..
– Это не от гестапо было задание.
– А от кого же? От Второго бюро?!
– Нет, вы гляньте на эту гниду – он же меня еще и спрашивает, от кого имел задание, – следователь покрутил головой, вздохнул. – Задание это ты имел от абвера. В списке, кстати, еще одно лицо отсутствует. Почему Юргенс не записал, а?
– Какой еще Юргенс?
– Не какой, а какая! Юргенс Гертруда, агент абвера, которая вывела тебя на Николаеву! Ну что, вспомнил? Так вот, абвер твой в начале сорок четвертого накрылся, а гестапо ихнюю агентуру начало прибирать к рукам. В сентябре, стало быть, и до тебя дошла очередь – понятное дело, быстро это не провернешь, проверки там разные, то, другое. Я тебе сейчас, так сказать, карты свои приоткрываю – чтобы ты, значит, сам убедился. А теперь иди и подумай, стоит ли тебе и дальше вилять и изворачиваться...
На подобные собеседования уходила обычно чуть ли не половина ночи, заснуть после этого удавалось не сразу, а только заснешь – уже сигнал побудки. Хорошо, хоть водили на работу, это помогало не думать, иначе вообще можно было бы рехнуться. Работа, правда, тоже была абсурдной, под стать фантазиям следователя: демонтировали какой-то завод, надо полагать – в порядке репарации, потому что оборудование тут же увозилось на станцию железной дороги, но в каком виде! Если заржавевшая гайка не поддавалась ключу, пускали в ход кувалду, заржавевший анкерный болт могли срезать автогеном вместе с проушиной станины. Разрозненные части станков заколачивались в ящики без всякой маркировки, и никто не задумывался – как потом будут разбираться в этом хаосе там, на месте назначения. Контрольные приборы сдирали со стен ломом или – еще проще – сшибали той же кувалдой. Руководившие работой военные требовали одного: темпов, поскорее, давай-давай! Кое-кто объяснял, что идут споры между нашими и англо-американцами – кому, мол, что достанется; вот и торопятся успеть демонтировать как можно больше, пока нет четкой договоренности...
Болховитинова дикий метод демонтажа поначалу удивил, но потом он перестал удивляться чему бы то ни было – даже узнав, что ему было дано задание «завербовать генерал-полковника Николаева». Куда завербовать? Для каких целей? От чьего имени? Да не все ли равно. Все это было настолько бредовым, что даже изумляться было бессмысленно. Еще и какой-то адрес на Остра-аллее... Сама вздорность обвинений мешала воспринимать их всерьез, и Болховитинов больше тревожился за Таню, чем за себя. При таком подходе, при такой маниакальной подозрительности – могут ли ей не поставить в вину ее работу в гебитскомиссариате? А почему бы не сделать ее соучастницей в плане вербовки собственного дядюшки? Вполне логично – по их сумасшедшей логике. Но даже если не обвиняют ни в чем, то достаточно и того, что она вернулась вместе с ним и (тоже немаловажная деталь) официально как его жена. Хотя этого они, кажется, не признают.
С тем, что ему придется какое-то время отсидеть, он уже внутренне смирился и не находил это несправедливым. Дело ведь не в том, насколько справедливо подозревают его все эти люди, явно помешавшиеся на кознях западных разведок; высший смысл происходящего был ему совершенно ясен, в час национального испытания он – вольно или невольно – оказался не со своим народом, и это теперь предстояло искупить. А все эти вздорные обвинения – ну что с них взять, с этих «следователей», они такой же продукт времени и среды, как и тот власовец в Клеве... Если бы не страх за Танину судьбу, он был бы сейчас почти спокоен. Тюрьма в России никогда не считалась позорным местом, недаром народ говорил: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся» – понимая, что это может случиться с каждым, вовсе не обязательно злодеем. В сущности, это даже не лишено интереса, ведь сколькими мыслями обогатило Достоевского пребывание в «Мертвом доме»!
Несколько ночей его никуда не вызывали, он отоспался, приободрился еще больше. Потом вдруг опять вызвали. Следователь был уже другой, постарше и почти интеллигентного вида. Он опять стал расспрашивать о Дрездене – кого там знал, с кем общался. Болховитинова это стало уже интриговать. С кем, в самом деле, мог он там встречаться? Может быть, сам забыл – виделся когда-то и забыл, но с кем?
Так он сказал следователю и на этот раз; припомнить не может, но в принципе, конечно, не может и с абсолютной уверенностью отрицать возможность того, что забыл.
– Если речь идет о какой-то случайной встрече, – добавил он. – Мало ли какие бывают провалы в памяти! Но если речь идет о мало-мальски длительном общении – этого точно не было, нет.
– Хорошо, – сказал следователь. – Вам будет устроена очная ставка, может быть, это поможет...
Подняв трубку настольного телефона, он негромко что-то спросил, потом встал и сделал знак Болховитинову. Они прошли по коридору, у одной из дверей следователь остановился и сделал приглашающий жест, посторонившись. Болховитинов вошел, в пустой комнате сидела перед канцелярским столом молодая женщина в форменном, со споротыми нашивками, кителе эсэсовки. Женщина, очень красивая и – как показалось Болхови-тинову – отдаленно ему кого-то напомнившая, сидела боком к двери совершенно неподвижно и даже не повернула головы, когда они вошли.
– Сядьте вон там, – сказал следователь и указал на стул по другую сторону широкого стола.
Когда Болховитинов сел, он обратился к женщине по-русски:
– Посмотрите внимательно. Где, когда, при каких обстоятельствах вы видели этого человека?
Эсэсовка с полминуты смотрела на Болховитинова отрешенно и безнадежно, потом шевельнула спекшимися словно от жара губами и ответила тоже по-русски, совершенно без акцента:
– Этого человека я никогда не видела.
– Посмотрите хорошо, подумайте. Речь может идти о встрече, имевшей место два-три года назад.
– Нет, я не знаю этого человека. Ошибиться я не могу, у меня хорошая память на лица. Не знаю и никогда не видела.
– Вы, – следователь обернулся к Болховитинову. – Посмотрите внимательно и постарайтесь вспомнить, где и когда могли видеть эту женщину.
– Н-нет, – отозвался тот не совсем уверенно. – Не припоминаю...
Неуверенность появилась от этого странного ощущения: все-таки она кого-то напоминала, очень отдаленно, едва уловимо, но кого? Видеть ее вот так прямо он никогда не видел и уж, конечно, никогда с ней не разговаривал, но... действительно, откуда же тогда это едва ощутимое – как прикосновение паутинки, – но совершенно отчетливое чувство deja vu.
Он еще раз глянул на нее – анфас она была так же хороша, хотя левую сторону лица уродовал шрам ожога, идущий от уха к шее и, видимо, заставляющий ее держать голову чуть наклоненной к плечу. Взгляды их опять встретились, и он тут же отвел свой – столько опустошенности и безнадежности было в ее глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
– Это не от гестапо было задание.
– А от кого же? От Второго бюро?!
– Нет, вы гляньте на эту гниду – он же меня еще и спрашивает, от кого имел задание, – следователь покрутил головой, вздохнул. – Задание это ты имел от абвера. В списке, кстати, еще одно лицо отсутствует. Почему Юргенс не записал, а?
– Какой еще Юргенс?
– Не какой, а какая! Юргенс Гертруда, агент абвера, которая вывела тебя на Николаеву! Ну что, вспомнил? Так вот, абвер твой в начале сорок четвертого накрылся, а гестапо ихнюю агентуру начало прибирать к рукам. В сентябре, стало быть, и до тебя дошла очередь – понятное дело, быстро это не провернешь, проверки там разные, то, другое. Я тебе сейчас, так сказать, карты свои приоткрываю – чтобы ты, значит, сам убедился. А теперь иди и подумай, стоит ли тебе и дальше вилять и изворачиваться...
На подобные собеседования уходила обычно чуть ли не половина ночи, заснуть после этого удавалось не сразу, а только заснешь – уже сигнал побудки. Хорошо, хоть водили на работу, это помогало не думать, иначе вообще можно было бы рехнуться. Работа, правда, тоже была абсурдной, под стать фантазиям следователя: демонтировали какой-то завод, надо полагать – в порядке репарации, потому что оборудование тут же увозилось на станцию железной дороги, но в каком виде! Если заржавевшая гайка не поддавалась ключу, пускали в ход кувалду, заржавевший анкерный болт могли срезать автогеном вместе с проушиной станины. Разрозненные части станков заколачивались в ящики без всякой маркировки, и никто не задумывался – как потом будут разбираться в этом хаосе там, на месте назначения. Контрольные приборы сдирали со стен ломом или – еще проще – сшибали той же кувалдой. Руководившие работой военные требовали одного: темпов, поскорее, давай-давай! Кое-кто объяснял, что идут споры между нашими и англо-американцами – кому, мол, что достанется; вот и торопятся успеть демонтировать как можно больше, пока нет четкой договоренности...
Болховитинова дикий метод демонтажа поначалу удивил, но потом он перестал удивляться чему бы то ни было – даже узнав, что ему было дано задание «завербовать генерал-полковника Николаева». Куда завербовать? Для каких целей? От чьего имени? Да не все ли равно. Все это было настолько бредовым, что даже изумляться было бессмысленно. Еще и какой-то адрес на Остра-аллее... Сама вздорность обвинений мешала воспринимать их всерьез, и Болховитинов больше тревожился за Таню, чем за себя. При таком подходе, при такой маниакальной подозрительности – могут ли ей не поставить в вину ее работу в гебитскомиссариате? А почему бы не сделать ее соучастницей в плане вербовки собственного дядюшки? Вполне логично – по их сумасшедшей логике. Но даже если не обвиняют ни в чем, то достаточно и того, что она вернулась вместе с ним и (тоже немаловажная деталь) официально как его жена. Хотя этого они, кажется, не признают.
С тем, что ему придется какое-то время отсидеть, он уже внутренне смирился и не находил это несправедливым. Дело ведь не в том, насколько справедливо подозревают его все эти люди, явно помешавшиеся на кознях западных разведок; высший смысл происходящего был ему совершенно ясен, в час национального испытания он – вольно или невольно – оказался не со своим народом, и это теперь предстояло искупить. А все эти вздорные обвинения – ну что с них взять, с этих «следователей», они такой же продукт времени и среды, как и тот власовец в Клеве... Если бы не страх за Танину судьбу, он был бы сейчас почти спокоен. Тюрьма в России никогда не считалась позорным местом, недаром народ говорил: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся» – понимая, что это может случиться с каждым, вовсе не обязательно злодеем. В сущности, это даже не лишено интереса, ведь сколькими мыслями обогатило Достоевского пребывание в «Мертвом доме»!
Несколько ночей его никуда не вызывали, он отоспался, приободрился еще больше. Потом вдруг опять вызвали. Следователь был уже другой, постарше и почти интеллигентного вида. Он опять стал расспрашивать о Дрездене – кого там знал, с кем общался. Болховитинова это стало уже интриговать. С кем, в самом деле, мог он там встречаться? Может быть, сам забыл – виделся когда-то и забыл, но с кем?
Так он сказал следователю и на этот раз; припомнить не может, но в принципе, конечно, не может и с абсолютной уверенностью отрицать возможность того, что забыл.
– Если речь идет о какой-то случайной встрече, – добавил он. – Мало ли какие бывают провалы в памяти! Но если речь идет о мало-мальски длительном общении – этого точно не было, нет.
– Хорошо, – сказал следователь. – Вам будет устроена очная ставка, может быть, это поможет...
Подняв трубку настольного телефона, он негромко что-то спросил, потом встал и сделал знак Болховитинову. Они прошли по коридору, у одной из дверей следователь остановился и сделал приглашающий жест, посторонившись. Болховитинов вошел, в пустой комнате сидела перед канцелярским столом молодая женщина в форменном, со споротыми нашивками, кителе эсэсовки. Женщина, очень красивая и – как показалось Болхови-тинову – отдаленно ему кого-то напомнившая, сидела боком к двери совершенно неподвижно и даже не повернула головы, когда они вошли.
– Сядьте вон там, – сказал следователь и указал на стул по другую сторону широкого стола.
Когда Болховитинов сел, он обратился к женщине по-русски:
– Посмотрите внимательно. Где, когда, при каких обстоятельствах вы видели этого человека?
Эсэсовка с полминуты смотрела на Болховитинова отрешенно и безнадежно, потом шевельнула спекшимися словно от жара губами и ответила тоже по-русски, совершенно без акцента:
– Этого человека я никогда не видела.
– Посмотрите хорошо, подумайте. Речь может идти о встрече, имевшей место два-три года назад.
– Нет, я не знаю этого человека. Ошибиться я не могу, у меня хорошая память на лица. Не знаю и никогда не видела.
– Вы, – следователь обернулся к Болховитинову. – Посмотрите внимательно и постарайтесь вспомнить, где и когда могли видеть эту женщину.
– Н-нет, – отозвался тот не совсем уверенно. – Не припоминаю...
Неуверенность появилась от этого странного ощущения: все-таки она кого-то напоминала, очень отдаленно, едва уловимо, но кого? Видеть ее вот так прямо он никогда не видел и уж, конечно, никогда с ней не разговаривал, но... действительно, откуда же тогда это едва ощутимое – как прикосновение паутинки, – но совершенно отчетливое чувство deja vu.
Он еще раз глянул на нее – анфас она была так же хороша, хотя левую сторону лица уродовал шрам ожога, идущий от уха к шее и, видимо, заставляющий ее держать голову чуть наклоненной к плечу. Взгляды их опять встретились, и он тут же отвел свой – столько опустошенности и безнадежности было в ее глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164