– Кто она?
Во сне всегда так – толком еще не спросишь, а ответ уже звенит в ушах:
– Ия – фиалка..
– Я ждала тебя. Все время.
– Вижу…
И все. Ни ласковых слов, ни трогательных обещаний, ничего… Во сне так не бывает! Не должно быть!
– Я люблю тебя.
– Ты уже говорила это. Помнишь? – Вот и опустилась на мое плечо знакомая рука, потеплели глаза, превращаясь в прежние – добрые и немного грустные. – Тогда я совершил ошибку. Струсил. Сбежал. Прости.
За что мне его прощать? Он бы простил! За поздние признания, за глупую веру в волха, спутанную с любовью… Лишь бы не кончался сладкий сон, не уходило вдаль тепло родного тела.
Я не сдержалась, заплакала. Два года запирала слезы на железный замок, такой, что и разрыв-траве не под силу одолеть, а тут не выдержала, расплакалась взахлеб, как тогда, на Барылиной заимке…
– Все будет хорошо, успокойся. – Славен провел рукой по моим щекам, утер слезы. Рука была знакомая, мягкая, живая, будто и не во сне вовсе. – Славен от тебя сбежал, а Олег, коли примешь, останется…
– Какой Олег? – не поняла я.
– Хельг по-словенски – Олег, – пояснил мне Славен. – Меня так боги нарекли, когда кровь невинную простили. Да то долгий сказ… Успею еще поведать.
Тут только и дошло до меня, что все это – не сон. Что сидит рядом со мной мой Славен, не такой, как прежде, но все-таки мой погибший Славен, обнимает меня, утирает слезы, словно глупой несмышленой девчонке, называет себя Олегом, а урмане зовут его Хельгом и ярлом, и та черная ладья на берегу – его…
Помутилось у меня в голове, поплыло, перед глазами дорогое лицо, завертелось суматошно вечернее небо, отбросило меня на спину в жухлую траву, только и успела шепнуть:
– Не уходи, Олег…
СЛАВЕН
Гладок и крепок лед на Мутной. Бегают по нему на лыжах из городища в городище малые да большие ватажки, прокладывают у берегов раскатанную дорогу.
Эрик собирался идти по замерзшему притоку в Люболяды – местечко, знаменитое пушным зверем, и зашел позвать меня. После моего возвращения он вовсе перестал бывать в собственном доме, хотя, верно, никогда его и домом не считал. Спросить его – не поймет, небось, даже, о чем спрашиваю. Жили они с Вассой у Рюрика и, похоже, своим хозяйством обзаводиться не спешили. Другие новоградские бояре чем только свою спесь не тешили – хоромы ставили, чуть не выше Княжьих, а Эрик, хоть и женился, а все по-походному жил, словно лишь на недолгое время задержался в Новом Городе. Васса терпела, не жаловалась, да и на что жаловаться – привыкла к тесноте Неулыбиной избенки, в Княжьих хоромах любая клеть больше. Так что зимовали мы в огромном Эриковом доме вольготно, словно хозяева, одной семьей – я, Беляна, Медведь, Лис да Бегун. Приятель Бегуна, булгарин, заходил частенько, серьезно расспрашивал меня о Норангене и Валланде и старательно чирикал по выделанной телятине, записывая мои рассказы. Я не любил вспоминать ни то, ни другое – жила еще память, колола запомнившимися навсегда лицами, но Константин не отставал, травил мне душу просьбами. А может, и хорошо, что записывал он байки о никому не известном в здешних краях скальде Биере, о хрупкой, как цветок, Ие, об умном и изворотливом Ролло… Смотрел я на его письмена, и появлялось странное ощущение, будто оживают мои друзья, встают из праха, кладут на телятину живые руки – прикоснешься, и почуешь еще не ушедшее тепло… Константин обещал, что даже через много лет появится это чувство у любого, кто прочтет письмена.
– Да что ты еще делать можешь, кроме как писать? – взъелся на него однажды за что-то Бегун.
Булгарин не обиделся, скривил губы в снисходительной улыбке:
– А что умеешь ты, кроме как петь?
И предупреждая яростные возражения Бегуна, добавил:
– Тебя будут помнить по песням, меня по письменам, его, – кивнул на меня, – по воинским делам… Каждому свое…
Константин был умен, знал, как осадить. Не нашему болотному певуну с ним тягаться. Бегун и половины того не знал, что летописцу довелось узреть. Тот бывал в разных странах, знавался с Князьями и друзей имел средь разных племен – от печенегов до урман. Были у него и свои учителя, вроде как из Солуни, близких к булгарам земель, со странными именами – Кирилл да Мефодий. Летописец почитал их самыми мудрыми людьми на свете. Как ни странно, Эрик тоже слыхал о них и насчет их ума не спорил, хотя во многом они с Константином не сходились.
Эрик со своим предложением, больше похожим на просьбу, нагрянул непогожим, вьюжным днем, когда не то что в Люболяды – к соседу в гости не пойдешь. Однако он пришел, стряхнул с теплой шубы осевший снежок, подошел к оконцу и сквозь холстину увидел бредущую от реки Беляну с коромыслом на плечах. И вместо обычных слов приветствия выдохнул:
– Не пойдешь ли со мной в Люболяды? Знаю – твои без тебя не уйдут, а дело там затевается жаркое – не выплатили местные положенную дань Князю, да и посланные туда хоробры назад не воротились.
Я покачал головой:
– Зачем тебе мои люди? Своих не хватает?
– Людей много, но коли словен с собой брать, могут на своих не пойти, а коли пришлых – много лишней крови прольют.
Умный. Все рассчитал, все продумал. Прав, как всегда, – кто лучше рассудит, как не я, наполовину словен, наполовину урманин?
Беляна вошла в дверь, поставила ведра, не уронив ни капли, утерла мокрое от снежинок лицо и недоверчиво покосилась на ярла, словно почуяла, о чем просит.
– Доброго здоровья тебе, Эрик.
– И тебе того же, хозяюшка.
Может, его беспечность и могла кого обмануть, да только не мою жену. Она сразу насторожилась, зашарила испуганными глазами по нашим хмурым лицам. При ней не поговоришь – смела стала, встрянет в беседу, не отпустит. Не объяснишь ей, что без меня худо может случиться. Как бы ни была умна, а все-таки баба – она и есть баба. Я накинул на плечи теплую телогрею, кивнул Эрику и, спиной чувствуя обиженный взгляд жены, обернулся на пороге: – Скоро буду…
Вьюга вертелась, посвистывала, казалось, скручивается кольцами над землей страшный снежный змей, танцует Морене свадебную пляску. Еще и не выйдя из дому, я почуял – плохой нынче день, дурной. В такой дело затевать, что воду решетом носить, – не будет проку. Эрик шел рядом, отплевывался от залетевшего в рот снега. Я помнил Биеровы сказы о зеленоглазых беловолосых ньярах. Не ведал Биер, что жив один из них, называл их эйнхериями, то есть погибшими воинами. Раньше, очень давно, жили ньяры не так уж далеко от Норангерфьерда, можно сказать, по соседству. Эрик своей родины не помнил, с малолетства рос у варягов, но предания родной земли и имена своих богов в крови носил, может, потому и чувствовал меня лучше других, что сам был наполовину ньяр, а наполовину варяг? Он мне нравился – смел, честен, умен – все при нем, а все-таки не чета Ролло иль Рюрику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155