- Но бабки там только сверху и снизу. А в середине - бумага. Это и называется "кукла".
- А где же бабки? - спросил Муха.
Томас расстегнул плащ, извлек из внутреннего кармана пакет в коричневой оберточной бумаге и с торжеством шлепнул его на стол:
- Вот! А вы говорите: алкаш, зашейся!
- Фитиль, я тебя недооценил, - вынужден был признать Муха.
Он развернул бумагу. Там оказалось пять пачек в банковских бандеролях. Я недоуменно поморщился. Я хорошо помнил, что Мюйр вскрывал бандероли на всех пачках.
Я распотрошил пачки. В каждой из них было по две стодолларовые купюры сверху и снизу, а в середине - аккуратно нарезанная бумага.
Это была "кукла".
И тут до меня дошло: Томас перепутал пакеты.
Пакет с долларами он отдал Мюйру, а "куклу" спрятал в потайной карман плаща.
Томас уставился на "куклу" и смотрел на нее не меньше минуты. Потом снял плащ и пиджак, лег на диван, скрестил на груди руки и сказал:
- Доктор, приступайте. Я сдаюсь.
XVI
Нам предписывалось: по прибытии в Аугсбург остановиться в отеле "Хохбауэр" на Фридхофштрассе, оформить в мэрии документы на вскрытие могилы Альфонса Ребане, купить по кредитной карточке гроб высшей категории и доставить на муниципальное кладбище, переместить останки Альфонса Ребане в купленный гроб, организовать упаковку гроба в деревянный короб. После этого дождаться прибытия из Таллина микроавтобуса, погрузить в него короб и самолетом вернуться в Таллин.
Билеты на рейс "Люфтганзы" до Мюнхена, от которого до Аугсбурга было около ста километров, заказали для нас на 28 февраля, но вылет пришлось перенести. То ли Док переборщил с дозой снотворного, то ли организм Томаса оказался слишком восприимчив к димедролу, но после капельницы и уколов он продрых не сутки, а почти двое. Но Янсен не выразил никакого недовольства отсрочкой. Напротив, выразил глубокое удовлетворение нашими действиями, хотя и не понял, как нам удалось уломать клиента на это дело.
Роль сиделки при Томасе взяла на себя Рита Лоо. Доктор Гамберг заходил, интересовался состоянием пациента и всаживал ему в задницу какие-то очищающие кровь уколы. Нам же делать было совершенно нечего, и я воспользовался этим, чтобы прочитать сценарий кинорежиссера Марта Кыпса.
Специалист я в этих делах никакой, но мне показалось, что Артист в оценке этого сочинения был прав: характеры схематичны, а диалоги написаны газетным языком. Если, конечно, иметь в виду газеты советских времен, а не нынешние, где язык бывает очень даже выразительным.
Но кое-что меня в сценарии заинтересовало. Там была, например, сцена, когда Альфонса Ребане вызывают в ставку Гитлера, чтобы вручить Рыцарский крест с дубовыми листьями:
"Гитлер. Полковник, я счастлив вручить вам эту высшую награду Третьего рейха.
Ребане. Мой фюрер, я приму это крест в тот день, когда Эстония станет свободной.
Гитлер. Я знал, что эстонцы самая высокая нация в мире. Теперь я вижу, что это великая нация!"
При всей пафосности этой сцены в ней угадывались отголоски действительных событий. Так это было или не так, но эти самые дубовые листья и в самом деле были вручены Альфонсу Ребане не после приказа о его награждении в феврале 1944 года, а только 9 мая 1945 года. И не Гитлером, а гросс-адмиралом Дёницем.
Чувствовалась, хоть и слабее, какая-то документальная основа и в сцене смерти Альфонса Ребане. В годовщину гибели своей возлюбленной Агнессы он приходит на ее могилу, чтобы возложить двадцать пять белых роз (столько лет ей было, когда она погибла), тут-то его и настигает пуля убийцы.
Черный мрамор надгробья, белые розы на нем, алая кровь героя.
Все это было слишком красиво, чтобы быть правдой. Но и официальная версия о неисправности рулевого управления в автомобиле "фольксваген-жук" тоже не выглядела слишком правдоподобной.
Поразмыслив, я решил, что не стоит откладывать до возвращения из Аугсбурга разговор с Кыпсом. Художник, конечно, творит по своим законам. Но из чего-то же он черпает материал для работы. Что-то Кыпс мог знать. Пусть немного, но нам сейчас годилась любая малость.
Чувство освобождения, которое я испытал после посещения российского посольства, подтачивалось слишком многими невыясненными вопросами. Может быть, ответы на них не имели прямого отношения к нашим конкретным делам. А может быть, как раз и имели.
Из головы у меня не выходили слова Мюйра о том, что Альфонс Ребане был агентом НКВД. Это вызывало у меня очень большие сомнения. Не мог девятнадцатилетний мальчишка, мелкий клерк из мэрии, кем в 1940 году был Мюйр, завербовать тридцатилетнего офицера эстонской армии. И не мог агент НКВД воевать так, как воевал Альфонс Ребане.
Но были и другие факты, которые косвенным образом работали на версию Мюйра.
Факт, что Альфонс Ребане целый год, до прихода немцев, прятался в Таллине, наводненном сотрудниками НКВД. Факт, что большинство диверсантов, подготовленных в его разведшколе, оказалось перехваченным советской госбезопасностью.
Всему, конечно, можно найти объяснение. В развед-школу мог быть внедрен наш крот. А в Таллине после аннексии Эстонии у НКВД было слишком много более важных дел, чем ловить какого-то интенданта.
Все так. Но если бы в словах Мюйра оказалась хоть толика правды, это самым кардинальным образом решало бы все сегодняшние проблемы. Даже малая вероятность того, что Альфонс Ребане может оказаться Штирлицем, остудит самые горячие национал-патриотические головы. Торжественное перезахоронение останков эсэсовца просто не состоится.
И я отправился к Кыпсу.
Погода совсем испортилось. С залива шли низкие облака, дул ветер, срывался то дождь, то мокрый снег. "Линкольн" стоял перед гостиницей, но туда, куда я собрался, на таких тачках не ездят. Водитель муниципального такси "фольксваген-пассат" оказался плотным русским мужиком лет сорока довольно флегматичного вида. На мой вопрос, знает ли он, где находится клуб "Лунный свет", он кивнул:
- Это где пидоры? Садись. Только там сейчас никого нет, рано. Они к вечеру начинают тусоваться.
- Знаю, - сказал я. - Поехали.
- А тебе зачем туда? - поинтересовался он, выруливая на Пярнуское шоссе. На пидора ты вроде не похож.
- Дела.
- Дела так дела. Сам-то не здешний?
- Из Москвы, - объяснил я.
И это было моей ошибкой.
- О чем там у вас в Москве думают? - спросил он таким тоном, что мне сразу нужно было понять, что продолжать разговор не следует. Но я как-то не въехал и поэтому простодушно ответил:
- Кто о чем.
- Кто о чем! - завопил он, и "пассат" рванул, как пришпоренный. - О своих жопах они там думают! А о русских не думают! Мы тут хоть сдохни, а они - кто о чем! Я бы этому... такому... Ельцину... и этим... таким... А о нас, о соотечественниках, кто будет думать?! - завершил он пламенный монолог, который - будь он записан для синхронной передачи по телевизору - состоял бы из сплошных "пик-пик".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
- А где же бабки? - спросил Муха.
Томас расстегнул плащ, извлек из внутреннего кармана пакет в коричневой оберточной бумаге и с торжеством шлепнул его на стол:
- Вот! А вы говорите: алкаш, зашейся!
- Фитиль, я тебя недооценил, - вынужден был признать Муха.
Он развернул бумагу. Там оказалось пять пачек в банковских бандеролях. Я недоуменно поморщился. Я хорошо помнил, что Мюйр вскрывал бандероли на всех пачках.
Я распотрошил пачки. В каждой из них было по две стодолларовые купюры сверху и снизу, а в середине - аккуратно нарезанная бумага.
Это была "кукла".
И тут до меня дошло: Томас перепутал пакеты.
Пакет с долларами он отдал Мюйру, а "куклу" спрятал в потайной карман плаща.
Томас уставился на "куклу" и смотрел на нее не меньше минуты. Потом снял плащ и пиджак, лег на диван, скрестил на груди руки и сказал:
- Доктор, приступайте. Я сдаюсь.
XVI
Нам предписывалось: по прибытии в Аугсбург остановиться в отеле "Хохбауэр" на Фридхофштрассе, оформить в мэрии документы на вскрытие могилы Альфонса Ребане, купить по кредитной карточке гроб высшей категории и доставить на муниципальное кладбище, переместить останки Альфонса Ребане в купленный гроб, организовать упаковку гроба в деревянный короб. После этого дождаться прибытия из Таллина микроавтобуса, погрузить в него короб и самолетом вернуться в Таллин.
Билеты на рейс "Люфтганзы" до Мюнхена, от которого до Аугсбурга было около ста километров, заказали для нас на 28 февраля, но вылет пришлось перенести. То ли Док переборщил с дозой снотворного, то ли организм Томаса оказался слишком восприимчив к димедролу, но после капельницы и уколов он продрых не сутки, а почти двое. Но Янсен не выразил никакого недовольства отсрочкой. Напротив, выразил глубокое удовлетворение нашими действиями, хотя и не понял, как нам удалось уломать клиента на это дело.
Роль сиделки при Томасе взяла на себя Рита Лоо. Доктор Гамберг заходил, интересовался состоянием пациента и всаживал ему в задницу какие-то очищающие кровь уколы. Нам же делать было совершенно нечего, и я воспользовался этим, чтобы прочитать сценарий кинорежиссера Марта Кыпса.
Специалист я в этих делах никакой, но мне показалось, что Артист в оценке этого сочинения был прав: характеры схематичны, а диалоги написаны газетным языком. Если, конечно, иметь в виду газеты советских времен, а не нынешние, где язык бывает очень даже выразительным.
Но кое-что меня в сценарии заинтересовало. Там была, например, сцена, когда Альфонса Ребане вызывают в ставку Гитлера, чтобы вручить Рыцарский крест с дубовыми листьями:
"Гитлер. Полковник, я счастлив вручить вам эту высшую награду Третьего рейха.
Ребане. Мой фюрер, я приму это крест в тот день, когда Эстония станет свободной.
Гитлер. Я знал, что эстонцы самая высокая нация в мире. Теперь я вижу, что это великая нация!"
При всей пафосности этой сцены в ней угадывались отголоски действительных событий. Так это было или не так, но эти самые дубовые листья и в самом деле были вручены Альфонсу Ребане не после приказа о его награждении в феврале 1944 года, а только 9 мая 1945 года. И не Гитлером, а гросс-адмиралом Дёницем.
Чувствовалась, хоть и слабее, какая-то документальная основа и в сцене смерти Альфонса Ребане. В годовщину гибели своей возлюбленной Агнессы он приходит на ее могилу, чтобы возложить двадцать пять белых роз (столько лет ей было, когда она погибла), тут-то его и настигает пуля убийцы.
Черный мрамор надгробья, белые розы на нем, алая кровь героя.
Все это было слишком красиво, чтобы быть правдой. Но и официальная версия о неисправности рулевого управления в автомобиле "фольксваген-жук" тоже не выглядела слишком правдоподобной.
Поразмыслив, я решил, что не стоит откладывать до возвращения из Аугсбурга разговор с Кыпсом. Художник, конечно, творит по своим законам. Но из чего-то же он черпает материал для работы. Что-то Кыпс мог знать. Пусть немного, но нам сейчас годилась любая малость.
Чувство освобождения, которое я испытал после посещения российского посольства, подтачивалось слишком многими невыясненными вопросами. Может быть, ответы на них не имели прямого отношения к нашим конкретным делам. А может быть, как раз и имели.
Из головы у меня не выходили слова Мюйра о том, что Альфонс Ребане был агентом НКВД. Это вызывало у меня очень большие сомнения. Не мог девятнадцатилетний мальчишка, мелкий клерк из мэрии, кем в 1940 году был Мюйр, завербовать тридцатилетнего офицера эстонской армии. И не мог агент НКВД воевать так, как воевал Альфонс Ребане.
Но были и другие факты, которые косвенным образом работали на версию Мюйра.
Факт, что Альфонс Ребане целый год, до прихода немцев, прятался в Таллине, наводненном сотрудниками НКВД. Факт, что большинство диверсантов, подготовленных в его разведшколе, оказалось перехваченным советской госбезопасностью.
Всему, конечно, можно найти объяснение. В развед-школу мог быть внедрен наш крот. А в Таллине после аннексии Эстонии у НКВД было слишком много более важных дел, чем ловить какого-то интенданта.
Все так. Но если бы в словах Мюйра оказалась хоть толика правды, это самым кардинальным образом решало бы все сегодняшние проблемы. Даже малая вероятность того, что Альфонс Ребане может оказаться Штирлицем, остудит самые горячие национал-патриотические головы. Торжественное перезахоронение останков эсэсовца просто не состоится.
И я отправился к Кыпсу.
Погода совсем испортилось. С залива шли низкие облака, дул ветер, срывался то дождь, то мокрый снег. "Линкольн" стоял перед гостиницей, но туда, куда я собрался, на таких тачках не ездят. Водитель муниципального такси "фольксваген-пассат" оказался плотным русским мужиком лет сорока довольно флегматичного вида. На мой вопрос, знает ли он, где находится клуб "Лунный свет", он кивнул:
- Это где пидоры? Садись. Только там сейчас никого нет, рано. Они к вечеру начинают тусоваться.
- Знаю, - сказал я. - Поехали.
- А тебе зачем туда? - поинтересовался он, выруливая на Пярнуское шоссе. На пидора ты вроде не похож.
- Дела.
- Дела так дела. Сам-то не здешний?
- Из Москвы, - объяснил я.
И это было моей ошибкой.
- О чем там у вас в Москве думают? - спросил он таким тоном, что мне сразу нужно было понять, что продолжать разговор не следует. Но я как-то не въехал и поэтому простодушно ответил:
- Кто о чем.
- Кто о чем! - завопил он, и "пассат" рванул, как пришпоренный. - О своих жопах они там думают! А о русских не думают! Мы тут хоть сдохни, а они - кто о чем! Я бы этому... такому... Ельцину... и этим... таким... А о нас, о соотечественниках, кто будет думать?! - завершил он пламенный монолог, который - будь он записан для синхронной передачи по телевизору - состоял бы из сплошных "пик-пик".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100