Из двадцати тысяч пять пришлось отдать юристу, но в руках Томаса оказалась наконец сумма, достаточная, чтобы начать свой бизнес.
И он его начал.
В Ленинградскую область он не поехал, из памяти еще не изгладились обещания ментовского капитана, и ему никак не улыбалось совершенно случайно столкнуться с ним. Томас поехал в Тулу и купил там скромную, но довольно приличную двухкомнатную квартиру в блочном доме всего за двенадцать тысяч баксов. Вернувшись в Таллин, дал объявления во все русские газеты и стал ждать. На оставшиеся бабки купил не новые, но еще приличные "Жигули" - белый пикапчик "ВАЗ-2102", и сделал в квартире капитальный ремонт, соединив две комнаты в одну большую студию. И оборудовал ее, как студию: установил пару мольбертов, накупил кистей, красок, подрамников и холстов. На самый большой холст выдавил килограмма три краски, яростно размазал ее, ощущая при этом какое-то странное чувство - будто бы выдавливает на своем лице угри: и сладостно, и противно. Над названием он не стал долго ломать голову, назвал просто: "Композиция номер шесть". Потом, как советовала Роза Марковна, поехал в Академию художеств и на сто баксов накупил у нищих первокурсников штук пятнадцать абстрактных картин и эскизов самых разных размеров и в художественном беспорядке разбросал их по студии.
Все это Томас сделал, вовсе не намереваясь принимать предложение Краба насчет охмуряжа его клиенток. Нет, он сделал все это так, на всякий пожарный. Идея Розы Марковны чем-то ему понравилась, почему нет? И при нынешней жизни ни от чего нельзя зарекаться. Может, и к Крабу придется идти. Что ж, придется значит, придется.
Но Томас очень надеялся, что не придется.
Месяца через четыре, после ожесточенных дебатов, был наконец-то принят закон о гражданстве в редакции Национально-патриотического союза. Он был такой подлючий, что на месте любого русского Томас немедленно плюнул бы на эту сраную Эстонию и укатил в Россию, только чтобы не видеть этих наглых эстонских рож, лоснящихся от национального самодовольства. Таллин забурлил митингами протеста, полиция их разгоняла, возникали драки. Горячие эстонские парни метелили горячих русских парней резиновыми дубинками, горячие русские парни разбивали носы горячих эстонских парней кулаками и причиняли членовредительства древками от плакатов.
Дело сдвинулось. По объявлениям Томаса стали звонить. Но, узнав условия обмена, возмущались и прерывали переговоры. Одна довольно молодая семейная пара заинтересовалась всерьез. Муж даже съездил в Тулу, посмотрел квартиру и, вернувшись, сказал, что они согласны на обмен, если Томас доплатит тридцать тысяч долларов, так как их таллинская квартира стоит по самой скромной оценке не меньше пятидесяти тысяч.
Квартира действительно была хорошая и стоила даже больше полтинника. И если бы у Томаса были свободные бабки, он бы согласился. Десять штук навара кисло ли? Но в том-то и беда, что этих тридцати тысяч у Томаса не было. Он отказался. Мелькнула мысль взять кредит под залог своей студии, но Томас отогнал ее. Он уже не верил, как в молодости, в свое везение. А вдруг кинут, а вдруг что-то еще? И превратишься в бомжа. Ему это надо?
Он продолжал терпеливо ждать.
Еще через полгода был принят закон о государственном языке. Им, естественно, стал эстонский. Хоть он и в самом деле был флективно-агглютинативным, что, как не поленился выяснить Томас, заглянув в энциклопедию, было всего лишь характеристикой морфологической структуры языка. Еще Томас с удивлением узнал, что в его родном языке всего девять гласных и шестнадцать согласных звуков. Странно. Ему почему-то казалось, что больше.
Но главное было не в этих лингвинистических тонкостях. Лица некоренной национальности, не сдавшие экзамен на знание государственного языка, подлежали увольнению с работы. С любой. Главное было в этом.
Вот теперь побегут, с удовлетворением решил Томас. Но они не побежали. Уехали единицы. Остальные бесновались в манифестациях, мокли и мерзли в пикетах, жаловались в ООН, но уезжать не желали. Не желали, и все.
Томас был возмущен, охвачен чувством искреннего негодования на этих оккупантов, которые полвека держали в рабстве его свободолюбивый народ и продолжают жировать на священной эстонской земле, политой потом его дедов и прадедов. Под влиянием этого чувства Томас пришел в отделение Национально-патриотического союза и набрал там целый рюкзак листовок с надписями типа: "Русские оккупанты, убирайтесь в Россию!" По вечерам, прячась, как подпольщик, он рассовывал листовки в почтовые ящики в домах российских военных пенсионеров. Это были очень приличные дома в хорошем районе, квартиры там тянули на полную цену. Весь этот район был обклеен объявлениями Томаса об обмене. Но на них не откликался никто. Запихивая пачки листовок в узкие щели жестяных ящиков, Томас злорадно думал: "Уберетесь, гады! Все уберетесь!"
Первый рюкзак он распределил за неделю, взял у национал-патриотов второй. Но он остался почти нетронутым. Однажды поздним вечером российские военные пенсионеры отловили Томаса и умело, не оставляя следов на лице, так отмудохали его, что он еле добрался до дома и неделю отлеживался, охая при каждом вздохе и обкладывая компрессами отбитые почки.
Когда немного полегчало и в унитазе вместо крови за-плескалось просто нечто розоватое, Томас начал выползать из дома. Эстонских политических изданий он больше не покупал, зато стал покупать русские газеты - московские. И словно прозрел. Российские шахтеры перекрывали Транссиб, рабочим годами - Господи милосердный, годами! - не платили зарплату, сопоставление пенсий с ценами на продукты вызывало оторопь. Как же они там вообще еще живы?!
Все стало понятным. Какой же идиот поедет в эту Россию из бедной, но сравнительно все-таки благополучной Эстонии?!
Томас понял, что со своим верняковым бизнесом он пролетел. До него доходили слухи, что крупные риэлтор-ские фирмы скупают жилье в Подмосковье и в русских городах средней полосы. Даже Краб создал при своей "Foodline-Balt" дочернюю фирму по операциям с недвижимостью и ведет строительство чуть ли не целого микрорайона в Смоленске. Но это Томаса не волновало. Их дела. Может, они считают, что это выгодное помещение капитала, так как из-за инфляции квартиры все время повышаются в цене. Может, ждут, когда в России все устаканится и русские все же потянутся на родину. Пусть ждут. Они могут себе это позволить. А Томас не мог. Окончательно отлежавшись, он съездил в Тулу и продал квартиру за свою цену. И считал, что ему повезло. Двенадцать штук "зеленых" были хорошими бабками, особенно если не гусарить и чем-нибудь прирабатывать на жизнь.
Этим он и занялся. Когда жизнь поджимала, подкалымливал на своих "Жигулях".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
И он его начал.
В Ленинградскую область он не поехал, из памяти еще не изгладились обещания ментовского капитана, и ему никак не улыбалось совершенно случайно столкнуться с ним. Томас поехал в Тулу и купил там скромную, но довольно приличную двухкомнатную квартиру в блочном доме всего за двенадцать тысяч баксов. Вернувшись в Таллин, дал объявления во все русские газеты и стал ждать. На оставшиеся бабки купил не новые, но еще приличные "Жигули" - белый пикапчик "ВАЗ-2102", и сделал в квартире капитальный ремонт, соединив две комнаты в одну большую студию. И оборудовал ее, как студию: установил пару мольбертов, накупил кистей, красок, подрамников и холстов. На самый большой холст выдавил килограмма три краски, яростно размазал ее, ощущая при этом какое-то странное чувство - будто бы выдавливает на своем лице угри: и сладостно, и противно. Над названием он не стал долго ломать голову, назвал просто: "Композиция номер шесть". Потом, как советовала Роза Марковна, поехал в Академию художеств и на сто баксов накупил у нищих первокурсников штук пятнадцать абстрактных картин и эскизов самых разных размеров и в художественном беспорядке разбросал их по студии.
Все это Томас сделал, вовсе не намереваясь принимать предложение Краба насчет охмуряжа его клиенток. Нет, он сделал все это так, на всякий пожарный. Идея Розы Марковны чем-то ему понравилась, почему нет? И при нынешней жизни ни от чего нельзя зарекаться. Может, и к Крабу придется идти. Что ж, придется значит, придется.
Но Томас очень надеялся, что не придется.
Месяца через четыре, после ожесточенных дебатов, был наконец-то принят закон о гражданстве в редакции Национально-патриотического союза. Он был такой подлючий, что на месте любого русского Томас немедленно плюнул бы на эту сраную Эстонию и укатил в Россию, только чтобы не видеть этих наглых эстонских рож, лоснящихся от национального самодовольства. Таллин забурлил митингами протеста, полиция их разгоняла, возникали драки. Горячие эстонские парни метелили горячих русских парней резиновыми дубинками, горячие русские парни разбивали носы горячих эстонских парней кулаками и причиняли членовредительства древками от плакатов.
Дело сдвинулось. По объявлениям Томаса стали звонить. Но, узнав условия обмена, возмущались и прерывали переговоры. Одна довольно молодая семейная пара заинтересовалась всерьез. Муж даже съездил в Тулу, посмотрел квартиру и, вернувшись, сказал, что они согласны на обмен, если Томас доплатит тридцать тысяч долларов, так как их таллинская квартира стоит по самой скромной оценке не меньше пятидесяти тысяч.
Квартира действительно была хорошая и стоила даже больше полтинника. И если бы у Томаса были свободные бабки, он бы согласился. Десять штук навара кисло ли? Но в том-то и беда, что этих тридцати тысяч у Томаса не было. Он отказался. Мелькнула мысль взять кредит под залог своей студии, но Томас отогнал ее. Он уже не верил, как в молодости, в свое везение. А вдруг кинут, а вдруг что-то еще? И превратишься в бомжа. Ему это надо?
Он продолжал терпеливо ждать.
Еще через полгода был принят закон о государственном языке. Им, естественно, стал эстонский. Хоть он и в самом деле был флективно-агглютинативным, что, как не поленился выяснить Томас, заглянув в энциклопедию, было всего лишь характеристикой морфологической структуры языка. Еще Томас с удивлением узнал, что в его родном языке всего девять гласных и шестнадцать согласных звуков. Странно. Ему почему-то казалось, что больше.
Но главное было не в этих лингвинистических тонкостях. Лица некоренной национальности, не сдавшие экзамен на знание государственного языка, подлежали увольнению с работы. С любой. Главное было в этом.
Вот теперь побегут, с удовлетворением решил Томас. Но они не побежали. Уехали единицы. Остальные бесновались в манифестациях, мокли и мерзли в пикетах, жаловались в ООН, но уезжать не желали. Не желали, и все.
Томас был возмущен, охвачен чувством искреннего негодования на этих оккупантов, которые полвека держали в рабстве его свободолюбивый народ и продолжают жировать на священной эстонской земле, политой потом его дедов и прадедов. Под влиянием этого чувства Томас пришел в отделение Национально-патриотического союза и набрал там целый рюкзак листовок с надписями типа: "Русские оккупанты, убирайтесь в Россию!" По вечерам, прячась, как подпольщик, он рассовывал листовки в почтовые ящики в домах российских военных пенсионеров. Это были очень приличные дома в хорошем районе, квартиры там тянули на полную цену. Весь этот район был обклеен объявлениями Томаса об обмене. Но на них не откликался никто. Запихивая пачки листовок в узкие щели жестяных ящиков, Томас злорадно думал: "Уберетесь, гады! Все уберетесь!"
Первый рюкзак он распределил за неделю, взял у национал-патриотов второй. Но он остался почти нетронутым. Однажды поздним вечером российские военные пенсионеры отловили Томаса и умело, не оставляя следов на лице, так отмудохали его, что он еле добрался до дома и неделю отлеживался, охая при каждом вздохе и обкладывая компрессами отбитые почки.
Когда немного полегчало и в унитазе вместо крови за-плескалось просто нечто розоватое, Томас начал выползать из дома. Эстонских политических изданий он больше не покупал, зато стал покупать русские газеты - московские. И словно прозрел. Российские шахтеры перекрывали Транссиб, рабочим годами - Господи милосердный, годами! - не платили зарплату, сопоставление пенсий с ценами на продукты вызывало оторопь. Как же они там вообще еще живы?!
Все стало понятным. Какой же идиот поедет в эту Россию из бедной, но сравнительно все-таки благополучной Эстонии?!
Томас понял, что со своим верняковым бизнесом он пролетел. До него доходили слухи, что крупные риэлтор-ские фирмы скупают жилье в Подмосковье и в русских городах средней полосы. Даже Краб создал при своей "Foodline-Balt" дочернюю фирму по операциям с недвижимостью и ведет строительство чуть ли не целого микрорайона в Смоленске. Но это Томаса не волновало. Их дела. Может, они считают, что это выгодное помещение капитала, так как из-за инфляции квартиры все время повышаются в цене. Может, ждут, когда в России все устаканится и русские все же потянутся на родину. Пусть ждут. Они могут себе это позволить. А Томас не мог. Окончательно отлежавшись, он съездил в Тулу и продал квартиру за свою цену. И считал, что ему повезло. Двенадцать штук "зеленых" были хорошими бабками, особенно если не гусарить и чем-нибудь прирабатывать на жизнь.
Этим он и занялся. Когда жизнь поджимала, подкалымливал на своих "Жигулях".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100