– Бесчестный поступок остается бесчестным независимо от того, перед кем он совершен.
– Да что же тут «бесчестного» – уйти от незаслуженного наказания?
– Видишь ли, все зависит от обстоятельств. В данном случае обстоятельства таковы, что уйти мне нельзя. Хотя быпотому, что они после этого скажут: вот, мы были правы, и вообще всякий, кто приходит оттуда, – действительно в чем-то виноват. Ну что ты, глупышка...
– Что, что! – выкрикнула она сквозь слезы. – Ты хоть понимаешь, что тебя могут засадить надолго!
– Если очень надолго, ты меня ждать не будешь, вот и все.
– Не говори ерунды! Прекрасно знаешь ведь, что буду ждать, сколько надо, мне непонятно только – как ты можешь так спокойно ко всему этому относиться!
– Иначе нельзя, я думаю, – помедлив, отозвался Болховитинов. – Ты помнишь, я однажды пытался объяснить тебе разницу в мироощущении человека верующего и... не придающего значения этим вопросам. Главное различие в том, как понимать жизнь... Или это путь, не ведущий никуда, и надо только постараться прожить его мирно, не причиняя никому зла, и чтобы зла не причиняли тебе... ни зла, ни особых неудобств. Или это все-таки путь постоянного нравственного труда – и тогда все эти неудобства... зло, всякие утеснения, которым тебя подвергают... все это, понимаешь, второстепенно. Важно только одно: как ты сам на это отзываешься, как все это влияет на твою душу. И тут, мне кажется, очень важно не озлобиться, устоять перед соблазном ответного зла. Не устоишь, озлобишься – значит, ты испытания не выдержал. Конечно... заранее про себя сказать трудно – выдержишь, не выдержишь...
– Да ты-то выдержишь! – Таня с отчаянием высморкалась. – А мне что делать? Обо мне ты подумал?
– О тебе? Да я только о тебе и думаю, о ком же мне теперь думать, – сказал Болховитинов.
– Гос-с-споди, – она замотала головой, зажмурившись и сжав руками виски, – и угораздило же тебя тогда приехать, сидел бы сейчас спокойно в своем Париже...
– Страшно подумать, – он улыбнулся. – Тебя сюда надолго пустили?
– Сюда? – не поняла Таня.
– Ну, этот твой сержант – он будет ждать, чтобы проводить тебя обратно?
– А-а! Нет-нет, он просто показал, куда идти. Сказал – будешь вылезать, оглядись, чтобы рядом никого не было, и чеши вон туда. Я так поняла, что вас тут не очень строго охраняют.
– Да, скорее формально. Без бумаг все равно далеко не уйти.
– Но это может измениться в любой день! Бежать надо сейчас, пока еще есть возможность...
– Опять ты за свое, – сказал Болховитинов. – Бежать сейчас – значило бы лишить смысла все, что я делал до сих пор, а это... противоестественно, понимаешь? Это была бы полная бессмыслица, в жизни так не бывает.
– В жизни не бывает бессмыслицы? – Таня посмотрела на него удивленно. – Да сколько угодно кругом бессмыслицы, на каждом шагу!
– Да нет... это только так кажется. Смысл есть всегда, просто он не всегда... различим с первого взгляда. Обычно остается невидим, долго остается, и лишь потом вдруг понимаешь... рано или поздно приходит понимание смысла происшедших событий.
– Это уж, смотря какие события. Интересно, когда придет твое «понимание», если человеку свалился на голову кирпич и убил на месте.
– Как раз в этом случае, – Болховитинов рассмеялся, – очень скоро придет, гораздо раньше, чем ты думаешь. Кстати, – он порылся в кармане гимнастерки и протянул Тане маленькую алюминиевую медальку: – Возьми это себе. У меня сразу все отобрали, и нательный крестик, и отцовский знак первопоходника – я тебе показывал, помнишь, меч в терновом венце... А это завалилось за подкладку, я сам только потом нашел.
– А что это? – Таня поднесла медальку ближе к тусклой электрической лампочке. – Иконка какая-то?
– Да, католическая, Иисус в Гефсиманском саду. Моление о чаше. Это я в одном монастыре подобрал, по пути из Калькара. Там много их было, целый ящик рассыпался... И такое странное совпадение, посмотри, что тут написано: «Побудьте здесь и бодрствуйте со Мною»...
– «Побудьте здесь»? – задумчиво переспросила Таня, продолжая разглядывать медальку. – «Bleibet» точнее перевести как «останьтесь», «оставайтесь»...
– Пожалуй, но в русском тексте Евангелия говорится «побудьте», поэтому я так и перевел.
– Да... забавно. Это ты только теперь прочитал?
– Ну почему же, прочитал сразу, но как-то не обратил внимания на смысл. Вернее, на... двусмысленность, если позволительно так выразиться.
– Какая уж тут «двусмысленность»... Выходит, судьба все-таки нас предостерегала, – сказала Таня деланно-шутливым тоном. – Может быть, ты хоть теперь прислушаешься?
– Судьба предлагала нам остаться, – в тон ей отозвался Болховитинов, – но ничего не сказала о возвращении, это разные вещи. В общем, договоримся так: бежать я никуда не намерен, поэтому успокойся и не строй, пожалуйста, никаких монтекристовских планов. Александр Семенович пусть ничего не предпринимает, ему ничего не удастся сделать...
– Так он уже и сказал, что не удалось.
– Естественно, нечего было и пытаться. За меня не переживай, у меня хватит и сил, и терпения, я ни о чем не жалею. Хотя нет, «ни о чем» – это неправда. Жалею, что наш брак остался фиктивным, наверное, я был дураком там, в Голландии...
– При чем тут ты, – тихо сказала Таня. – В таких делах решает женщина. Но тогда я... не могла, я ведь не знала, что Сергей женат, и это... нехорошо было бы, понимаешь. А сейчас я тоже жалею. Не надо только говорить, что брак фиктивный, я твоя жена, и буду ждать, что бы ни случилось. А что у нас с тобой ничего не было, так разве это главное... И потом, по твоей теории, какой-то смысл должен быть и тут?
Она обняла его, прижавшись лицом к груди, он стал осторожно гладить ее плечи, медленно, несмело провел пальцами по ложбинке вдоль позвоночника; и страшное, безысходное отчаяние охватило его вдруг от сознания неизбежности разлуки, от внезапной мысли – не мысли даже, а неосознанной до конца догадки, сомнения, вопроса – не сделал ли он какой-то ошибки в главном, не принес ли в жертву надуманной химере неповторимый и не заслуженный им подарок судьбы. Ведь можно было быть по-обыкновенному, по-человечески счастливым, можно было сделать счастливой Таню, наверняка он смог бы, сумел, надо было только отказаться от порожденных ностальгией мифов, преодолеть маниакальную убежденность в том, что человек может жить только среди своих единоплеменников, что все на чужбине достойно лишь хулы и насмешки, а все в отчем краю благостно и осиянно...
А впрочем, как знать, действительно ли сумел бы. Переделать сознание не так просто, надо перестать быть самим собой, уметь довольствоваться простой, обыденной данностью. Но этого мы никогда не умели. К несчастью, вероятно. Не умели, не умеем и едва ли когда-нибудь научимся, поэтому остается одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
– Да что же тут «бесчестного» – уйти от незаслуженного наказания?
– Видишь ли, все зависит от обстоятельств. В данном случае обстоятельства таковы, что уйти мне нельзя. Хотя быпотому, что они после этого скажут: вот, мы были правы, и вообще всякий, кто приходит оттуда, – действительно в чем-то виноват. Ну что ты, глупышка...
– Что, что! – выкрикнула она сквозь слезы. – Ты хоть понимаешь, что тебя могут засадить надолго!
– Если очень надолго, ты меня ждать не будешь, вот и все.
– Не говори ерунды! Прекрасно знаешь ведь, что буду ждать, сколько надо, мне непонятно только – как ты можешь так спокойно ко всему этому относиться!
– Иначе нельзя, я думаю, – помедлив, отозвался Болховитинов. – Ты помнишь, я однажды пытался объяснить тебе разницу в мироощущении человека верующего и... не придающего значения этим вопросам. Главное различие в том, как понимать жизнь... Или это путь, не ведущий никуда, и надо только постараться прожить его мирно, не причиняя никому зла, и чтобы зла не причиняли тебе... ни зла, ни особых неудобств. Или это все-таки путь постоянного нравственного труда – и тогда все эти неудобства... зло, всякие утеснения, которым тебя подвергают... все это, понимаешь, второстепенно. Важно только одно: как ты сам на это отзываешься, как все это влияет на твою душу. И тут, мне кажется, очень важно не озлобиться, устоять перед соблазном ответного зла. Не устоишь, озлобишься – значит, ты испытания не выдержал. Конечно... заранее про себя сказать трудно – выдержишь, не выдержишь...
– Да ты-то выдержишь! – Таня с отчаянием высморкалась. – А мне что делать? Обо мне ты подумал?
– О тебе? Да я только о тебе и думаю, о ком же мне теперь думать, – сказал Болховитинов.
– Гос-с-споди, – она замотала головой, зажмурившись и сжав руками виски, – и угораздило же тебя тогда приехать, сидел бы сейчас спокойно в своем Париже...
– Страшно подумать, – он улыбнулся. – Тебя сюда надолго пустили?
– Сюда? – не поняла Таня.
– Ну, этот твой сержант – он будет ждать, чтобы проводить тебя обратно?
– А-а! Нет-нет, он просто показал, куда идти. Сказал – будешь вылезать, оглядись, чтобы рядом никого не было, и чеши вон туда. Я так поняла, что вас тут не очень строго охраняют.
– Да, скорее формально. Без бумаг все равно далеко не уйти.
– Но это может измениться в любой день! Бежать надо сейчас, пока еще есть возможность...
– Опять ты за свое, – сказал Болховитинов. – Бежать сейчас – значило бы лишить смысла все, что я делал до сих пор, а это... противоестественно, понимаешь? Это была бы полная бессмыслица, в жизни так не бывает.
– В жизни не бывает бессмыслицы? – Таня посмотрела на него удивленно. – Да сколько угодно кругом бессмыслицы, на каждом шагу!
– Да нет... это только так кажется. Смысл есть всегда, просто он не всегда... различим с первого взгляда. Обычно остается невидим, долго остается, и лишь потом вдруг понимаешь... рано или поздно приходит понимание смысла происшедших событий.
– Это уж, смотря какие события. Интересно, когда придет твое «понимание», если человеку свалился на голову кирпич и убил на месте.
– Как раз в этом случае, – Болховитинов рассмеялся, – очень скоро придет, гораздо раньше, чем ты думаешь. Кстати, – он порылся в кармане гимнастерки и протянул Тане маленькую алюминиевую медальку: – Возьми это себе. У меня сразу все отобрали, и нательный крестик, и отцовский знак первопоходника – я тебе показывал, помнишь, меч в терновом венце... А это завалилось за подкладку, я сам только потом нашел.
– А что это? – Таня поднесла медальку ближе к тусклой электрической лампочке. – Иконка какая-то?
– Да, католическая, Иисус в Гефсиманском саду. Моление о чаше. Это я в одном монастыре подобрал, по пути из Калькара. Там много их было, целый ящик рассыпался... И такое странное совпадение, посмотри, что тут написано: «Побудьте здесь и бодрствуйте со Мною»...
– «Побудьте здесь»? – задумчиво переспросила Таня, продолжая разглядывать медальку. – «Bleibet» точнее перевести как «останьтесь», «оставайтесь»...
– Пожалуй, но в русском тексте Евангелия говорится «побудьте», поэтому я так и перевел.
– Да... забавно. Это ты только теперь прочитал?
– Ну почему же, прочитал сразу, но как-то не обратил внимания на смысл. Вернее, на... двусмысленность, если позволительно так выразиться.
– Какая уж тут «двусмысленность»... Выходит, судьба все-таки нас предостерегала, – сказала Таня деланно-шутливым тоном. – Может быть, ты хоть теперь прислушаешься?
– Судьба предлагала нам остаться, – в тон ей отозвался Болховитинов, – но ничего не сказала о возвращении, это разные вещи. В общем, договоримся так: бежать я никуда не намерен, поэтому успокойся и не строй, пожалуйста, никаких монтекристовских планов. Александр Семенович пусть ничего не предпринимает, ему ничего не удастся сделать...
– Так он уже и сказал, что не удалось.
– Естественно, нечего было и пытаться. За меня не переживай, у меня хватит и сил, и терпения, я ни о чем не жалею. Хотя нет, «ни о чем» – это неправда. Жалею, что наш брак остался фиктивным, наверное, я был дураком там, в Голландии...
– При чем тут ты, – тихо сказала Таня. – В таких делах решает женщина. Но тогда я... не могла, я ведь не знала, что Сергей женат, и это... нехорошо было бы, понимаешь. А сейчас я тоже жалею. Не надо только говорить, что брак фиктивный, я твоя жена, и буду ждать, что бы ни случилось. А что у нас с тобой ничего не было, так разве это главное... И потом, по твоей теории, какой-то смысл должен быть и тут?
Она обняла его, прижавшись лицом к груди, он стал осторожно гладить ее плечи, медленно, несмело провел пальцами по ложбинке вдоль позвоночника; и страшное, безысходное отчаяние охватило его вдруг от сознания неизбежности разлуки, от внезапной мысли – не мысли даже, а неосознанной до конца догадки, сомнения, вопроса – не сделал ли он какой-то ошибки в главном, не принес ли в жертву надуманной химере неповторимый и не заслуженный им подарок судьбы. Ведь можно было быть по-обыкновенному, по-человечески счастливым, можно было сделать счастливой Таню, наверняка он смог бы, сумел, надо было только отказаться от порожденных ностальгией мифов, преодолеть маниакальную убежденность в том, что человек может жить только среди своих единоплеменников, что все на чужбине достойно лишь хулы и насмешки, а все в отчем краю благостно и осиянно...
А впрочем, как знать, действительно ли сумел бы. Переделать сознание не так просто, надо перестать быть самим собой, уметь довольствоваться простой, обыденной данностью. Но этого мы никогда не умели. К несчастью, вероятно. Не умели, не умеем и едва ли когда-нибудь научимся, поэтому остается одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164