Увидев аппельдорнских, она окликнула их, спросила – не видали ли где Таньку, те махнули куда-то вперед. Там она и оказалась. Забрав ее в машину, развернулись и поехали обратно. Вот и все. Когда проезжали мимо замыкающих, те даже не посмотрели.
Вернулись они в Калькар гораздо скорее, чем ожидали, не прошло и часа. Болховитинов, едва успевший привести себя в приличный вид, высматривал машину из окна второго этажа и уже издали увидел, что в ней трое; когда подъехали ближе и он безошибочно узнал Таню – у кого еще мог быть медно-рыжий оттенок волос? – у него вдруг так сжало грудь, что он даже испугался – сжало совершенно явственной физической болью, как будто куда-то туда, за солнечное сплетение, вдвинули тупую давящую тяжесть. Уже бросившись к двери, он вынужден был остановиться, осторожно перевести дыхание, потом спустился вниз, в полутемный вестибюль, как раз в тот момент, когда она входила, четким силуэтом обрисовавшись в солнечном прямоугольнике распахнутой на улицу двери.
– Татьяна Викторовна, – сказал он дрогнувшим голосом, – Танечка...
Она шагнула к нему, всматриваясь, словно не веря своим глазам.
– Кирилл Андреевич, – шепнула она едва слышно, – вы? Боже мой...
Он поймал ее руки, стал целовать пальцы, ладони – совсем незнакомые, крепкие и шершавые, с затвердениями мозолей, совсем не такие, какими были ее руки год назад в Энске – неужели действительно всего год, ну полтора, – а ведь кажется, будто несколько лет прошло с того весеннего вечера...
Они не могли наговориться, он не мог насмотреться, Таня смотреть на него – ему показалось – избегала, только иногда он ловил на себе быстрый, короткий взгляд; она словно присматривалась к нему, изучала, боясь делать это открыто. После обеда они остались одни. Анна с Надей занялись своим хозяйством, Ридель поехал обратно в Краненберг за вещами Болховитинова. Им столько надо было рассказать друг другу!
О событиях в Энске Таня уже знала – недавно встретила девушек, которых забрали позже нее, уже осенью, они и рассказали обо всем: как погиб Леша Кривошеин, как потом по городу были расклеены плакаты с увеличенным паспортным снимком Володи Глушко и обещанием награды в тысячу марок тому, кто укажет родственников или друзей «красного террориста»...
– Знаете, Татьяна Викторовна, что меня мучило все это время? – сказал Болховитинов. – Я, кстати, верил, что вы спаслись... не мог совершенно представить себе – как, но был уверен. Так вот, меня все время преследовала мысль, что вы могли связать со мной провал группы...
– Ну что вы, я ни на секунду...
– Нет, ну какая-то хотя бы тень сомнения не могла не появиться, я ведь прекрасно знаю, что друзья ваши относились ко мне настороженно, да это и понятно, на их месте я тоже, наверное, не мог бы не опасаться – действительно, что они обо мне знали? – мало того, что эмигрант, то есть человек, по советским представлениям, отказавшийся от родины, так еще и у немцев служит...
– Ну, – Таня улыбнулась, – ваша служба у немцев поначалу и меня насторожила! А потом – помните – вы меня встретили в комиссариате, я шла с какими-то бумагами, так что вы сразу же должны были догадаться, что я там работаю; вот тогда я и подумала: да ведь я в таком же положении, что и он, мне ли осуждать?
– Вы другое дело, вы по заданию пошли.
– А вы что – ради заработка? Или чтобы выслужиться перед ними? Вы тоже пошли потому, что совесть подсказала... если считали, что другого пути нет. Я не знаю, правы ли вы были, наверное, нет, были и другие какие-то... возможности, но это уж... Господи, кто из нас не ошибался, не делал что-то не так! Я к чему – честное слово, у меня и в мыслях никогда не было! Я никогда не искала ответа на этот вопрос – почему провалились; я знала, что мы провалимся, чувствовала это еще с весны, когда начались аресты...
– А разве были аресты? Я ничего не знал.
– Вам не говорили. Сначала попался один из горуправы, он нам доставал бланки для пропусков, просто жулик, делал это за деньги; а потом схватили одного нашего мальчика, который листовки расклеивал. Я так и думала, что рано или поздно он заговорит... он долго держался, не помню уже – с месяц, наверное. А потом, видимо, они его все-таки раскололи. А мог, конечно, и Завада выдать – тот, из горуправы... Он хотя и не знал ничего, но Кривошипа-то он знал, он же Кривошипу передавал бланки и деньги от него получал, так что... Да нет, для меня это никогда не было загадкой! А о вас я совсем другое думала – я как раз боялась, что они и вас взяли, меня совесть ужасно мучила, это ведь я вас втравила в эту историю. Вы говорите – верили, что я спаслась, а у меня наоборот было, я все время думала: «Это из-за меня, это из-за меня...». Но сегодня – Господи, когда я вас увидела, у меня ноги подкосились, я просто...
– Но вы же уже знали, что я здесь!
– Да не знала я ничего, в том-то и дело, Анька эта – ну, змеища! – она же мне ничего не сказала. Я сначала вообще ничего не поняла! Идем мы по шоссе, настроение у меня жуткое, вот – думаю – опять туда, в хинтерланд, а там на завод какой-нибудь, под бомбы... Я так надеялась, что досидим здесь до конца! Совсем духом пала, честное слово. Вдруг слышу, окликают, вижу – Анька в шикарной открытой машине, за рулем немец какой-то...
– Вы разве Риделя не узнали? Вы ведь встречались, в Энске.
– Господи, один раз, и то пять минут, а потом он тогда был в штатском, а сейчас в мундире этом коричневом – он разве в эс-а?
– Нет, это тодтовская форма, военные строители.
– А-а! Нет, я его совсем не узнала, да он и не смотрел в мою сторону, сидел отвернувшись; а Анька кричит – давай сюда, скорее; ну я и села в машину. В чем дело, спрашиваю, а она мне – ты что, за Рейн захотела? А нет, так сиди и не спрашивай, сейчас сама все узнаешь... Это она, паразитка, сюрприз мне приготовила, – чему вы улыбаетесь?
– Да так просто. Вы, Татьяна Викторовна, изменились.
– Я думаю! Полтора года как-никак, ну и потом еще волосы...
– Нет, я не о внешности. Манеры, язык...
– Ох, наверное, вы правы, я и сама иногда чувствую! Сегодня, пока мы там ждали, пристал ко мне один – ну, из наших ребят, тоже работал там, – а они все ужасно за это время стали распущенные, такое себе позволяют... Ну и вот, сижу я, настроение жуткое, а он лезет и лезет – так я не выдержала, в такую его послала светлую даль, что сама испугалась. Господи, думаю, что это со мной делается... Это лагеря, там как-то невольно начинаешь... – Таня пожала плечами, сделала беспомощный жест. – Ну, приспосабливаться к общему уровню, что ли, я не знаю...
– Понимаю вас, – сказал Болховитинов. – Это, вероятно, неизбежно, вы правы. Ничего, скоро вернется нормальная жизнь.
– Вы думаете? Сегодня идем там по шоссе, и все на небо посматривают – парашютистов ждут. Вот, думаю, выбросили бы сюда еще один десант, что им стоит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
Вернулись они в Калькар гораздо скорее, чем ожидали, не прошло и часа. Болховитинов, едва успевший привести себя в приличный вид, высматривал машину из окна второго этажа и уже издали увидел, что в ней трое; когда подъехали ближе и он безошибочно узнал Таню – у кого еще мог быть медно-рыжий оттенок волос? – у него вдруг так сжало грудь, что он даже испугался – сжало совершенно явственной физической болью, как будто куда-то туда, за солнечное сплетение, вдвинули тупую давящую тяжесть. Уже бросившись к двери, он вынужден был остановиться, осторожно перевести дыхание, потом спустился вниз, в полутемный вестибюль, как раз в тот момент, когда она входила, четким силуэтом обрисовавшись в солнечном прямоугольнике распахнутой на улицу двери.
– Татьяна Викторовна, – сказал он дрогнувшим голосом, – Танечка...
Она шагнула к нему, всматриваясь, словно не веря своим глазам.
– Кирилл Андреевич, – шепнула она едва слышно, – вы? Боже мой...
Он поймал ее руки, стал целовать пальцы, ладони – совсем незнакомые, крепкие и шершавые, с затвердениями мозолей, совсем не такие, какими были ее руки год назад в Энске – неужели действительно всего год, ну полтора, – а ведь кажется, будто несколько лет прошло с того весеннего вечера...
Они не могли наговориться, он не мог насмотреться, Таня смотреть на него – ему показалось – избегала, только иногда он ловил на себе быстрый, короткий взгляд; она словно присматривалась к нему, изучала, боясь делать это открыто. После обеда они остались одни. Анна с Надей занялись своим хозяйством, Ридель поехал обратно в Краненберг за вещами Болховитинова. Им столько надо было рассказать друг другу!
О событиях в Энске Таня уже знала – недавно встретила девушек, которых забрали позже нее, уже осенью, они и рассказали обо всем: как погиб Леша Кривошеин, как потом по городу были расклеены плакаты с увеличенным паспортным снимком Володи Глушко и обещанием награды в тысячу марок тому, кто укажет родственников или друзей «красного террориста»...
– Знаете, Татьяна Викторовна, что меня мучило все это время? – сказал Болховитинов. – Я, кстати, верил, что вы спаслись... не мог совершенно представить себе – как, но был уверен. Так вот, меня все время преследовала мысль, что вы могли связать со мной провал группы...
– Ну что вы, я ни на секунду...
– Нет, ну какая-то хотя бы тень сомнения не могла не появиться, я ведь прекрасно знаю, что друзья ваши относились ко мне настороженно, да это и понятно, на их месте я тоже, наверное, не мог бы не опасаться – действительно, что они обо мне знали? – мало того, что эмигрант, то есть человек, по советским представлениям, отказавшийся от родины, так еще и у немцев служит...
– Ну, – Таня улыбнулась, – ваша служба у немцев поначалу и меня насторожила! А потом – помните – вы меня встретили в комиссариате, я шла с какими-то бумагами, так что вы сразу же должны были догадаться, что я там работаю; вот тогда я и подумала: да ведь я в таком же положении, что и он, мне ли осуждать?
– Вы другое дело, вы по заданию пошли.
– А вы что – ради заработка? Или чтобы выслужиться перед ними? Вы тоже пошли потому, что совесть подсказала... если считали, что другого пути нет. Я не знаю, правы ли вы были, наверное, нет, были и другие какие-то... возможности, но это уж... Господи, кто из нас не ошибался, не делал что-то не так! Я к чему – честное слово, у меня и в мыслях никогда не было! Я никогда не искала ответа на этот вопрос – почему провалились; я знала, что мы провалимся, чувствовала это еще с весны, когда начались аресты...
– А разве были аресты? Я ничего не знал.
– Вам не говорили. Сначала попался один из горуправы, он нам доставал бланки для пропусков, просто жулик, делал это за деньги; а потом схватили одного нашего мальчика, который листовки расклеивал. Я так и думала, что рано или поздно он заговорит... он долго держался, не помню уже – с месяц, наверное. А потом, видимо, они его все-таки раскололи. А мог, конечно, и Завада выдать – тот, из горуправы... Он хотя и не знал ничего, но Кривошипа-то он знал, он же Кривошипу передавал бланки и деньги от него получал, так что... Да нет, для меня это никогда не было загадкой! А о вас я совсем другое думала – я как раз боялась, что они и вас взяли, меня совесть ужасно мучила, это ведь я вас втравила в эту историю. Вы говорите – верили, что я спаслась, а у меня наоборот было, я все время думала: «Это из-за меня, это из-за меня...». Но сегодня – Господи, когда я вас увидела, у меня ноги подкосились, я просто...
– Но вы же уже знали, что я здесь!
– Да не знала я ничего, в том-то и дело, Анька эта – ну, змеища! – она же мне ничего не сказала. Я сначала вообще ничего не поняла! Идем мы по шоссе, настроение у меня жуткое, вот – думаю – опять туда, в хинтерланд, а там на завод какой-нибудь, под бомбы... Я так надеялась, что досидим здесь до конца! Совсем духом пала, честное слово. Вдруг слышу, окликают, вижу – Анька в шикарной открытой машине, за рулем немец какой-то...
– Вы разве Риделя не узнали? Вы ведь встречались, в Энске.
– Господи, один раз, и то пять минут, а потом он тогда был в штатском, а сейчас в мундире этом коричневом – он разве в эс-а?
– Нет, это тодтовская форма, военные строители.
– А-а! Нет, я его совсем не узнала, да он и не смотрел в мою сторону, сидел отвернувшись; а Анька кричит – давай сюда, скорее; ну я и села в машину. В чем дело, спрашиваю, а она мне – ты что, за Рейн захотела? А нет, так сиди и не спрашивай, сейчас сама все узнаешь... Это она, паразитка, сюрприз мне приготовила, – чему вы улыбаетесь?
– Да так просто. Вы, Татьяна Викторовна, изменились.
– Я думаю! Полтора года как-никак, ну и потом еще волосы...
– Нет, я не о внешности. Манеры, язык...
– Ох, наверное, вы правы, я и сама иногда чувствую! Сегодня, пока мы там ждали, пристал ко мне один – ну, из наших ребят, тоже работал там, – а они все ужасно за это время стали распущенные, такое себе позволяют... Ну и вот, сижу я, настроение жуткое, а он лезет и лезет – так я не выдержала, в такую его послала светлую даль, что сама испугалась. Господи, думаю, что это со мной делается... Это лагеря, там как-то невольно начинаешь... – Таня пожала плечами, сделала беспомощный жест. – Ну, приспосабливаться к общему уровню, что ли, я не знаю...
– Понимаю вас, – сказал Болховитинов. – Это, вероятно, неизбежно, вы правы. Ничего, скоро вернется нормальная жизнь.
– Вы думаете? Сегодня идем там по шоссе, и все на небо посматривают – парашютистов ждут. Вот, думаю, выбросили бы сюда еще один десант, что им стоит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164