«Сука, что ты делаешь в моей гребаной машине!» Потом я ударил ее и выбежал из здания. До чего же странные вещи совершаешь под влиянием наркотиков! Она вызвала полицию, меня арестовали и на несколько дней поместили в психушку в больнице Рузвельта, потом выпустили.
Одно время моим наркодилером была белая женщина, и иногда (когда некого было послать) я сам к ней ехал и забирал кокаин. Как-то у меня не оказалось денег, и я попросил ее немного подождать. Я всегда ей исправно платил и покупал много товара, но она мне отказала: «Нет денег, нет и кокаина, Майлс». Я попытался уговорить ее, но она не уступала. Потом вдруг позвонил швейцар и сказал, что к ней поднимается ее бойфренд. Я снова прошу у нее отсрочки, но она не соглашается. Тогда я просто ложусь на кровать и начинаю раздеваться. Я знаю, что ее бойфренду известна моя репутация бабника, что ему останется думать, если он увидит меня в ее постели? Ну, тут она начинает умолять меня уйти. Но я остаюсь лежать, держу в одной руке свой член, а вторую руку протягиваю за дозой, и при этом мне смешно, потому что я знаю, что она мне ее сейчас даст, и так оно и происходит. Когда я уходил, она проклинала меня всеми словами, а когда открылись двери лифта и ее бойфренд прошел мимо меня, он на меня еще так странно поглядел, будто спрашивая: «Этот нигер, кажется, был с моей леди?» Больше я к ней никогда не ходил. Но потом вся эта дерьмовая жизнь мне наскучила. Я устал от постоянного траханья. Когда все время сидишь на наркотиках, люди вокруг начинают тобой пользоваться. Я никогда не думал о смерти, хотя я слышал, что те, кто злоупотребляет кокаином, зацикливаются на смерти. Меня перестали навещать мои старые друзья, кроме Макса и Диззи, которые заходили иногда просто проверить, жив ли я еще. Потом я стал скучать по ним, по своим старым друзьям, вообще по старым добрым временам, по музыке, которую мы играли. В один прекрасный день я развесил по всему дому фото Птицы, Трейна, Диззи, Макса и других моих старых приятелей.
Примерно в 1978 году мне начал звонить и иногда заходил Джордж Батлер, он раньше работал в «Блю Ноут Рекордз», но к тому времени перешел в «Коламбию». А там после моего ухода произошло много перемен. Клайв Дэвис от них ушел. Управляющим стал Уолтер Етникофф, а Брюс Ландвэлл возглавил так называемый джазовый отдел. Там все еще оставались ветераны – Тео Масеро и некоторые другие. Когда Джордж сказал им, что хочет попробовать уговорить меня снова записаться, многие из них посмотрели на это как на дело безнадежное. Не поверили, что когда-нибудь я снова смогу играть. Но Джордж взялся за меня, хотя ему пришлось нелегко. Вначале мне было настолько наплевать на его слова, что он, наверное, тоже подумал, что все это бесполезно. Но, господи, как же он был настойчив и как обходительно он со мной обращался, когда заходил или говорил со мной по телефону. Иногда мы с ним просто молча сидели и смотрели телевизор.
Он не был похож на всех тех парней, которые окружали меня все эти годы. Джордж – консервативный человек, у него степень доктора музыки. Он парень академического плана, сдержанный, без напряга. Но он был черным и казался честным и по-настоящему любил ту музыку, что я играл в прошлом.
Иногда наши с ним разговоры переходили в обсуждение того, когда я снова начну играть. Сначала я не хотел об этом говорить, но чем чаще он приходил, тем больше я задумывался над этим. А потом однажды я начал что-то наигрывать на фортепиано, попробовал взять несколько аккордов.
И это было так приятно! Так я все больше и больше втягивался в мысли о музыке.
Примерно тогда же ко мне снова стала заходить Сисели Тайсон. Она всегда время от времени заглядывала ко мне, но тут стала приходить чаще. У нас с ней действительно была какая-то духовная близость. Она как бы чувствовала, когда мне плохо, я болен и всякое такое. Каждый раз, когда я заболевал, она тут же появлялась – чувствовала, что со мной что-то неладно. Даже когда в меня выстрелили тогда в Бруклине, она сказала, что знала, что со мной что-то случилось. Я всегда думал, что если бы я когда-нибудь и женился еще раз после Бетти, то только на Сисели. Она стала чаще приходить, и я перестал видеться с остальными женщинами. Она помогла мне выгнать весь этот сброд из дома – как бы встала на мою защиту, принялась следить за моим питанием, запрещала много пить. Это она помогла мне отказаться от кокаина. И кормила меня здоровой пищей – давала мне много овощей и много сока. Организовала для меня иглоукалывание, чтобы привести в порядок мое бедро. Неожиданно в голове у меня прояснилось, я начал серьезно думать о музыке.
Сисели помогла мне осознать, что я легко впадаю в зависимость и что умеренное употребление наркотиков не для меня. Я это понял – и все же разок-другой втягивал в себя дурь. Но, во всяком случае, благодаря ей я кардинально уменьшил дозу. Вместо коньяка пил ром с кока-колой, но от пива «Хайнекен» не смог отказаться. Сисели даже от сигарет меня отучила. Разъяснила, что это тоже наркотик. И сказала, что ей неприятно целовать меня из-за жуткого сигаретного привкуса в моем дыхании. Объявила, что, если я не брошу курить, она не будет меня целовать. Вот я и бросил.
И еще помог мне вернуться к музыке мой племянник Винсент Уилберн, сын сестры. Ему было около семи, когда я подарил ему комплект барабанов, и он в них влюбился. Когда ему было девять и мы выступали в Чикаго, я разрешил ему сыграть со мной и с оркестром одну пьесу. Для ребенка он очень даже неплохо тогда звучал. Закончив среднюю школу, он пошел учиться в Чикагскую консерваторию. Так что он всю жизнь серьезно относился к музыке. Дороти жаловалась на него и его друзей – они все время торчали в подвале и играли. Я посоветовал ей оставить его в покое –я сам был точно таким. Иногда он играл мне что-нибудь по телефону. Он всегда неплохо играл. Я ему кое-что советовал, что надо делать и что не надо. А потом, когда я сам не играл уже четыре года, Винсент приехал в Нью-Йорк и стал жить у меня. Он все время просил меня сыграть что– нибудь для него – показать то, показать это. Мне было лень, и я ему говорил: «Слушай, Винсент, мне неохота». Но он все равно приставал. «Дядя Майлс, – он всегда называл меня „дядя Майлс“, даже когда стал играть у меня в оркестре, – почему ты не хочешь мне сыграть?» Иногда он с этим дерьмом действовал мне на нервы. Но всегда, бывая у меня, он затевал разговор о музыке, и я стал ждать его.
Жутко трудно было слезть со всех этих наркотиков, но в конце концов я пересилил себя – когда я что-то очень захочу, у меня откуда-то появляется сила воли. Это помогло мне выжить. У меня это от матери и отца. Я отдохнул, вволю развлекся – хотя страдания и горя мне тоже хватило, – и я был снова готов вернуться к музыке, посмотреть, что в ней происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145