Про Саратов они пронюхали, по-видимому, слишком поздно, вот и решились действовать внаглую, ковбойским наскоком... Черт нас еще дернул красить танки в цвета пустыни! — скрипнул зубами Савелов. — Тут не надо быть разведчиком-профи, чтобы понять, куда и кому они предназначены.
Он хорошо понимал: если американцу удастся добраться до филиала своего агентства в Москве, до американского или какого-либо другого западного посольства, то тщательно подготовленная и далеко зашедшая операция «Рухлядь» провалится с треском, похоронив под собой не только братьев Толмачевых и подполковника Савелова, но и многих других, чьих имен и чинов он, слава богу, не знает и, по-видимому, никогда уже не узнает. А визг, который поднимут на съезде Верховного Совета доморощенные демократы из «Межрегиональной группы», представить не трудно — дело кооператоров из АНТа всем покажется просто детским лепетом.
Устав от монотонного движения щеток и секущих лобовое стекло дождевых потоков, Савелов нажал на панель магнитофона. Салон «Волги» заполнился стрекотаньем автоматных очередей, рокочущим грозным басом ДШК, отзвуками дальних снарядных разрывов... В звуки боя неожиданно вплелись звон стаканов, смех и грубоватые голоса мужского застолья. Потом сквозь них пробились переборы гитарных струн и негромкий, но выразительный голос майора Сарматова:
...За хребтом Гиндукуш обняла нас война,
Свой отмерила каждому срок.
Там на знойных отрогах и в ущельях без дна,
Пробивалась трава сквозь горячий песок.
Впереди замаячила в дожде светлая «Нива». У Савелова, как перед боем, застучало в висках. Включив дальний свет фар и увеличив скорость, он попытался прочитать ее забрызганный грязью номер, но, поняв, что это не удастся, решительно пошел на обгон. «Волга» на бешеной скорости настигла «Ниву» и, с размаху ухнувшись в дорожную лужу, обдала ее грязью до самой крыши. Из «Нивы» высунулись рассвирепевшие от такой наглости сыны Кавказа. Размахивая кулаками, они устремились в погоню, но откуда им было знать, что под капотом на вид серийной «Волги» работал двухсотсильный двигатель от «Мерседеса». Поняв, впрочем, тщетность своих усилий, преследователи быстро отстали.
Летела навстречу дорога, смахивая дождевые потоки и грязь, ритмично ходили перед глазами Савелова, всматривающегося в черноту ночи, автомобильные щетки. Звучал из магнитофона голос Сарматова:
Пробивалась трава и чиста и горька.
Уносила в Россию солдатские сны.
Пробивалась трава и чиста и горька.
Чтоб пожарищем лечь под колеса войны.
И вдруг в лобовом стекле, в струях дождя померещилось Савелову и лицо самого майора Сарматова. Он смотрел на него из промозглой черноты печальными и мудрыми глазами, как смотрят старики ветераны на зеленых лейтенантов, впервые примеряющих к мальчишеским плечам золотые погоны.
Хлестанувшие по стеклу брызги от колес встречной машины на некоторое время размыли изображение Сарматова, но по-прежнему продолжал звучать из магнитофона его голос:
То военный приказ, офицерская честь,
Нас позвали в жестокий бой.
О бесстрашии нашем весть
К вам придет с той полынь-травой...
С той полынь-травой и травой-бедой,
С той печаль-травой.
С травой памяти и забвения.
Отзвучали последние аккорды гитары, справились щетки с грязью на лобовом стекле, и вновь за ним померещился Савелову майор Сарматов.
— Ты был на войне, как у себя дома, Сармат, — боясь, что он исчезнет, заторопился Савелов. — Ты знал, как на ней остаться человеком?
— Знал от своего деда, казачьего есаула, — ответил из дождевых струй Сарматов. — Если в бою есть хоть малая возможность не убивать — не убивай, — учил меня дед. — И тем неубиением ты спасешь не только чужую жизнь, но и свою человечью душу.
— А если нет этой малой возможности?
— Тогда... Тогда не я судья тебе, капитан Савелов.
— А кто тогда мне судья?
— Ты сам!
— Ты вовремя погиб, Сармат... Ты не познал позора безоговорочной капитуляции Великой нашей Державы в Европе. Тебе не пришлось служить верой мародерам и политическим прохвостам, подло, без боя сдающим ее теперь на погибель заклятым врагам.
— Вина за то на живых и на мертвых.
— Мертвые сраму не имут.
— Имут, Савелов. Живые — перед живыми. Мертвые — перед Историей, а История всегда пишется большой кровью, и всегда так было: виноваты у нее — подло преданные и побежденные.
— Что нам, преданным и побежденным, до Истории, Сармат!.. Мы каждый день видим ветеранов Второй мировой, копающихся в мусорных баках в поисках куска хлеба, искалеченных солдат-афганцев, под бренчание гитар выпрашивающих милостыню в грязных подземных переходах.
— Предъявите счет за них тем, кто на их крови и увечьях сделал себе карьеру и баснословные деньги.
— У таких власть, они раздавят любого, кто осмелится пойти против них... А мне надо еще успеть воспитать сына — твоего сына, Сармат...
— Суров удел русского воина, Савелов, — самой жизнью, израненным, искалеченным телом, унижающей нищетой оплачивать настоящее и будущее многострадального Отечества, не получая от него ничего взамен. Так было всегда и так есть... Я не о подонках и трусах, капитан, я о тех, кого женщины для сохранения рода и государства нашего еще рожают мужчинами.
— А надо ли, командир, отдавая наши жизни, сохранять то, что, может, сохранять не следует?.. В конце концов, чем мы с тобой обязаны этому государству?
— Это решает каждый сам для себя... Снова грязный веер воды хлестанул по лобовому стеклу машины и смыл изображение Сарматова.
— Кажется, я схожу с ума от того, что мне предстоит сделать!.. — подумал Савелов. — Опять начались галлюцинации...
До рези в глазах всматривался он в исходящую проливным дождем темень, но Сарматов из нее больше не появился.
«Жаль! — подумал Савелов. — Мне о многом еще надо было спросить тебя, командир!.. Черт, куда же запропастилась паскудная белая „Нива“ с блондинистым американцем! — чертыхнулся он. — Хорошо, если янки сейчас кормит клопов в какой-нибудь оставшейся позади захолустной гостинице, а если, путая след, прорывается в Москву неведомыми проселками, то лучшим способом отмыться от дерьма для тебя, новоиспеченный подполковник Савелов, будет пуля в лоб. В этом случае хоть похоронят по-людски...»
Дождь закончился под утро. Синие осенние сумерки постепенно выявили беспредельные степные перекаты со стогами сена и золотистой соломы, ровные квадраты защитных лесополос. С речных пойм, заросших камышом и красноталом, потянулись на дорогу ватными хлопьями туманы. Разрывая их, серая «Волга» продолжала упрямо наматывать на колеса бесконечные русские версты.
Когда стали слипаться от усталости глаза, Савелов остановил машину на обочине и достал термос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Он хорошо понимал: если американцу удастся добраться до филиала своего агентства в Москве, до американского или какого-либо другого западного посольства, то тщательно подготовленная и далеко зашедшая операция «Рухлядь» провалится с треском, похоронив под собой не только братьев Толмачевых и подполковника Савелова, но и многих других, чьих имен и чинов он, слава богу, не знает и, по-видимому, никогда уже не узнает. А визг, который поднимут на съезде Верховного Совета доморощенные демократы из «Межрегиональной группы», представить не трудно — дело кооператоров из АНТа всем покажется просто детским лепетом.
Устав от монотонного движения щеток и секущих лобовое стекло дождевых потоков, Савелов нажал на панель магнитофона. Салон «Волги» заполнился стрекотаньем автоматных очередей, рокочущим грозным басом ДШК, отзвуками дальних снарядных разрывов... В звуки боя неожиданно вплелись звон стаканов, смех и грубоватые голоса мужского застолья. Потом сквозь них пробились переборы гитарных струн и негромкий, но выразительный голос майора Сарматова:
...За хребтом Гиндукуш обняла нас война,
Свой отмерила каждому срок.
Там на знойных отрогах и в ущельях без дна,
Пробивалась трава сквозь горячий песок.
Впереди замаячила в дожде светлая «Нива». У Савелова, как перед боем, застучало в висках. Включив дальний свет фар и увеличив скорость, он попытался прочитать ее забрызганный грязью номер, но, поняв, что это не удастся, решительно пошел на обгон. «Волга» на бешеной скорости настигла «Ниву» и, с размаху ухнувшись в дорожную лужу, обдала ее грязью до самой крыши. Из «Нивы» высунулись рассвирепевшие от такой наглости сыны Кавказа. Размахивая кулаками, они устремились в погоню, но откуда им было знать, что под капотом на вид серийной «Волги» работал двухсотсильный двигатель от «Мерседеса». Поняв, впрочем, тщетность своих усилий, преследователи быстро отстали.
Летела навстречу дорога, смахивая дождевые потоки и грязь, ритмично ходили перед глазами Савелова, всматривающегося в черноту ночи, автомобильные щетки. Звучал из магнитофона голос Сарматова:
Пробивалась трава и чиста и горька.
Уносила в Россию солдатские сны.
Пробивалась трава и чиста и горька.
Чтоб пожарищем лечь под колеса войны.
И вдруг в лобовом стекле, в струях дождя померещилось Савелову и лицо самого майора Сарматова. Он смотрел на него из промозглой черноты печальными и мудрыми глазами, как смотрят старики ветераны на зеленых лейтенантов, впервые примеряющих к мальчишеским плечам золотые погоны.
Хлестанувшие по стеклу брызги от колес встречной машины на некоторое время размыли изображение Сарматова, но по-прежнему продолжал звучать из магнитофона его голос:
То военный приказ, офицерская честь,
Нас позвали в жестокий бой.
О бесстрашии нашем весть
К вам придет с той полынь-травой...
С той полынь-травой и травой-бедой,
С той печаль-травой.
С травой памяти и забвения.
Отзвучали последние аккорды гитары, справились щетки с грязью на лобовом стекле, и вновь за ним померещился Савелову майор Сарматов.
— Ты был на войне, как у себя дома, Сармат, — боясь, что он исчезнет, заторопился Савелов. — Ты знал, как на ней остаться человеком?
— Знал от своего деда, казачьего есаула, — ответил из дождевых струй Сарматов. — Если в бою есть хоть малая возможность не убивать — не убивай, — учил меня дед. — И тем неубиением ты спасешь не только чужую жизнь, но и свою человечью душу.
— А если нет этой малой возможности?
— Тогда... Тогда не я судья тебе, капитан Савелов.
— А кто тогда мне судья?
— Ты сам!
— Ты вовремя погиб, Сармат... Ты не познал позора безоговорочной капитуляции Великой нашей Державы в Европе. Тебе не пришлось служить верой мародерам и политическим прохвостам, подло, без боя сдающим ее теперь на погибель заклятым врагам.
— Вина за то на живых и на мертвых.
— Мертвые сраму не имут.
— Имут, Савелов. Живые — перед живыми. Мертвые — перед Историей, а История всегда пишется большой кровью, и всегда так было: виноваты у нее — подло преданные и побежденные.
— Что нам, преданным и побежденным, до Истории, Сармат!.. Мы каждый день видим ветеранов Второй мировой, копающихся в мусорных баках в поисках куска хлеба, искалеченных солдат-афганцев, под бренчание гитар выпрашивающих милостыню в грязных подземных переходах.
— Предъявите счет за них тем, кто на их крови и увечьях сделал себе карьеру и баснословные деньги.
— У таких власть, они раздавят любого, кто осмелится пойти против них... А мне надо еще успеть воспитать сына — твоего сына, Сармат...
— Суров удел русского воина, Савелов, — самой жизнью, израненным, искалеченным телом, унижающей нищетой оплачивать настоящее и будущее многострадального Отечества, не получая от него ничего взамен. Так было всегда и так есть... Я не о подонках и трусах, капитан, я о тех, кого женщины для сохранения рода и государства нашего еще рожают мужчинами.
— А надо ли, командир, отдавая наши жизни, сохранять то, что, может, сохранять не следует?.. В конце концов, чем мы с тобой обязаны этому государству?
— Это решает каждый сам для себя... Снова грязный веер воды хлестанул по лобовому стеклу машины и смыл изображение Сарматова.
— Кажется, я схожу с ума от того, что мне предстоит сделать!.. — подумал Савелов. — Опять начались галлюцинации...
До рези в глазах всматривался он в исходящую проливным дождем темень, но Сарматов из нее больше не появился.
«Жаль! — подумал Савелов. — Мне о многом еще надо было спросить тебя, командир!.. Черт, куда же запропастилась паскудная белая „Нива“ с блондинистым американцем! — чертыхнулся он. — Хорошо, если янки сейчас кормит клопов в какой-нибудь оставшейся позади захолустной гостинице, а если, путая след, прорывается в Москву неведомыми проселками, то лучшим способом отмыться от дерьма для тебя, новоиспеченный подполковник Савелов, будет пуля в лоб. В этом случае хоть похоронят по-людски...»
Дождь закончился под утро. Синие осенние сумерки постепенно выявили беспредельные степные перекаты со стогами сена и золотистой соломы, ровные квадраты защитных лесополос. С речных пойм, заросших камышом и красноталом, потянулись на дорогу ватными хлопьями туманы. Разрывая их, серая «Волга» продолжала упрямо наматывать на колеса бесконечные русские версты.
Когда стали слипаться от усталости глаза, Савелов остановил машину на обочине и достал термос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67