Отец всегда поддерживал меня, он и на этот раз предложил мне приехать, и я так и сделал – уехал со следующим автобусом в Сент-Луис.
Оказавшись в Сент-Луисе, я снова начал встречаться со своей подружкой Элис. Но, как обычно, очень скоро я от скуки готов был на стенку лезть и опять начал ширяться. Совсем немного, но меня это сильно огорчало. В конце августа или начале сентября 1953 года Макс Роуч позвонил мне из Нью-Йорка или из Чикаго и сказал, что едет с Чарли Мингусом на машине в Лос– Анджелес, чтобы заменить Шелли Манна в концерте «Все звезды клуба „Лайтхаус» Говарда Рэмзи». Он будет проезжать Ист-Сент-Луис и хотел бы остановиться и повидать меня. Я сказал ему, чтобы он приезжал и остановился на ночь у моего отца в Милстадте. Они были поражены огромным домом отца, тем, что у него горничная и кухарка и все такое, что у него коровы, лошади и свиньи-призерки. Я дал Максу с Мингусом шелковые пижамы. В любом случае было здорово повидаться с ними. Макс, как обычно, совершенно не употреблял, приехал на новеньком «олдсмобиле» – он тогда прорву зарабатывал. К тому же у него была подружка с кучей денег, которая щедро делилась с ним.
Всю ночь мы проговорили о музыке. Это был для меня настоящий праздник! И когда они вот так просто ко мне завалились, я понял, что страшно скучаю по нью-йоркским ребятам и по нью-йоркской музыке. К тому времени у меня уже осталось мало общего со старыми дружками из Ист-Сент-Луиса, хоть я и любил их как братьев. Все, больше я не мог киснуть в этом городишке, я был там не у дел – образ мыслей у меня стал нью-йоркским. Когда Макс с Мингусом собрались уезжать на следующий день, я решил поехать с ними. Отец дал мне денег, и я двинул с ними в Калифорнию.
Это было нечто – эта наша поездка в Калифорнию. Мы с Мингусом всю дорогу ругались, а Макс примирял нас. Мы спорили из-за белых, и Мингус вошел в страшный раж. В то время Мингус ненавидел белых лютой ненавистью, на дух не переносил всю белую культуру, и особенно он не выносил белых мужиков. В сексуальном отношении он был не против белых женщин или восточных, но то, что ему могла понравиться белая девушка, не смягчало его ненависти к белым американским мужчинам, особенно к так называемым ВОСПам . А потом мы все – Макс, Мингус и я – затеяли дискуссию о животных. После того как Мингус сказал, что все белые – животные. А потом заговорил о настоящих живых животных: «Если бы ты увидел животное, а ты бы вел свою новую машину и оно оказалось на дороге, ты бы свернул, чтобы не сбить его и разбил бы свою новую машину, или ты постарался бы остановиться или просто наехал бы на него? Что бы ты сделал?»
Макс говорит: «Ну, я бы задавил скотину, а что мне остается – остановиться и попасть в аварию, если за мной кто-то едет? Или что, разбить мою новую машину?»
Мингус разъярился: «Вот видишь, ты думаешь, как все белые. Именно так рассуждает белый мужик. Он тоже раздавил бы несчастное животное, ему все равно, убьет он его или нет. Я? Я лучше разобью машину, но не убью маленькое беззащитное животное». Вот так мы все время и беседовали по пути в Калифорнию.
Потом, когда мы заехали в настоящую задницу мира, кажется в Оклахому, у нас закончились цыплята, которые нам дала в дорогу кухарка отца, так пришлось остановиться, чтобы перекусить. Мы попросили Мингуса зайти в ресторан и принести чего-нибудь – у него была очень светлая кожа и он мог сойти за иностранца. Мы знали, что нам там запрещено было есть, и попросили его вынести каких-нибудь сэндвичей. Мингус вышел из машины и пошел к ресторану. Тогда я сказал Максу, что, может, зря мы его послали, он ведь такой псих.
Неожиданно скоро возвращается Мингус, злой как черт.
–Эти проклятые белые не пустят нас там поесть. Эх, взорвать бы гадюшник!
Я говорю:
– Да сядь ты, успокойся. Да садись же, Мингус, и заткни свою поганую глотку. Если скажешь хоть слово, я тебе башку бутылкой разобью, нас из-за твоей пасти могут в тюрьму посадить.
Тогда он немного успокоился – ведь в те времена в тех местах черных стреляли как мух, не глядя.
Причем все это сходило белым с рук, закон был на их стороне. Так вот мы и ехали в Калифорнию, на родину Мингуса.
Оказалось, я Мингуса не так хорошо знал, как думал. С Максом мы уже бывали вместе в турне, так что знали, чего ждать друг от друга. Но я еще ни разу никуда не ездил с Мингусом, так что не представлял себе, какой он не на сцене, хотя еще раньше, в Калифорнии, у нас с ним была уже одна размолвка из-за Птицы. Я в общем спокойный, не особенно разговорчивый, и Макс такой же.
Но Мингус! Господи, да этот попугай не затыкался ни на секунду. Причем в основном он распространялся на страшно серьезные темы, но иногда нес полную чепуху. Через какое-то время его болтовня стала страшно действовать мне на нервы, именно тогда я и пригрозил, что дам ему по башке бутылкой, невозможно было его выносить. Но Мингус был крупный подлец, и не думаю, что он испугался меня, ничего подобного. Но все же он притих – на время, – потом, правда, снова принялся болтать.
До Калифорнии мы добрались совершенно разбитые и, высадив Мингуса, поехали с Максом в его гостиницу. Макс играл в «Лайтхаусе» в Хермоза-Бич, это всего один квартал от океана. И вот как-то раз Макс разрешил Мингусу воспользоваться его машиной, а у Мингуса отскочило колесо.
Представляешь, как он уделал машину. Налетел на пожарный водоразборный кран, чтобы не задавить кошку. О господи, я чуть со смеху не подох – ведь о подобной ерунде он и твердил всю дорогу! Макс рассвирепел ужасно, и они снова начали спорить.
В Калифорнии мне иногда везло. Я несколько раз сыграл джем с некоторыми музыкантами из «Лайтхауса», а они потом сделали пластинку. В то время Чет Бейкер считался самым-самым джазовым трубачом, а он был из Калифорнии. Он играл джем в «Лайтхаусе» в тот же вечер, когда и я. Тогда мы с ним в первый раз встретились, и ему было неловко от того, что он только что получил звание «лучшего трубача 1953 года» по опросу «Даун Бита». Мне кажется, он понимал, что не заслуживает этого звания, – ведь Диззи и многих других музыкантов проигнорировали. Я лично против Чета ничего не имел, хоть меня и бесили те идиоты, что выбрали его. Чет – приятный, даже классный парень и хороший музыкант. Но мы оба знали, что многие вещи он копировал у меня. Поэтому потом он говорил, что в тот первый день, когда мы с ним встретились, он нервничал, зная, что я среди публики.
И еще одна моя крупная удача в том турне – я познакомился с Франсис Тейлор. Потом она стала моей женой – первой женщиной, на которой я официально женился. В Калифорнии я выглядел лучше, чем в Нью-Йорке: накупил себе красивой одежды и сделал химию. Однажды Бадди – художник-ювелир, с которым я тогда дружил, – взял меня с собой отнести коробочку с драгоценностями клиентке – подарок на день рождения от богатого белого парня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Оказавшись в Сент-Луисе, я снова начал встречаться со своей подружкой Элис. Но, как обычно, очень скоро я от скуки готов был на стенку лезть и опять начал ширяться. Совсем немного, но меня это сильно огорчало. В конце августа или начале сентября 1953 года Макс Роуч позвонил мне из Нью-Йорка или из Чикаго и сказал, что едет с Чарли Мингусом на машине в Лос– Анджелес, чтобы заменить Шелли Манна в концерте «Все звезды клуба „Лайтхаус» Говарда Рэмзи». Он будет проезжать Ист-Сент-Луис и хотел бы остановиться и повидать меня. Я сказал ему, чтобы он приезжал и остановился на ночь у моего отца в Милстадте. Они были поражены огромным домом отца, тем, что у него горничная и кухарка и все такое, что у него коровы, лошади и свиньи-призерки. Я дал Максу с Мингусом шелковые пижамы. В любом случае было здорово повидаться с ними. Макс, как обычно, совершенно не употреблял, приехал на новеньком «олдсмобиле» – он тогда прорву зарабатывал. К тому же у него была подружка с кучей денег, которая щедро делилась с ним.
Всю ночь мы проговорили о музыке. Это был для меня настоящий праздник! И когда они вот так просто ко мне завалились, я понял, что страшно скучаю по нью-йоркским ребятам и по нью-йоркской музыке. К тому времени у меня уже осталось мало общего со старыми дружками из Ист-Сент-Луиса, хоть я и любил их как братьев. Все, больше я не мог киснуть в этом городишке, я был там не у дел – образ мыслей у меня стал нью-йоркским. Когда Макс с Мингусом собрались уезжать на следующий день, я решил поехать с ними. Отец дал мне денег, и я двинул с ними в Калифорнию.
Это было нечто – эта наша поездка в Калифорнию. Мы с Мингусом всю дорогу ругались, а Макс примирял нас. Мы спорили из-за белых, и Мингус вошел в страшный раж. В то время Мингус ненавидел белых лютой ненавистью, на дух не переносил всю белую культуру, и особенно он не выносил белых мужиков. В сексуальном отношении он был не против белых женщин или восточных, но то, что ему могла понравиться белая девушка, не смягчало его ненависти к белым американским мужчинам, особенно к так называемым ВОСПам . А потом мы все – Макс, Мингус и я – затеяли дискуссию о животных. После того как Мингус сказал, что все белые – животные. А потом заговорил о настоящих живых животных: «Если бы ты увидел животное, а ты бы вел свою новую машину и оно оказалось на дороге, ты бы свернул, чтобы не сбить его и разбил бы свою новую машину, или ты постарался бы остановиться или просто наехал бы на него? Что бы ты сделал?»
Макс говорит: «Ну, я бы задавил скотину, а что мне остается – остановиться и попасть в аварию, если за мной кто-то едет? Или что, разбить мою новую машину?»
Мингус разъярился: «Вот видишь, ты думаешь, как все белые. Именно так рассуждает белый мужик. Он тоже раздавил бы несчастное животное, ему все равно, убьет он его или нет. Я? Я лучше разобью машину, но не убью маленькое беззащитное животное». Вот так мы все время и беседовали по пути в Калифорнию.
Потом, когда мы заехали в настоящую задницу мира, кажется в Оклахому, у нас закончились цыплята, которые нам дала в дорогу кухарка отца, так пришлось остановиться, чтобы перекусить. Мы попросили Мингуса зайти в ресторан и принести чего-нибудь – у него была очень светлая кожа и он мог сойти за иностранца. Мы знали, что нам там запрещено было есть, и попросили его вынести каких-нибудь сэндвичей. Мингус вышел из машины и пошел к ресторану. Тогда я сказал Максу, что, может, зря мы его послали, он ведь такой псих.
Неожиданно скоро возвращается Мингус, злой как черт.
–Эти проклятые белые не пустят нас там поесть. Эх, взорвать бы гадюшник!
Я говорю:
– Да сядь ты, успокойся. Да садись же, Мингус, и заткни свою поганую глотку. Если скажешь хоть слово, я тебе башку бутылкой разобью, нас из-за твоей пасти могут в тюрьму посадить.
Тогда он немного успокоился – ведь в те времена в тех местах черных стреляли как мух, не глядя.
Причем все это сходило белым с рук, закон был на их стороне. Так вот мы и ехали в Калифорнию, на родину Мингуса.
Оказалось, я Мингуса не так хорошо знал, как думал. С Максом мы уже бывали вместе в турне, так что знали, чего ждать друг от друга. Но я еще ни разу никуда не ездил с Мингусом, так что не представлял себе, какой он не на сцене, хотя еще раньше, в Калифорнии, у нас с ним была уже одна размолвка из-за Птицы. Я в общем спокойный, не особенно разговорчивый, и Макс такой же.
Но Мингус! Господи, да этот попугай не затыкался ни на секунду. Причем в основном он распространялся на страшно серьезные темы, но иногда нес полную чепуху. Через какое-то время его болтовня стала страшно действовать мне на нервы, именно тогда я и пригрозил, что дам ему по башке бутылкой, невозможно было его выносить. Но Мингус был крупный подлец, и не думаю, что он испугался меня, ничего подобного. Но все же он притих – на время, – потом, правда, снова принялся болтать.
До Калифорнии мы добрались совершенно разбитые и, высадив Мингуса, поехали с Максом в его гостиницу. Макс играл в «Лайтхаусе» в Хермоза-Бич, это всего один квартал от океана. И вот как-то раз Макс разрешил Мингусу воспользоваться его машиной, а у Мингуса отскочило колесо.
Представляешь, как он уделал машину. Налетел на пожарный водоразборный кран, чтобы не задавить кошку. О господи, я чуть со смеху не подох – ведь о подобной ерунде он и твердил всю дорогу! Макс рассвирепел ужасно, и они снова начали спорить.
В Калифорнии мне иногда везло. Я несколько раз сыграл джем с некоторыми музыкантами из «Лайтхауса», а они потом сделали пластинку. В то время Чет Бейкер считался самым-самым джазовым трубачом, а он был из Калифорнии. Он играл джем в «Лайтхаусе» в тот же вечер, когда и я. Тогда мы с ним в первый раз встретились, и ему было неловко от того, что он только что получил звание «лучшего трубача 1953 года» по опросу «Даун Бита». Мне кажется, он понимал, что не заслуживает этого звания, – ведь Диззи и многих других музыкантов проигнорировали. Я лично против Чета ничего не имел, хоть меня и бесили те идиоты, что выбрали его. Чет – приятный, даже классный парень и хороший музыкант. Но мы оба знали, что многие вещи он копировал у меня. Поэтому потом он говорил, что в тот первый день, когда мы с ним встретились, он нервничал, зная, что я среди публики.
И еще одна моя крупная удача в том турне – я познакомился с Франсис Тейлор. Потом она стала моей женой – первой женщиной, на которой я официально женился. В Калифорнии я выглядел лучше, чем в Нью-Йорке: накупил себе красивой одежды и сделал химию. Однажды Бадди – художник-ювелир, с которым я тогда дружил, – взял меня с собой отнести коробочку с драгоценностями клиентке – подарок на день рождения от богатого белого парня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145