..
* * *
Лежа под копной, Сарматов и американец сквозь щели в ограждении смотрят на раскрывающуюся красоту горной афганской реки, которая то бросает им в глаза отраженные водой снопы солнечного света, то внезапно открывает таинственные и тревожные повороты, скрывающие неизвестные опасности. Будет ли это низвергающийся в бездну водопад или, быть может, за следующей скалой затаились в зарослях «духи», держащие приближающийся плот под прицелом?..
Затянувшееся молчание нарушает американец:
— Скажи, майор, ведь ты профи, а у тебя одна комната и нет денег... Не понимаю...
— Что ты не понимаешь? Не понимаешь, что Отечество не в твоих сраных баксах и не в особняках с бассейнами? — раздраженно бросает Сарматов.
— А-а, опять русский идеализм! — усмехается американец. — Только объясни мне, майор, что ищет твое Отечество в Африке, в Латинской Америке, здесь, наконец?
— А твое? — вопросом на вопрос отвечает Сарматов. — Только не начинай со мной душеспасительную беседу о демократических ценностях и правах человека!..
— Здесь и везде мы сдерживаем вашу экспансию...
— И заменяем ее на свою! — подхватывает Сарматов. — Знаешь, полковник, здесь не самое лучшее место и время для выяснения истины!.. А она, по-видимому, в том, что в будущем мире лучшие шансы выжить у того, кто владеет сырьевыми источниками. Их мало у Америки и мало остается в остальном мире, зато они есть у России. Но прибрать их к рукам вам мешает присутствие в России русских.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь... — Американец с интересом ждет продолжения разговора.
— Понимаешь! — зло усмехается Сарматов. — Мне известно, что ты прикладывал руку к программам «Голоса Америки» и прочим «вражьим голосам»...
— Это так! — кивает американец. — Я специалист по русским!
— Вы на весь мир кричите о нарушении прав человека в России, но только о нарушении прав инородцев, а нарушения прав русских вы в упор не видите и никогда не видели. И действительно, какое вам дело до разоренных социализмом русских деревень, до несчастных русских стариков и старух, умирающих без медицинской помощи. Вот если картину какого-то художника не выставили, — тогда вы в праведном гневе горланите на весь мир... А эта волна русофобии?.. От русских требуют какого-то покаяния, даже за то, что они сломали хребет Гитлеру. А ведь мы-то с тобой изучали в академиях, что проведению крупной политической и военной акции предшествует пропагандистская и психологическая кампания против населения противника с целью его дезориентации и подавления воли к сопротивлению. И заметь, вы ее ведете против русских, а не против казахов, узбеков...
— Уж не считаешь ли ты, что перестройка — наша акция против России?
— Да, честно говоря, я не знаю, что это такое. Но хорошо знаю, что вам это выгодно. Единственное могу сказать, что благодаря ей и мы наконец освободились от большевизма. А это, поверь мне, уже великое благо.
— В Америке большинство людей до сих пор считает, что русские и большевики — это одно и то же...
— Мало ли что вы там, в своей Америке, считаете! — зло усмехается Сарматов. — Вот, например, до сих пор думаете, что это вы разгромили Гитлера! Вообще, что вы в вашей сытой Америке можете знать о русских?
— Я считал, что знаю вас, — после минутного молчания произносит американец. — Но, влипнув в эту историю, понял, что не знал вас совсем... Хотя о большевизме я все же могу судить...
— О большевизме! — повторяет Сарматов, глядя куда-то вдаль, и добавляет, повернувшись к полковнику: — Я выбрал время и поехал на Дон, в родную станицу, из которой уехал пацаном в суворовское училище... Хожу на юру по-над Доном, ищу кладбище, где родичи похоронены. Вокруг лишь земля распаханная, да и распаханная-то с огрехами.
Старуха козу пасет — спрашиваю: бабуля, вроде бы кладбище здесь было?.. Было, говорит. Дорогу тут хотели вести, вот и запахали могилки-то. А где ж она, дорога? А в обход станицы ее потом пустили. Довели ее до Анастасьиных болот, там она и утонула... Что это, большевизм или просто человеческий идиотизм?
— Я думаю, что, пока в вашей стране останутся коммунисты, такого рода идиотизм будет продолжаться, — говорит полковник. — Пока они у власти, у твоего народа, у тебя лично, нет и не будет ни прошлого, ни будущего. И я не понимаю, почему ты служишь этой красной дряни.
— А кто тебе сказал, что я им служу?.. Я служу Отечеству А у него есть и прошлое, и будущее.
— Ты надеешься на то, что вам удастся избавиться от коммунистов? — недоверчиво спрашивает американец.
— Ни к черту работают ваши аналитические центры, сэр!.. Тебе же должен быть знаком закон философии, гласящий, что внутри любой замкнутой системы возникает антисистема и в конце концов разрушает ее... А у нас антисистема всегда функционировала.
— Что-то уж больно медленно она у вас функционирует!
— Это, вам, родимым, спасибо за помощь...
— Не понимаю?
— Видишь ли, мы иначе устроены... У вас — "я", у нас — «мы». У вас — государство для меня, у нас — я для государства, мы — для государства. Иначе люди на наших просторах не выжили бы. Внешняя угроза от Германии, от Штатов в послевоенные годы отодвигала сопротивление системе на второй план. Ладно, мол, потерпим — лишь бы государство сохранить в целости, лишь бы войны не было. Хочешь ты того, не хочешь, но объективно, сэр, ведомство в Лэнгли продляло время большевиков...
— Кажется, я начинаю понимать, о чем ты говоришь...
— Если кажется, то перекрестись! — насмешливо откликается Сарматов. — Я предлагаю тебе заглянуть еще дальше в прошлое. Вспомни о том, что в самом начале — власть Ленина питалась долларами господина Хаммера, долларами Америки...
— Протестую! — восклицает американец. — То был выгодный бизнес отдельных предпринимателей!
— Бизнес на русской крови! — уточняет Сарматов.
— Мораль по ведомству политиков, майор!
— Ты хотел сказать — отсутствие морали. Согласен!..
Американец смотрит сквозь щель на реку, солнечные блики ударяют ему в глаза. Он хочет заслониться от них правой рукой и вскрикивает от боли — рука прикована браслетом к руке Сарматова.
— Майор, ответь мне на один вопрос... Почему ты так откровенен со мной? — раздраженно спрашивает он. — Ведь я могу не выдержать прессинга мясников Лубянки и сдать тебя с потрохами!..
— В таком случае тебе придется сдать пол-Лубянки! — смеется Сарматов. — Что до моей «откровенности» — она хорошо известна моему командованию. Честь имею, полковник!
— Ты профи, и твое начальство многое позволяет тебе, да?
— Думай, как хочешь...
— Последний вопрос, майор!.. Тебя натравили именно на меня. Может, поделишься, какую информацию рассчитывает выбить из меня Лубянка?..
— Это уже не мои проблемы, полковник! — пожимает плечами Сарматов. — Мне нужно лишь доставить тебя, а кому и зачем ты понадобился — не моего ума дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
* * *
Лежа под копной, Сарматов и американец сквозь щели в ограждении смотрят на раскрывающуюся красоту горной афганской реки, которая то бросает им в глаза отраженные водой снопы солнечного света, то внезапно открывает таинственные и тревожные повороты, скрывающие неизвестные опасности. Будет ли это низвергающийся в бездну водопад или, быть может, за следующей скалой затаились в зарослях «духи», держащие приближающийся плот под прицелом?..
Затянувшееся молчание нарушает американец:
— Скажи, майор, ведь ты профи, а у тебя одна комната и нет денег... Не понимаю...
— Что ты не понимаешь? Не понимаешь, что Отечество не в твоих сраных баксах и не в особняках с бассейнами? — раздраженно бросает Сарматов.
— А-а, опять русский идеализм! — усмехается американец. — Только объясни мне, майор, что ищет твое Отечество в Африке, в Латинской Америке, здесь, наконец?
— А твое? — вопросом на вопрос отвечает Сарматов. — Только не начинай со мной душеспасительную беседу о демократических ценностях и правах человека!..
— Здесь и везде мы сдерживаем вашу экспансию...
— И заменяем ее на свою! — подхватывает Сарматов. — Знаешь, полковник, здесь не самое лучшее место и время для выяснения истины!.. А она, по-видимому, в том, что в будущем мире лучшие шансы выжить у того, кто владеет сырьевыми источниками. Их мало у Америки и мало остается в остальном мире, зато они есть у России. Но прибрать их к рукам вам мешает присутствие в России русских.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь... — Американец с интересом ждет продолжения разговора.
— Понимаешь! — зло усмехается Сарматов. — Мне известно, что ты прикладывал руку к программам «Голоса Америки» и прочим «вражьим голосам»...
— Это так! — кивает американец. — Я специалист по русским!
— Вы на весь мир кричите о нарушении прав человека в России, но только о нарушении прав инородцев, а нарушения прав русских вы в упор не видите и никогда не видели. И действительно, какое вам дело до разоренных социализмом русских деревень, до несчастных русских стариков и старух, умирающих без медицинской помощи. Вот если картину какого-то художника не выставили, — тогда вы в праведном гневе горланите на весь мир... А эта волна русофобии?.. От русских требуют какого-то покаяния, даже за то, что они сломали хребет Гитлеру. А ведь мы-то с тобой изучали в академиях, что проведению крупной политической и военной акции предшествует пропагандистская и психологическая кампания против населения противника с целью его дезориентации и подавления воли к сопротивлению. И заметь, вы ее ведете против русских, а не против казахов, узбеков...
— Уж не считаешь ли ты, что перестройка — наша акция против России?
— Да, честно говоря, я не знаю, что это такое. Но хорошо знаю, что вам это выгодно. Единственное могу сказать, что благодаря ей и мы наконец освободились от большевизма. А это, поверь мне, уже великое благо.
— В Америке большинство людей до сих пор считает, что русские и большевики — это одно и то же...
— Мало ли что вы там, в своей Америке, считаете! — зло усмехается Сарматов. — Вот, например, до сих пор думаете, что это вы разгромили Гитлера! Вообще, что вы в вашей сытой Америке можете знать о русских?
— Я считал, что знаю вас, — после минутного молчания произносит американец. — Но, влипнув в эту историю, понял, что не знал вас совсем... Хотя о большевизме я все же могу судить...
— О большевизме! — повторяет Сарматов, глядя куда-то вдаль, и добавляет, повернувшись к полковнику: — Я выбрал время и поехал на Дон, в родную станицу, из которой уехал пацаном в суворовское училище... Хожу на юру по-над Доном, ищу кладбище, где родичи похоронены. Вокруг лишь земля распаханная, да и распаханная-то с огрехами.
Старуха козу пасет — спрашиваю: бабуля, вроде бы кладбище здесь было?.. Было, говорит. Дорогу тут хотели вести, вот и запахали могилки-то. А где ж она, дорога? А в обход станицы ее потом пустили. Довели ее до Анастасьиных болот, там она и утонула... Что это, большевизм или просто человеческий идиотизм?
— Я думаю, что, пока в вашей стране останутся коммунисты, такого рода идиотизм будет продолжаться, — говорит полковник. — Пока они у власти, у твоего народа, у тебя лично, нет и не будет ни прошлого, ни будущего. И я не понимаю, почему ты служишь этой красной дряни.
— А кто тебе сказал, что я им служу?.. Я служу Отечеству А у него есть и прошлое, и будущее.
— Ты надеешься на то, что вам удастся избавиться от коммунистов? — недоверчиво спрашивает американец.
— Ни к черту работают ваши аналитические центры, сэр!.. Тебе же должен быть знаком закон философии, гласящий, что внутри любой замкнутой системы возникает антисистема и в конце концов разрушает ее... А у нас антисистема всегда функционировала.
— Что-то уж больно медленно она у вас функционирует!
— Это, вам, родимым, спасибо за помощь...
— Не понимаю?
— Видишь ли, мы иначе устроены... У вас — "я", у нас — «мы». У вас — государство для меня, у нас — я для государства, мы — для государства. Иначе люди на наших просторах не выжили бы. Внешняя угроза от Германии, от Штатов в послевоенные годы отодвигала сопротивление системе на второй план. Ладно, мол, потерпим — лишь бы государство сохранить в целости, лишь бы войны не было. Хочешь ты того, не хочешь, но объективно, сэр, ведомство в Лэнгли продляло время большевиков...
— Кажется, я начинаю понимать, о чем ты говоришь...
— Если кажется, то перекрестись! — насмешливо откликается Сарматов. — Я предлагаю тебе заглянуть еще дальше в прошлое. Вспомни о том, что в самом начале — власть Ленина питалась долларами господина Хаммера, долларами Америки...
— Протестую! — восклицает американец. — То был выгодный бизнес отдельных предпринимателей!
— Бизнес на русской крови! — уточняет Сарматов.
— Мораль по ведомству политиков, майор!
— Ты хотел сказать — отсутствие морали. Согласен!..
Американец смотрит сквозь щель на реку, солнечные блики ударяют ему в глаза. Он хочет заслониться от них правой рукой и вскрикивает от боли — рука прикована браслетом к руке Сарматова.
— Майор, ответь мне на один вопрос... Почему ты так откровенен со мной? — раздраженно спрашивает он. — Ведь я могу не выдержать прессинга мясников Лубянки и сдать тебя с потрохами!..
— В таком случае тебе придется сдать пол-Лубянки! — смеется Сарматов. — Что до моей «откровенности» — она хорошо известна моему командованию. Честь имею, полковник!
— Ты профи, и твое начальство многое позволяет тебе, да?
— Думай, как хочешь...
— Последний вопрос, майор!.. Тебя натравили именно на меня. Может, поделишься, какую информацию рассчитывает выбить из меня Лубянка?..
— Это уже не мои проблемы, полковник! — пожимает плечами Сарматов. — Мне нужно лишь доставить тебя, а кому и зачем ты понадобился — не моего ума дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47