Сперва показалось – девка-чернявка друга сердечного завела и милуется с ним, от хозяйки втайне. Хотела уж прикрикнуть на нее, что вылезала, не пряталась – глупо любовь свою по углам скрывать, но услышала, как сказала она имя Олега, – и не крикнула. Наоборот, глаза закрыла, оставив лишь малые щелочки – углядеть, коли на свет выйдет, с кем это она о муже моем судачит… И углядела! Углядела, да не девку, а двух птиц больших, белохвостых, с черными клювами и быстрыми глазами. Выпорхнули они от окна к самой моей лавке. А когда стала в их клекоте слова разбирать – чуть не завыла с испуга, хорошо – сдержалась вовремя, сообразила, что сплю да во сне сорок-вещиц вижу. Наяву разве такое увидится?
Сороки-вещицы твари не простые – ведьмы они, из тех, что птицами оборачиваются. Прилетают они к беременным бабам, когда мужья в отлучке, и подменяют плод в животе. Когда на веник-голяк, а когда на горбушку хлебную… Бабе, чтоб уберечься от них, всегда надо под рукой мужнюю вещь иметь.
Хоть и сон это был, а страшно стало – неприметно согнула руки под шкурами, подтянула поближе к ребеночку Олегов пояс. Вещицы не заметили – шибко меж собой спорили.
– Давай, веник подложим! – убеждала та, что побольше казалась. Черной она была, будто сажа, лишь белое перо в хвосте торчало…
– А коли ведогон вернется? – сомневалась другая, белобокая с красными глазками.
– Не вернется! Он с волхом на Бессмертного пошел. Бессмертный их всех убьет, а то и в Мореновы спутники скинет.
– А если вернется все же? Олег больше ведогон, чем человек, – выживет и найдет половинки наши, не птичьи, в подвале спрятанные… Сама ведаешь – нет в нем жалости… А за ребеночка и вовсе сожжет. Останемся тогда навеки птицами брехливыми.
– Экая ты трусиха! – застрекотала большая. – Вернется не вернется, а ребеночек – вот он, тут, – вытащим да съедим! Никто и косточек не сыщет… А баба, коли родит потом веник голый, так ведогон и знать не будет – с чего…
– Ладно, сестра, – наконец согласилась белобокая. – Только смотри, чтоб не проснулась она… Крепкие чары напусти.
Они поскакали ко мне по полу, звонко цокая коготками.
Пусть и сон все это, а себя оборонить я и во сне сумею! Я попробовала шевельнуться. Сон тем и плох, что тела своего в нем не чуешь, – не поднялась у меня рука, даже палец не дернулся… А детоубийцы уже близко постукивали коготочками – еще немного, и на лавку заскочат…
Девка! Где же девка?! Почему не прогонит глупых птиц?! Ах да, ведь сплю я, а во сне не все, как взаправду, случается.
Маленькая круглая головка поднялась над шкурами, холодные красные глаза заглянули в мои прищуренные.
Белобокая… Она глухо стрекотнула, испуганно отпрыгнула:
– Сестрица, она не спит!
Другая сорока у меня на груди копошилась, пыталась сбросить клювом да лапами шкуры, живот прикрывающие.
Ринула бы я маленькую гадкую тварь, уберегла ребеночка, внутри меня живущего, да все тело омертвело – не двигалось…
– Ну и что? – Старшая уже последнюю шкуру стягивала. – Нам какое дело, спит она иль нет?
– Она мужу расскажет, кто ребенка съел…
– Да он ей в жизнь не поверит! Он и так не верит никому.
– Он на кромке сейчас с волхом. После кромки, коли жив останется, он в любое чудо верить будет!
– Не хочешь мне помочь… – Большая сорока сбросила наконец последнюю шкуру, обнажила мой живот.
Я зубы сжала от желания защититься. Проник сквозь рубаху холодок Олегова пояса. Почему он не спасал меня?! Ведь говорили знахарки – отгоняют мужние вещи сорок-вещиц от плода…
– А-а-ай! – взвизгнула тоненько большая сорока, коснувшись пояса. – Гадина! Гадина! Она Олегов пояс на живот нацепила! Дрянь!
– Видишь, сестра, – спокойно зацокала меньшая. – Ничего не поделаешь, права я – не по нам эта девочка…
Какая девочка? Я? Ах нет, верно, она о ребенке говорит! Значит, не сын? Дочка – матери помощница? Как Олег эту новость примет? Порадуется иль расстроится, что не сын у него?
– Я есть хочу!!! – уже не таясь, завопила большая сорока, заскакала к моему лицу, вгляделась быстрыми, хитрыми глазками в мои глаза. – Радуешься, баба?! Рано радуешься! Сдохнет твой Олег и приятели твои, с ним ушедшие, тоже сдохнут! Не будет у твоей дочери отца!
– Не зарекайся, сестрица, – попробовала урезонить ее меньшая, легко коснувшись клювом гладкого бока, но та вскинула голову, заверещала еще громче:
– Ты мужа любишь, да и он умрет, тебя поминая! В последний миг лишь о тебе думать будет – мечтать, чтоб закрыла его глаза незрячие твоя рука! А ты дома будешь сидеть, ждать. Всю жизнь прождешь мертвеца!
Ох, пришибла я бы кликушу эту и суп из нее сварила – собакам в усладу! Жаль, руки да ноги не слушались…
– Уймись, сестра! Ты путей божьих не ведаешь, а коли соврешь в предсказании – никогда больше птицей не обернешься, дар свой вещий утеряешь! – Белобокая переживала за сестру, подпрыгивала, сучила ногами…
– Я поперед богов будущее вижу! – запальчиво выкликнула та. Белобокая покачала головой по-человечьи и взмыла к потолку:
– Пора, сестрица, светает уже!
– Сдохнет Олег, тебя дожидаясь! – злобно выплюнула мне в лицо большая, вылетев в приоткрывшуюся дверь.
Едва выпорхнули они – сумела я глаза открыть… Первым делом на окно глянула – чисто, пусто. Потом на дверь – закрыта плотно, человек не отворит, а уж птица – и подавно… Попробовала пошевелиться – двигались и руки, и ноги, и головой крутила как хотела…
– Что ж ты, хозяюшка, одеяла-то на пол скинула? – Подошла ко мне чернявка, подняла с полу съехавшие шкуры. – Слышала я сквозь дрему – возишься ты что-то, а подойти не решилась. Подумала – снится тебе сон дурной, а разбужу – испугаешься, да и родишь уродца…
– Сон и впрямь дурной был. – Я встала, натянула одежду, убрала волосы под белый теплый плат. – А рожу я девочку, и красавицу такую, что не бывает краше…
Чернявка засмеялась:
– Иначе и быть не может!
Не стала я говорить ей про вещиц и про странное чувство, будто все это не во сне – наяву видела… Муторно было на душе, мерещился Олег, весь в крови, в ранах страшных. Звал он меня печальным голосом, а я не слышала – будто стояла меж нами стена прозрачная, неодолимая…
– Позови Оттара. Скажи – я прийти прошу, в ноги кланяюсь… – велела под вечер чернявке.
Та закраснелась и быстро побежала указ выполнять. Чуть не засмеялась я над ее поспешностью. Любы девкам вой – хоть наши, хоть северные… Чернявка моя к ним в дружинную избу, точно на гулянье помчалась…
Оттар ждать себя не заставил – сразу пришел, едва кликнула. Девка за его широким плечом пряталась, румянилась, видать, по пути вой с ней парой добрых слов перемолвился…
– Чего кликала, Беляна? Беда иль вести добрые? – спросил урманин.
– Садись, вой, – пригласила я. – Хочу тебя об услуге просить…
Хирдманн усмехнулся, приспустился на колено:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Сороки-вещицы твари не простые – ведьмы они, из тех, что птицами оборачиваются. Прилетают они к беременным бабам, когда мужья в отлучке, и подменяют плод в животе. Когда на веник-голяк, а когда на горбушку хлебную… Бабе, чтоб уберечься от них, всегда надо под рукой мужнюю вещь иметь.
Хоть и сон это был, а страшно стало – неприметно согнула руки под шкурами, подтянула поближе к ребеночку Олегов пояс. Вещицы не заметили – шибко меж собой спорили.
– Давай, веник подложим! – убеждала та, что побольше казалась. Черной она была, будто сажа, лишь белое перо в хвосте торчало…
– А коли ведогон вернется? – сомневалась другая, белобокая с красными глазками.
– Не вернется! Он с волхом на Бессмертного пошел. Бессмертный их всех убьет, а то и в Мореновы спутники скинет.
– А если вернется все же? Олег больше ведогон, чем человек, – выживет и найдет половинки наши, не птичьи, в подвале спрятанные… Сама ведаешь – нет в нем жалости… А за ребеночка и вовсе сожжет. Останемся тогда навеки птицами брехливыми.
– Экая ты трусиха! – застрекотала большая. – Вернется не вернется, а ребеночек – вот он, тут, – вытащим да съедим! Никто и косточек не сыщет… А баба, коли родит потом веник голый, так ведогон и знать не будет – с чего…
– Ладно, сестра, – наконец согласилась белобокая. – Только смотри, чтоб не проснулась она… Крепкие чары напусти.
Они поскакали ко мне по полу, звонко цокая коготками.
Пусть и сон все это, а себя оборонить я и во сне сумею! Я попробовала шевельнуться. Сон тем и плох, что тела своего в нем не чуешь, – не поднялась у меня рука, даже палец не дернулся… А детоубийцы уже близко постукивали коготочками – еще немного, и на лавку заскочат…
Девка! Где же девка?! Почему не прогонит глупых птиц?! Ах да, ведь сплю я, а во сне не все, как взаправду, случается.
Маленькая круглая головка поднялась над шкурами, холодные красные глаза заглянули в мои прищуренные.
Белобокая… Она глухо стрекотнула, испуганно отпрыгнула:
– Сестрица, она не спит!
Другая сорока у меня на груди копошилась, пыталась сбросить клювом да лапами шкуры, живот прикрывающие.
Ринула бы я маленькую гадкую тварь, уберегла ребеночка, внутри меня живущего, да все тело омертвело – не двигалось…
– Ну и что? – Старшая уже последнюю шкуру стягивала. – Нам какое дело, спит она иль нет?
– Она мужу расскажет, кто ребенка съел…
– Да он ей в жизнь не поверит! Он и так не верит никому.
– Он на кромке сейчас с волхом. После кромки, коли жив останется, он в любое чудо верить будет!
– Не хочешь мне помочь… – Большая сорока сбросила наконец последнюю шкуру, обнажила мой живот.
Я зубы сжала от желания защититься. Проник сквозь рубаху холодок Олегова пояса. Почему он не спасал меня?! Ведь говорили знахарки – отгоняют мужние вещи сорок-вещиц от плода…
– А-а-ай! – взвизгнула тоненько большая сорока, коснувшись пояса. – Гадина! Гадина! Она Олегов пояс на живот нацепила! Дрянь!
– Видишь, сестра, – спокойно зацокала меньшая. – Ничего не поделаешь, права я – не по нам эта девочка…
Какая девочка? Я? Ах нет, верно, она о ребенке говорит! Значит, не сын? Дочка – матери помощница? Как Олег эту новость примет? Порадуется иль расстроится, что не сын у него?
– Я есть хочу!!! – уже не таясь, завопила большая сорока, заскакала к моему лицу, вгляделась быстрыми, хитрыми глазками в мои глаза. – Радуешься, баба?! Рано радуешься! Сдохнет твой Олег и приятели твои, с ним ушедшие, тоже сдохнут! Не будет у твоей дочери отца!
– Не зарекайся, сестрица, – попробовала урезонить ее меньшая, легко коснувшись клювом гладкого бока, но та вскинула голову, заверещала еще громче:
– Ты мужа любишь, да и он умрет, тебя поминая! В последний миг лишь о тебе думать будет – мечтать, чтоб закрыла его глаза незрячие твоя рука! А ты дома будешь сидеть, ждать. Всю жизнь прождешь мертвеца!
Ох, пришибла я бы кликушу эту и суп из нее сварила – собакам в усладу! Жаль, руки да ноги не слушались…
– Уймись, сестра! Ты путей божьих не ведаешь, а коли соврешь в предсказании – никогда больше птицей не обернешься, дар свой вещий утеряешь! – Белобокая переживала за сестру, подпрыгивала, сучила ногами…
– Я поперед богов будущее вижу! – запальчиво выкликнула та. Белобокая покачала головой по-человечьи и взмыла к потолку:
– Пора, сестрица, светает уже!
– Сдохнет Олег, тебя дожидаясь! – злобно выплюнула мне в лицо большая, вылетев в приоткрывшуюся дверь.
Едва выпорхнули они – сумела я глаза открыть… Первым делом на окно глянула – чисто, пусто. Потом на дверь – закрыта плотно, человек не отворит, а уж птица – и подавно… Попробовала пошевелиться – двигались и руки, и ноги, и головой крутила как хотела…
– Что ж ты, хозяюшка, одеяла-то на пол скинула? – Подошла ко мне чернявка, подняла с полу съехавшие шкуры. – Слышала я сквозь дрему – возишься ты что-то, а подойти не решилась. Подумала – снится тебе сон дурной, а разбужу – испугаешься, да и родишь уродца…
– Сон и впрямь дурной был. – Я встала, натянула одежду, убрала волосы под белый теплый плат. – А рожу я девочку, и красавицу такую, что не бывает краше…
Чернявка засмеялась:
– Иначе и быть не может!
Не стала я говорить ей про вещиц и про странное чувство, будто все это не во сне – наяву видела… Муторно было на душе, мерещился Олег, весь в крови, в ранах страшных. Звал он меня печальным голосом, а я не слышала – будто стояла меж нами стена прозрачная, неодолимая…
– Позови Оттара. Скажи – я прийти прошу, в ноги кланяюсь… – велела под вечер чернявке.
Та закраснелась и быстро побежала указ выполнять. Чуть не засмеялась я над ее поспешностью. Любы девкам вой – хоть наши, хоть северные… Чернявка моя к ним в дружинную избу, точно на гулянье помчалась…
Оттар ждать себя не заставил – сразу пришел, едва кликнула. Девка за его широким плечом пряталась, румянилась, видать, по пути вой с ней парой добрых слов перемолвился…
– Чего кликала, Беляна? Беда иль вести добрые? – спросил урманин.
– Садись, вой, – пригласила я. – Хочу тебя об услуге просить…
Хирдманн усмехнулся, приспустился на колено:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155