю вялую попытку, я услышал одну ноту «ква» — какую-то совсем уж запредельно фальшивую, и после этого Миша солидно опустил руки на колени — дальше бороться с инструментом было невозможно. Он продолжает очень фотогенично сидеть, а я играю. Оркестр уже весь в слезах и истерике. Я тоже отворачиваюсь, тоже смеюсь. Представьте ситуацию: уйти-то он не может — я играю по его нотам. Когда я доигрываю страницу, он переворачивает ноты и руки опять опускает на колени. Вот такая история, и их были сотни. И за рубежом, и в Союзе.
«О любви не говори, у-у…»
Кстати, очень трудно было включить альт в гастрольный план Союзконцерта, поскольку раньше этого не было никогда. Я приложил немало усилий, и наконец-то — свершилось. В гастрольную поездку входили такие города, как Бугульма и Альметьевск. Мы с Мишей встретились в Москве на перроне перед поездом, и он сказал: «Так, Юрик. Единственное, что я хочу тебе сказать, — без чувства юмора туда на гастроли ехать нельзя».
Я вспомнил его слова, когда мы оказались в Альметьевске и нас, естественно, никто не встретил. Мы сели в газик и поехали: грязные мартовские поля, грязные нефтяные вышки на горизонте и ничего больше. Едем уже два часа, замерзли — печка в газике не работает. В конце концов приехали в город. Шофер говорит: «Все. Выходите». Я наивно спрашиваю: «А скажите, пожалуйста, где отель, куда селят артистов? Вы не знаете?» Он отвечает: «Так вот он». На обшарпанном доме перед нами написано: «Гостиница». Я говорю: «Может, есть другая гостиница?» Он: «Не понимаю, гостиница и есть гостиница!» То есть там нет названия гостиницы, потому что она одна. В номере кран, который должен быть над умывальником, почему-то на полметра правее. Приходилось действовать очень энергично, чтобы вода попадала не на пол, а в раковину. В общем, там много было таких прелестей. Но самую замечательную мы обнаружили вечером. Оказалось, организаторам выгоднее было просто ставить печать, что концерт состоялся, а не проводить его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
И вот — первая репетиция. Шуберт, Соната «Арпеджионе». Миша играет тему изумительно, я вступаю, и мы с ним проигрываем первую часть. Смотрим друг на друга, и — сказать нечего, ну, практически нечего. Как будто всю жизнь вместе играли и играли. Этот «ключ совпадения» работает и по сегодняшний день. Конечно, бывали и нервные репетиции, бывали и взлеты, и огорчения, поскольку все-таки двадцать пять лет совместной деятельности на сцене и вообще дружбы — солидный срок. 25 лет — это серебряная свадьба. Для того чтобы выдержать друг друга столько, нужно особое мастерство и человеческий талант.
Миша — удивительный человек. Он невероятно остроумен, стремительно соображает, очень лаконично и точно выражает мысль.
Не могу опять не вспомнить тот мюнхенский конкурс! По дороге в Мюнхен в поезде я сильно заболел, у меня поднялась очень высокая температура, и Миша пытался меня лечить. И таблетками, и коньяком. Всем, что только было под рукой. Я приехал в Мюнхен почти в невменяемом состоянии, даже не мог принять участие в жеребьевке — достать свой номер из кувшина. За меня его достал мой коллега. И это был 13-й номер…
Было ясно, что в конкурсе участвовать не сумею — температура 39. И вот уже три дня идет конкурс, а я в забытьи каком-то, сплю не сплю.
Как-то я очнулся, посмотрел на часы и подумал: а ведь сегодня последний шанс — меня ведь из-за болезни отодвинули на заключительный день.
Я взял альт и пошел в Хохшуле. Спрашивал у прохожих, как туда пройти, ведь я там еще не был. Когда добрался, Миша страшно удивился, удивился и Юра Гандельсман — хороший альтист, участвовавший в конкурсе. Все удивились, потому как три дня в глаза не видели.
Мы с Мишей вышли на сцену, и он сказал свою знаменитую фразу: «Ну что? Сыграем что-нибудь?» Представьте мое состояние: слабость невероятная, неуверенность. На конкурсе человек должен ведь сконцентрироваться, собраться с мыслями и выдать свой максимум. В конце концов, это ж соревнование! И вот я стою, весь никакой, и слышу за спиной: «Ну, так сказать, сыграем что-нибудь?» Фраза-бальзам мгновенно сняла все напряжение…
Нас с Мишей связывает множество забавных случаев, особенно на гастролях, это ведь вообще особая жизнь. Один из самых знаменитых произошел с первым составом оркестра «Солисты Москвы» в Берлине, который тогда еще был разделен на две части Берлинской стеной. Нас поселили в Западном Берлине. Первый концерт был в Восточном, и только на следующий день — в Западном. Один из музыкантов коллекционировал оружие. Официально, так сказать, с паспортом покупал пистолеты, ружья. Но он же был и нашим нотным библиотекарем. Прилетели мы в Западный Берлин. В аэропорту на экране монитора таможенники увидели пистолет. Весь багаж оркестра был задержан. Мы вышли из аэропорта на два с половиной часа позже, потом добирались до отеля, потом на границе между Западным и Восточным нас вновь задержали. Видимо, туда сообщили из аэропорта, что где-то там у музыкантов пистолет, и нас еще раз чистили как следует. На этом пропускном пункте мы потеряли еще час и соответственно без отдыха, голодные и небритые, отправились в Шаушпильхаус на наш концерт. С опозданием ровно на час.
Приезжаем. Первый номер — Концерт для альта и струнного оркестра Телемана. Там нужен клавесин. В зале стоит огромный концертный клавесин ярко-малинового цвета. Хорошо. Но тут выясняется, что чемодан с пистолетом нашему музыканту-библиотекарю не вернули, а в чемодане ноты!.. Стало быть, я должен играть Концерт наизусть. Мы подумали, а что, если поставить клавесин на авансцену, я буду стоять за Мишиной спиной и смотреть в его ноты.
Так и сделали. Клавесин занял практически всю сцену. Я извинился перед публикой за то, что мы начинаем концерт на час позже, объяснил ситуацию, но лица немцев оставались непроницаемыми, строгими и недовольными. Я повернулся к оркестру, дал ауфтакт, и тут вместо чистого соль мажора раздался катастрофически фальшивый аккорд! В суматохе мы не успели проверить клавесин, а он оказался совершенно расстроенным. Далее — представьте себе: Миша сидит на авансцене как солист-пианист, я стою за его спиной, оркестр — за нами. Миша снова берет соль-мажорный аккорд, опять ужасная фальшь, он резко забирает руки. Через один такт вторая попытка. Я слышу такое «ква-ква» в клавесине на полтона. Дело в том, что мы с клавесином расходились в настройке примерно в четверть тона, и Миша никак не мог найти тональность. Через два такта он сделал последнюю вялую попытку, я услышал одну ноту «ква» — какую-то совсем уж запредельно фальшивую, и после этого Миша солидно опустил руки на колени — дальше бороться с инструментом было невозможно. Он продолжает очень фотогенично сидеть, а я играю. Оркестр уже весь в слезах и истерике. Я тоже отворачиваюсь, тоже смеюсь. Представьте ситуацию: уйти-то он не может — я играю по его нотам. Когда я доигрываю страницу, он переворачивает ноты и руки опять опускает на колени. Вот такая история, и их были сотни. И за рубежом, и в Союзе.
«О любви не говори, у-у…»
Кстати, очень трудно было включить альт в гастрольный план Союзконцерта, поскольку раньше этого не было никогда. Я приложил немало усилий, и наконец-то — свершилось. В гастрольную поездку входили такие города, как Бугульма и Альметьевск. Мы с Мишей встретились в Москве на перроне перед поездом, и он сказал: «Так, Юрик. Единственное, что я хочу тебе сказать, — без чувства юмора туда на гастроли ехать нельзя».
Я вспомнил его слова, когда мы оказались в Альметьевске и нас, естественно, никто не встретил. Мы сели в газик и поехали: грязные мартовские поля, грязные нефтяные вышки на горизонте и ничего больше. Едем уже два часа, замерзли — печка в газике не работает. В конце концов приехали в город. Шофер говорит: «Все. Выходите». Я наивно спрашиваю: «А скажите, пожалуйста, где отель, куда селят артистов? Вы не знаете?» Он отвечает: «Так вот он». На обшарпанном доме перед нами написано: «Гостиница». Я говорю: «Может, есть другая гостиница?» Он: «Не понимаю, гостиница и есть гостиница!» То есть там нет названия гостиницы, потому что она одна. В номере кран, который должен быть над умывальником, почему-то на полметра правее. Приходилось действовать очень энергично, чтобы вода попадала не на пол, а в раковину. В общем, там много было таких прелестей. Но самую замечательную мы обнаружили вечером. Оказалось, организаторам выгоднее было просто ставить печать, что концерт состоялся, а не проводить его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49