Война теперь была не та, какой начиналась, да и выглядела совсем по-другому – словно сама природа позаботилась о роскошных декорациях для здешнего «театра военных действий». Сказочно прекрасны были Трансильванские Альпы, одетые в золото и багрянец осенних лесов, и грозно, победно и торжествующе перекатывались по горным долинам орудийные громы, возвещая начало великого освободительного похода в Европу. Сколько неведомых стран лежало там, за этими перевалами, сколько людей с надеждой прислушивалось сейчас к рокоту советских пушек, ожидая скорого уже избавления от долгого ига! Казалось, сбываются самые дерзкие мечты, самые прекрасные сны становятся явью. Мальчики в новеньких лейтенантских погонах жалели лишь об одном: что второй фронт все же открылся и им не придется закончить поход на берегах Атлантики.
Она казалась им прекрасной, эта заграничная война сорок четвертого, и лейтенанты с сожалением думали о том, что хватит ее ненадолго – самое большее, на полгода; но пока она шла, и вертелся грохочущий калейдоскоп стремительного наступления – улицы чужих городов, зажмурившиеся гофрированными шторами закрытых витрин, непонятные вывески, горящие «тигры» да «пантеры» и ползущие навстречу вереницы пленных, придорожные распятия и мимолетные обжигающие взоры чернооких мадьярок, крестьянские дома, парки, прочерченные аллеями вековых буков, и замки магнатов, где со стен смотрели из тускло мерцающих золотых рам надменные усачи в венгерках и лихо заломленных меховых шапках с соколиными перьями.
На офицерских пирушках по поводу чьей-нибудь очередной награды лейтенанты пили коллекционный токай из подвалов Андраши и Эстерхази, хором пели «Много верст в походах пройдено», читали лихие стихи вроде «Мы не от старости умрем, от старых ран умрем, так разливай по кружкам ром, трофейный рыжий ром»; они чувствовали себя чуть ли не гусарами той, первой Отечественной, гусарами-победителями накануне вступления в завоеванную столицу Буонапарта...
А потом они поднимали в атаку свои взводы, мальчишескими голосами крича: «Вперед! За Родину!!» – и умирали на холодной венгерской земле, в театральном великолепии трансильванской осени. Потому что война, даже такая романтичная с виду, не была игрой, в сорок четвертом году пули и осколки обладали той же убойной силой, что и в сорок первом.
В середине октября дивизия, в состав которой входил 441-й гвардейский мотострелковый полк, оказалась на главном направлении контрудара эсэсовских панцер-гре-надеров, предпринявших отчаянную попытку задержать наше наступление между Дебреценом и Ньиредьхазой.
Взрывная волна, хотя и ослабленная расстоянием, настигла комбата у самого входа в блиндаж, и по ступенькам он не сбежал, а скатился; оглушенный падением, еще сидел на полу, когда кто-то обхватил его сзади под мышки, помогая подняться.
– Вы живой, товарищ капитан?
– Убитый, не видишь, что ли! – зло ответил Дежнев, выведенный из себя дурацким вопросом. – Чем спрашивать хреновину, давай связь со второй ротой!
– Нема связи, – виновато сказал телефонист. – Верно, опять порвало...
– Так что? – еще злее спросил комбат. – Мне, может, на линию идти?
Телефонист с новой энергией завертел ручку индуктора, крича в трубку отчаянно и безнадежно: «Але, але!». От нового взрыва поблизости блиндаж снова тряхнуло, сквозь разошедшуюся обшивку на потолке посыпалась земля. Немцы, словно догадываясь о расположении командного пункта батальона, лупили по высотке тяжелыми реактивными минами.
– Товарищ капитан, отвечает вторая! – радостно заорал телефонист, протягивая ему трубку.
Дежнев, превозмогая опять накатившую волну слабости, судорожно стиснул в кулаке скользкий от пота эбонит.
– Мито! – крикнул он, не сразу расслышав голос Барабадзе. – Мить, что там у тебя? Ты меня слышишь? Обстановка какая, спрашиваю, мне тут ни хрена не видно – из-за дыма никакой видимости...
– Атакует «пантерами»... – по-комариному пропищал голос командира второй роты, едва слышный, с трудом пробивающийся по перерубленному в нескольких местах и наспех сращенному проводу. – Бронебойщики... штук подбили, но... не хватает, понимаешь...
– Ты держись, слышишь! – кричал Дежнев. – Я тебе пару взводов из третьей роты перебрасываю сейчас, у них есть петеэры – слышишь меня? Я говорю – держись, подкину что могу, я чувствую, он главный удар нацеливает через тебя, ты его к бетонке не подпускай, чтоб он бетонку не оседлал, понял?
Он обернулся к телефонистам и крикнул:
– Третью, живо!
– С третьей связи нет, товарищ капитан, там двое сейчас на линии, ищут разрыв...
– Послушай, Дежнев, я бы не стал трогать третью роту, – сказал начштаба. – У нас и так слабовато на правом фланге, и если...
– Что «если»? – огрызнулся комбат. – На, погляди! – Придерживая трубку плечом, он сунул через стол притрушенную землей двухкилометровку. – Не видишь, что ему надо? На правом фланге как там еще будет, неизвестно, а вторую он уже давит! Давай пиши, посылай связного – пусть оставят заслон и все остальное гонят к Барабадзе, бронебойщиков всех туда, это главное... Мито! – снова закричал он в трубку. – Мито, слушай меня!
– ...слушаю, только мешают, – пропищал комариный голос. – Никакого, понимаешь, уважения, – человек говорит с большим начальством, а они над самым ухом... термитными, просто хулиганы...
Дежнев усмехнулся и почувствовал, как опять лопнула кожица на обветренных губах.
– Я вижу, духом не падаешь, это хорошо! – крикнул он. – Петеэров тебе подкинут, но учти – не удержишь бетонку, пропустишь его к мосту – нехорошо нам будет, ясно?
Барабадзе ответил что-то, но тут новый громовой раскат рванул землю вместе с блиндажом, и линия окончательно умолкла. Радист в углу, согнувшись над своим зеленым облупленным ящиком, пытался связаться с полком, бубня нудно и монотонно: «Волга, Волга, я Кама, Волга, Волга, я Кама...» Начальник штаба, старший лейтенант со щегольскими английскими усиками, торопливо дописывал приказ на вырванном из полевой книжки листке, спеша отдать его связному, который стоял тут же с унылым видом. Дежнев мельком глянул на незнакомого низкорослого солдата и пошел к выходу, застегивая ремешок каски. Понаприсылали черт-те каких хмырей...
– Напиши, чтобы дали сведения о потерях, пока хоть приблизительные, – сказал он, задержавшись возле начштаба. – А петеэры все до одного – во вторую. Правый фланг усилим минометами, если понадобится...
– У Барабадзе сейчас – самое танкоопасное направление, – добавил он, когда Козловский промолчал, выражая, как ему показалось, несогласие. – Соображать надо!
Связной выбрался из блиндажа следом за ним. Дежнев взял солдата за рукав шинели.
– Давно на фронте?
– С самого начала, товарищ гвардии капитан!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164