..
– Александр Семеныч, обедать пожалуйста, – позвали из соседней комнаты.
За столом Николаев разговаривал с домработницей, расспрашивал о жизни в оккупации – все это время она жила недалеко от Энска, в селе работала у немцев в «госхозе».
После обеда решил все же выйти побродить по городу, в его распоряжении было еще около пяти часов. В прихожей, уже одетый, он услышал телефонный звонок.
– Вас, Александр Семеныч, – сказала домработница, приоткрыв дверь. Он вернулся, взял трубку.
– Послушай, какое дело, – раздался на другом конце провода голос Шебеко. – Тут один товарищ, который занимается пленными, откопал в лагере занятного типа – служил в здешнем комиссариате, не исключено, что знал твою Татьяну. Может, поговоришь с ним?
– Конечно, если это возможно!
– Добро. Подъезжай сейчас ко мне, я скажу, чтобы доставили...
Через полчаса Николаев снова был в знакомом кабинете. Тут, видимо, только что закончилось какое-то совещание – воздух был прокурен до синевы. Шебеко с усталым видом стоял у открытой форточки, потирая лицо ладонями.
– Сейчас приведут твоего фон-барона, – сказал он, – садись. У Петровны хоть нашлось, чем тебя накормить?
– Нашлось, – Николаев кивнул. – Переводчика не приглашай, мне приходилось беседовать с пленными, справлюсь.
– Да он сам, говорят, по-русски шпарит, как на родном. Остзеец какой-то, что ли.
– Ну, тем лучше...
Зондерфюрер фон Венк уже дважды побывал на допросах и не особенно их боялся. Грехов за ним не числилось – в частях особого назначения не служил, в карательных акциях не участвовал. Однажды составил даже докладную записку, в которой рекомендовал по возможности воздерживаться от действий, могущих вызвать среди населения нежелательную реакцию и таким образом затруднить выполнение экономических задач, стоящих перед оккупационной администрацией. Он сильно надеялся, что эта бумажка сохранилась где-нибудь в архивах комиссариата и рано или поздно всплывет на поверхность.
Никакого беспокойства не ощутил он и на этот раз, когда его снова вызвали и повели пешком через город. Вообще, за проведенную в плену неделю он успел свыкнуться со своим новым положением. Скверная еда и отсутствие комфорта – это еще не самое страшное; здесь, по крайней мере, он доживет до конца войны. Когда в офицерском бараке распространился ужасный слух, что пленных скоро начнут вывозить в Сибирь, Валентин Карлович совсем приободрился. Он красноречиво описывал своим коллегам красоты этой сказочной земли, пользующейся незаслуженно плохой репутацией, и рассказывал, как роскошно жили там германские и австро-венгерские пленные в годы первой мировой войны. Какие женщины! Какие пельмени! Нет, уж что-что, а Сибирь его не пугала.
Не пугал и предстоящий допрос. Он бодро шагал, кутаясь в тощую солдатскую шинельку, которой ему заменили отобранную офицерскую, на меху, и покуривал свернутую конвоиром «козью ножку». Он действительно легко умел налаживать отношения с русскими солдатами – даже тот, первый, который вытащил его из погреба и сгоряча чуть не пристрелил, услышав русскую речь (очевидно, принял за власовца), – даже тот быстро остыл и скоро уже потешался над его акцентом. А уж в куреве ему никогда не отказывали.
На знакомом перекрестке он сам повернул направо и очень удивился, когда конвоир закричал ему идти прямо.
– Но разве мы не идем в контрразведку? – спросил зондерфюрер, обернувшись к конвоиру.
– Куда надо, туда и идем, – ответил тот. – Ты давай топай!
Фон Венк потопал дальше. Шли они долго и наконец пришли к двухэтажному зданию, где, как гласила сделанная на листе фанеры надпись, помещался Энский областной комитет КП(б)У. «О, это уже что-то новое», – подумал фон Венк, почувствовав внезапный укол беспокойства.
Он терялся в догадках, пока часовой у входа внимательно изучал предъявленную конвоиром бумагу. Почему его привели сюда, в областной комитет? Что это может означать? Так и не успев ничего сообразить, он вошел внутрь и поднялся на второй этаж. В прокуренном коридоре сидели люди, очевидно, пришедшие на прием; из двери вышла пожилая женщина и, увидев немца, обратилась к конвоиру:
– Это пленный к товарищу Шебеко? Подождите минутку здесь, товарищ боец, я доложу.
Люди, сидевшие в ожидании у двери, сдержанно зашумели.
– Сегодня уже не примет, – сказал кто-то, достав большие карманные часы. – Генерал у него сидит, теперь вот немчуру еще проведут...
– Какой генерал?
– Откуда ж я знаю – какой! При мне не представлялся.
– Сдается мне, это Николаев, – сказал третий из сидящих в очереди. – Он до войны тут служил, я его раз на партконференции видел. Тогда, правда, шрамов на лице у него не было. Кто из здешних, может, помнят: комбриг Николаев, он еще Героя получил за Халхин-Гол...
Фон Венк, услышав эту фамилию, почувствовал приступ дурноты. «Господи Иисусе Христе, – подумал он (по-русски, как всегда в минуты особых потрясений), – генерал Николаев, уж не отец ли того рыженького змеенка!» Теперь он уже понял, для чего его доставили сюда, на свидание с генералом, получившим Героя за Халхин-Гол.
Мысль зондерфюрера заработала с сумасшедшей быстротой. Что говорить? Как узнать, что именно им известно? Его заявление было устным, но если русские схватили кого-нибудь из гестапо... скажем, того же Роденштерна... можно, разумеется, сказать, что он передавал распоряжения самого Кранца, – но это ерунда, это шито белыми нитками, с какой стати гебитскомиссар стал бы связываться с гестапо через своего референта, да еще устно! – нет, нет, все отрицать, он ничего плохого о ней не думал, ни в чем не подозревал, – стоит только проговориться, что догадывался о ее связях с подпольем, и они логическим путем раскроют все дальнейшее – они ведь прекрасно понимают, что германский офицер не мог узнать такую вещь и не донести! Как бы там ни сложилось дальше – сейчас надо все отрицать. Он знал, хорошо знал фрейлен Николаеву, он был с ней в наилучших отношениях – их даже видели вместе, и неоднократно, впрочем, не нужно думать ничего дурного, его отношение к фрейлен всегда было абсолютно корректным, это могут подтвердить все... Донос? Абсурд, о каком доносе может идти речь, в чем мог он ее обвинить?
– ...по-моему, ты ему ничего не говори о своем родстве с Татьяной, – сказал Шебеко. – Он тебя не знает – черт с ним, пусть думает хотя бы, что ты из СМЕРШа. И вообще, мне кажется, не делай сразу упора на Татьяну.
– Конечно, пусть упомянет о ней сам, – Николаев кивнул. – Ну что ж, давай своего остзейца.
Шебеко подошел к двери и сделал знак секретарше. Через минуту в кабинет вошел высокий немец с узким лошадиным лицом и рыжеватыми волосами, разделенными пробором посредине головы.
– Зондерфюрер фон Венк! – представился он, щелкнув каблуками и держа руки по швам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
– Александр Семеныч, обедать пожалуйста, – позвали из соседней комнаты.
За столом Николаев разговаривал с домработницей, расспрашивал о жизни в оккупации – все это время она жила недалеко от Энска, в селе работала у немцев в «госхозе».
После обеда решил все же выйти побродить по городу, в его распоряжении было еще около пяти часов. В прихожей, уже одетый, он услышал телефонный звонок.
– Вас, Александр Семеныч, – сказала домработница, приоткрыв дверь. Он вернулся, взял трубку.
– Послушай, какое дело, – раздался на другом конце провода голос Шебеко. – Тут один товарищ, который занимается пленными, откопал в лагере занятного типа – служил в здешнем комиссариате, не исключено, что знал твою Татьяну. Может, поговоришь с ним?
– Конечно, если это возможно!
– Добро. Подъезжай сейчас ко мне, я скажу, чтобы доставили...
Через полчаса Николаев снова был в знакомом кабинете. Тут, видимо, только что закончилось какое-то совещание – воздух был прокурен до синевы. Шебеко с усталым видом стоял у открытой форточки, потирая лицо ладонями.
– Сейчас приведут твоего фон-барона, – сказал он, – садись. У Петровны хоть нашлось, чем тебя накормить?
– Нашлось, – Николаев кивнул. – Переводчика не приглашай, мне приходилось беседовать с пленными, справлюсь.
– Да он сам, говорят, по-русски шпарит, как на родном. Остзеец какой-то, что ли.
– Ну, тем лучше...
Зондерфюрер фон Венк уже дважды побывал на допросах и не особенно их боялся. Грехов за ним не числилось – в частях особого назначения не служил, в карательных акциях не участвовал. Однажды составил даже докладную записку, в которой рекомендовал по возможности воздерживаться от действий, могущих вызвать среди населения нежелательную реакцию и таким образом затруднить выполнение экономических задач, стоящих перед оккупационной администрацией. Он сильно надеялся, что эта бумажка сохранилась где-нибудь в архивах комиссариата и рано или поздно всплывет на поверхность.
Никакого беспокойства не ощутил он и на этот раз, когда его снова вызвали и повели пешком через город. Вообще, за проведенную в плену неделю он успел свыкнуться со своим новым положением. Скверная еда и отсутствие комфорта – это еще не самое страшное; здесь, по крайней мере, он доживет до конца войны. Когда в офицерском бараке распространился ужасный слух, что пленных скоро начнут вывозить в Сибирь, Валентин Карлович совсем приободрился. Он красноречиво описывал своим коллегам красоты этой сказочной земли, пользующейся незаслуженно плохой репутацией, и рассказывал, как роскошно жили там германские и австро-венгерские пленные в годы первой мировой войны. Какие женщины! Какие пельмени! Нет, уж что-что, а Сибирь его не пугала.
Не пугал и предстоящий допрос. Он бодро шагал, кутаясь в тощую солдатскую шинельку, которой ему заменили отобранную офицерскую, на меху, и покуривал свернутую конвоиром «козью ножку». Он действительно легко умел налаживать отношения с русскими солдатами – даже тот, первый, который вытащил его из погреба и сгоряча чуть не пристрелил, услышав русскую речь (очевидно, принял за власовца), – даже тот быстро остыл и скоро уже потешался над его акцентом. А уж в куреве ему никогда не отказывали.
На знакомом перекрестке он сам повернул направо и очень удивился, когда конвоир закричал ему идти прямо.
– Но разве мы не идем в контрразведку? – спросил зондерфюрер, обернувшись к конвоиру.
– Куда надо, туда и идем, – ответил тот. – Ты давай топай!
Фон Венк потопал дальше. Шли они долго и наконец пришли к двухэтажному зданию, где, как гласила сделанная на листе фанеры надпись, помещался Энский областной комитет КП(б)У. «О, это уже что-то новое», – подумал фон Венк, почувствовав внезапный укол беспокойства.
Он терялся в догадках, пока часовой у входа внимательно изучал предъявленную конвоиром бумагу. Почему его привели сюда, в областной комитет? Что это может означать? Так и не успев ничего сообразить, он вошел внутрь и поднялся на второй этаж. В прокуренном коридоре сидели люди, очевидно, пришедшие на прием; из двери вышла пожилая женщина и, увидев немца, обратилась к конвоиру:
– Это пленный к товарищу Шебеко? Подождите минутку здесь, товарищ боец, я доложу.
Люди, сидевшие в ожидании у двери, сдержанно зашумели.
– Сегодня уже не примет, – сказал кто-то, достав большие карманные часы. – Генерал у него сидит, теперь вот немчуру еще проведут...
– Какой генерал?
– Откуда ж я знаю – какой! При мне не представлялся.
– Сдается мне, это Николаев, – сказал третий из сидящих в очереди. – Он до войны тут служил, я его раз на партконференции видел. Тогда, правда, шрамов на лице у него не было. Кто из здешних, может, помнят: комбриг Николаев, он еще Героя получил за Халхин-Гол...
Фон Венк, услышав эту фамилию, почувствовал приступ дурноты. «Господи Иисусе Христе, – подумал он (по-русски, как всегда в минуты особых потрясений), – генерал Николаев, уж не отец ли того рыженького змеенка!» Теперь он уже понял, для чего его доставили сюда, на свидание с генералом, получившим Героя за Халхин-Гол.
Мысль зондерфюрера заработала с сумасшедшей быстротой. Что говорить? Как узнать, что именно им известно? Его заявление было устным, но если русские схватили кого-нибудь из гестапо... скажем, того же Роденштерна... можно, разумеется, сказать, что он передавал распоряжения самого Кранца, – но это ерунда, это шито белыми нитками, с какой стати гебитскомиссар стал бы связываться с гестапо через своего референта, да еще устно! – нет, нет, все отрицать, он ничего плохого о ней не думал, ни в чем не подозревал, – стоит только проговориться, что догадывался о ее связях с подпольем, и они логическим путем раскроют все дальнейшее – они ведь прекрасно понимают, что германский офицер не мог узнать такую вещь и не донести! Как бы там ни сложилось дальше – сейчас надо все отрицать. Он знал, хорошо знал фрейлен Николаеву, он был с ней в наилучших отношениях – их даже видели вместе, и неоднократно, впрочем, не нужно думать ничего дурного, его отношение к фрейлен всегда было абсолютно корректным, это могут подтвердить все... Донос? Абсурд, о каком доносе может идти речь, в чем мог он ее обвинить?
– ...по-моему, ты ему ничего не говори о своем родстве с Татьяной, – сказал Шебеко. – Он тебя не знает – черт с ним, пусть думает хотя бы, что ты из СМЕРШа. И вообще, мне кажется, не делай сразу упора на Татьяну.
– Конечно, пусть упомянет о ней сам, – Николаев кивнул. – Ну что ж, давай своего остзейца.
Шебеко подошел к двери и сделал знак секретарше. Через минуту в кабинет вошел высокий немец с узким лошадиным лицом и рыжеватыми волосами, разделенными пробором посредине головы.
– Зондерфюрер фон Венк! – представился он, щелкнув каблуками и держа руки по швам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164