Класс! — восклицает рыжая. — От него мужиком пахнет!
— Тащусь! — растягивает в гримасе полные губы белокурая студентка. — Рембо по-вологодски!.. От него казармой и тушенкой за километр несет.
Вдруг совсем близко разрывает тишину автоматная очередь.
— Все в укрытие! — Сарматов показывает студентам на щель у навеса, а сам бросается в ту сторону, откуда только что прогремела очередь.
Навстречу ему из кустов выходит смущенный боец, держа в руках пеструю окровавленную птицу.
— Вопросов нет, сержант! — выдыхает Сарматов, хватаясь за рацию. — Первый слушает... Прием...
Выслушав сообщение, Сарматов коротко бросает в микрофон:
— Сейчас буду!.. — И бежит к стоящему под навесом джипу. — На третий пикет! — говорит он разомлевшему от жары бойцу-водителю.
Мелькают кофейные деревья, какие-то убогие строения, покинутая, в псевдоромантическом стиле гасиенда, от которой дорога уходит в сельву. Скоро ее перегораживает шлагбаум; у него — двое бойцов с АК-74. Один из них — Силин.
— Надеюсь, по-русски с ними не разговаривали? — спрашивает его Сарматов.
— Обижаешь, командир! — отвечает тот и улыбается. — Мы и понять-то не можем, кто это. То ли хиппи, то ли монахи — смех один!..
Под навесом из широченных листьев Бурлак держит под прицелом людей с заросшими лицами, одетых в оборванные, пропыленные сутаны.
— Как вы оказались здесь, святые отцы? — спрашивает их на ломаном испанском Сарматов.
Высокий патер смиренно отвечает на таком же ломаном испанском, теребя висящий на груди католический крест:
— Мы слуги господа Бога нашего Иисуса Христа, несем свет его имени заблудшим и погрязшим в скверне греха овцам его.
— Кого вы имеете в виду? — спрашивает Сарматов.
— Аборигенов-индейцев, живущих в чреве москитных болот, — все так же смиренно отвечает священник.
— Гражданами какой страны вы являетесь?
— Слуги Отца нашего принадлежат всем странам.
— И все же, патер? Гражданство у нас никто еще не отменял, — настаивает Сарматов.
— Ну хорошо; брат Игнасио и брат Бартоломео — из Бразилии, — отвечает патер, поворачиваясь в сторону молодого миссионера, — брат Сильвио — итальянец.
— А вы, патер, откуда родом?
— Я из Канады, монастырь святого Луки — провинция Онтарио. Позвольте узнать и ваше имя, сын мой?
— Хосе Алварес, честь имею!.. — щелкает каблуками Сарматов. — Начальник отряда сандинистской пограничной стражи. И все же назовите ваше мирское имя, патер!
— Брат Патрик, в миру — Френсис Корнел, эсквайр. Вот наши разрешения на миссионерскую деятельность, выданные сандинистскими властями, — говорит священник и протягивает бумаги, скрепленные печатями.
Взяв документы, Сарматов отходит к уазику, где внимательно их изучает. Затем он берет рацию и, старясь не шуметь, говорит в нее:
— Родригес, как слышишь?.. Прием...
— Слышу хорошо! Прием, — доносится из рации голос.
— У меня четыре миссионера. Направляются в индейские поселения. Документы в порядке... Прием.
— Команданте Ортега лоялен к церкви, — слышится из рации. — Мы знаем о них... Они миссионеры, и только... Пропустите!..
— Под твою ответственность, Родригес!.. Прием.
— Согласен, амигос!.. «Патриа о муэрте!»
Скрывая раздражение, Сарматов возвращается к миссионерам.
— Примите мои извинения, святые отцы! — говорит он. — Продолжайте свой путь, но советую вам соблюдать осторожность.
— Да хранит вас Бог! — склоняется в поклоне патер. — Мы будем молиться за вас.
...Полыхает красное зарево от горящих построек. Автоматные и пулеметные очереди, вспарывают тишину тропической ночи. Воют снаряды, летящие из-за реки. Их разрывы ломают и вырывают с корнем горящие кофейные деревья, разносят в щепы хлипкие постройки. Отсветы от пожара пляшут в щелях укрытия. С треском обрушивается крыша навеса — языки пламени и снопы искр с гудением рвутся к ночному небу. Огонь набрасывается на подготовленные к отправке мешки с кофе. Взвод капитана Морозова бросается к ним, но у него на пути словно из-под земли вырастает Сарматов.
— Назад! — кричит он. — На фоне огня вы мишени!..
— Добро же горит! — чуть не плачет Морозов. — Труд-то какой!
— Назад, капитан! Все облито бензином! — орет ему в ответ Сарматов.
Из черноты сельвы — россыпь трассирующих очередей. Двое бойцов оседают на усыпанную зернами кофе землю. Бурлак вскидывает РПГ и бьет по сельве, откуда вылетают огненные стрелы. Взрыв выхватывает из темноты деревья и переламывающиеся человеческие фигуры.
Красное зарево вскидывается в противоположной стороне плоскогорья. Сарматов кричит на ухо Морозову:
— Прикрой студентов со стороны реки. Уложи их в укрытие и проследи, чтобы они не высовывались!.. А мы к Алану на подмогу!..
— Есть, командир! — отвечает Морозов и кричит, обращаясь к бойцам: — Взвод, за мной!
Сарматов с несколькими бойцами бросаются к БМП, и тот, круто развернувшись, мчит в сторону занимающегося зарева и полосующих небо трассирующих очередей.
— Хаутов, Хаутов?.. Прием! — орет Сарматов в рацию.
— Я, командир!.. Прикрой от реки!.. Лезут, как саранча, и каждый окоп пристрелян. Кто-то просвечивает нас, Сармат!.. Просвечивает!.. Прием.
— Да, похоже на то!.. Разберемся!.. Прикрываю правый фланг!.. Работай левый!.. Прием.
— Работаю левый!.. Работаю левый!.. Конец связи!..
— Суки! — кричит Сарматов припавшему к ДШК Бурлаку. — У них одна группа отвлекает, а две другие бьют наверняка!..
— Это ведь уже вторую неделю продолжается, Сармат! — откликается тот. — Прав Алан — сидит какая-то сука где-то в районе индейских поселений и нас просвечивает!
— Так сандинисты там шмонали, ничего не нашли!
— Или не хотели найти! — кричит Бурлак и снова припадает к ДШК.
Огненные стрелы впиваются в силуэты появившихся сбоку людей. Силин со всего размаху посылает в их сторону гранату.
— Заглуши мотор, — просит водителя Сармат.
В наступившей тишине слышатся стоны и ругань на испанском языке. Сарматов спрыгивает с БМП и ползет в ту сторону, откуда доносятся звуки. Силин и Бурлак следуют за ним. Стоны где-то совсем рядом. Сарматов шарит по земле лучом карманного фонаря.
Луч выхватывает скорчившиеся среди деревьев трупы, а чуть поодаль от них стоящую на коленях фигуру в монашеской сутане.
— Факинг! Рашен факинг! — с ненавистью кричит монах, пытаясь перебитыми руками поднять автомат.
Силин ногой отбрасывает оружие в сторону. Направив луч фонарика в лицо монаха. Сарматов восклицает:
— Брат Бартоломео!.. Вот ведь, мать твою, слуга божий, с крестом и пулеметом!..
— Рашен сивиньи! Рашен факинг! Факинг! — захлебываясь кровью, хрипит тот.
— И брат Сильвио здесь! — говорит Сарматов, направив луч на лежащего навзничь человека. — Давай посмотрим, может, и патер где-то рядом свои богослужения проводит!..
— Осторожнее, командир!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Тащусь! — растягивает в гримасе полные губы белокурая студентка. — Рембо по-вологодски!.. От него казармой и тушенкой за километр несет.
Вдруг совсем близко разрывает тишину автоматная очередь.
— Все в укрытие! — Сарматов показывает студентам на щель у навеса, а сам бросается в ту сторону, откуда только что прогремела очередь.
Навстречу ему из кустов выходит смущенный боец, держа в руках пеструю окровавленную птицу.
— Вопросов нет, сержант! — выдыхает Сарматов, хватаясь за рацию. — Первый слушает... Прием...
Выслушав сообщение, Сарматов коротко бросает в микрофон:
— Сейчас буду!.. — И бежит к стоящему под навесом джипу. — На третий пикет! — говорит он разомлевшему от жары бойцу-водителю.
Мелькают кофейные деревья, какие-то убогие строения, покинутая, в псевдоромантическом стиле гасиенда, от которой дорога уходит в сельву. Скоро ее перегораживает шлагбаум; у него — двое бойцов с АК-74. Один из них — Силин.
— Надеюсь, по-русски с ними не разговаривали? — спрашивает его Сарматов.
— Обижаешь, командир! — отвечает тот и улыбается. — Мы и понять-то не можем, кто это. То ли хиппи, то ли монахи — смех один!..
Под навесом из широченных листьев Бурлак держит под прицелом людей с заросшими лицами, одетых в оборванные, пропыленные сутаны.
— Как вы оказались здесь, святые отцы? — спрашивает их на ломаном испанском Сарматов.
Высокий патер смиренно отвечает на таком же ломаном испанском, теребя висящий на груди католический крест:
— Мы слуги господа Бога нашего Иисуса Христа, несем свет его имени заблудшим и погрязшим в скверне греха овцам его.
— Кого вы имеете в виду? — спрашивает Сарматов.
— Аборигенов-индейцев, живущих в чреве москитных болот, — все так же смиренно отвечает священник.
— Гражданами какой страны вы являетесь?
— Слуги Отца нашего принадлежат всем странам.
— И все же, патер? Гражданство у нас никто еще не отменял, — настаивает Сарматов.
— Ну хорошо; брат Игнасио и брат Бартоломео — из Бразилии, — отвечает патер, поворачиваясь в сторону молодого миссионера, — брат Сильвио — итальянец.
— А вы, патер, откуда родом?
— Я из Канады, монастырь святого Луки — провинция Онтарио. Позвольте узнать и ваше имя, сын мой?
— Хосе Алварес, честь имею!.. — щелкает каблуками Сарматов. — Начальник отряда сандинистской пограничной стражи. И все же назовите ваше мирское имя, патер!
— Брат Патрик, в миру — Френсис Корнел, эсквайр. Вот наши разрешения на миссионерскую деятельность, выданные сандинистскими властями, — говорит священник и протягивает бумаги, скрепленные печатями.
Взяв документы, Сарматов отходит к уазику, где внимательно их изучает. Затем он берет рацию и, старясь не шуметь, говорит в нее:
— Родригес, как слышишь?.. Прием...
— Слышу хорошо! Прием, — доносится из рации голос.
— У меня четыре миссионера. Направляются в индейские поселения. Документы в порядке... Прием.
— Команданте Ортега лоялен к церкви, — слышится из рации. — Мы знаем о них... Они миссионеры, и только... Пропустите!..
— Под твою ответственность, Родригес!.. Прием.
— Согласен, амигос!.. «Патриа о муэрте!»
Скрывая раздражение, Сарматов возвращается к миссионерам.
— Примите мои извинения, святые отцы! — говорит он. — Продолжайте свой путь, но советую вам соблюдать осторожность.
— Да хранит вас Бог! — склоняется в поклоне патер. — Мы будем молиться за вас.
...Полыхает красное зарево от горящих построек. Автоматные и пулеметные очереди, вспарывают тишину тропической ночи. Воют снаряды, летящие из-за реки. Их разрывы ломают и вырывают с корнем горящие кофейные деревья, разносят в щепы хлипкие постройки. Отсветы от пожара пляшут в щелях укрытия. С треском обрушивается крыша навеса — языки пламени и снопы искр с гудением рвутся к ночному небу. Огонь набрасывается на подготовленные к отправке мешки с кофе. Взвод капитана Морозова бросается к ним, но у него на пути словно из-под земли вырастает Сарматов.
— Назад! — кричит он. — На фоне огня вы мишени!..
— Добро же горит! — чуть не плачет Морозов. — Труд-то какой!
— Назад, капитан! Все облито бензином! — орет ему в ответ Сарматов.
Из черноты сельвы — россыпь трассирующих очередей. Двое бойцов оседают на усыпанную зернами кофе землю. Бурлак вскидывает РПГ и бьет по сельве, откуда вылетают огненные стрелы. Взрыв выхватывает из темноты деревья и переламывающиеся человеческие фигуры.
Красное зарево вскидывается в противоположной стороне плоскогорья. Сарматов кричит на ухо Морозову:
— Прикрой студентов со стороны реки. Уложи их в укрытие и проследи, чтобы они не высовывались!.. А мы к Алану на подмогу!..
— Есть, командир! — отвечает Морозов и кричит, обращаясь к бойцам: — Взвод, за мной!
Сарматов с несколькими бойцами бросаются к БМП, и тот, круто развернувшись, мчит в сторону занимающегося зарева и полосующих небо трассирующих очередей.
— Хаутов, Хаутов?.. Прием! — орет Сарматов в рацию.
— Я, командир!.. Прикрой от реки!.. Лезут, как саранча, и каждый окоп пристрелян. Кто-то просвечивает нас, Сармат!.. Просвечивает!.. Прием.
— Да, похоже на то!.. Разберемся!.. Прикрываю правый фланг!.. Работай левый!.. Прием.
— Работаю левый!.. Работаю левый!.. Конец связи!..
— Суки! — кричит Сарматов припавшему к ДШК Бурлаку. — У них одна группа отвлекает, а две другие бьют наверняка!..
— Это ведь уже вторую неделю продолжается, Сармат! — откликается тот. — Прав Алан — сидит какая-то сука где-то в районе индейских поселений и нас просвечивает!
— Так сандинисты там шмонали, ничего не нашли!
— Или не хотели найти! — кричит Бурлак и снова припадает к ДШК.
Огненные стрелы впиваются в силуэты появившихся сбоку людей. Силин со всего размаху посылает в их сторону гранату.
— Заглуши мотор, — просит водителя Сармат.
В наступившей тишине слышатся стоны и ругань на испанском языке. Сарматов спрыгивает с БМП и ползет в ту сторону, откуда доносятся звуки. Силин и Бурлак следуют за ним. Стоны где-то совсем рядом. Сарматов шарит по земле лучом карманного фонаря.
Луч выхватывает скорчившиеся среди деревьев трупы, а чуть поодаль от них стоящую на коленях фигуру в монашеской сутане.
— Факинг! Рашен факинг! — с ненавистью кричит монах, пытаясь перебитыми руками поднять автомат.
Силин ногой отбрасывает оружие в сторону. Направив луч фонарика в лицо монаха. Сарматов восклицает:
— Брат Бартоломео!.. Вот ведь, мать твою, слуга божий, с крестом и пулеметом!..
— Рашен сивиньи! Рашен факинг! Факинг! — захлебываясь кровью, хрипит тот.
— И брат Сильвио здесь! — говорит Сарматов, направив луч на лежащего навзничь человека. — Давай посмотрим, может, и патер где-то рядом свои богослужения проводит!..
— Осторожнее, командир!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47