Я пошел к своему дому. Там все осталось нетронутым, разве только утварь в беспорядке валялась по полу.
Мне не нужен был видок – я и сам мог рассказать, что случилось в Норангенфьерде. И Ролло, что воевал сейчас далеко в Руа, тоже мог. Он эту беду предвидел. Знал, что, коли не вернутся к зиме защитники фьорда, рабы почуют свободу и сметут Норанген, не щадя никого, как не щадили их самих. Я ведал, что делает с людьми рабство – Беляна рассказала, потому и не хотел представлять, что было дальше. Хватит с меня воспоминаний о Валландской крови да урманской красавице, любившей меня больше жизни. Хорошо, что увез ее. Там умерла быстро, может, и не поняв даже, что это конец, а здесь…
– Хельг! – Аскольд втолкнул в дом темного человека, с головы до пят укутанного шкурами. На его шее блестел рабский ошейник. Следом толпой ввалились посланные на поиски викинги. – Это раб Ролло. Я знаю его.
Я вгляделся в темные глаза раба. Он был стар. Очень стар. Даже непонятно, к чему умный ярл оставил жить такого старика.
– Как тебя зовут, раб?
Ворох шкур издал какой-то харкающий звук и затрясся в смехе, с трудом выговаривая урманскую речь:
– Я свободный человек, Холег!
– Ты знаешь меня?
– Конечно, Холег. Я помню тебя. Ты венед. Глупцы верили, что ты послан Ньердом, только умный Ролло знал правду. И я.
Хирдманны недоверчиво поглядывали то на меня, то на наглого раба, столь вольно болтающего с господином. Они явно недоумевали, почему я не испробую на его плечах кнут иль, на худой конец, кулак, но вмешиваться не решались. В конце концов, дерзил-то он не им, а мне, да и рассказать мог многое. Однако испытывать их терпение не стоило, и не хотелось, чтобы услышали о страшной судьбе родичей из уст глумящегося раба. Я быстро оглядел угрюмые лица.
Похоже, никто не силен в словенском…
– Ты говоришь на моем языке? – быстро спросил я по-словенски. Глупо было надеяться, но раб ответил: – Да. Настала моя очередь удивиться:
– Кто ты?
– Очень долго никто не спрашивал мое имя. Я боюсь вспоминать его. Кажется, когда-то меня звали Каллист, что означало – самый красивый. Я был греком. Но разве я нужен тебе? Ты давно знаешь правду, как и Ролло. И я понимаю, почему ты не рассказываешь им. Ты жалеешь… Ролло обманул их. И они больше не короли моря, а всего лишь обманутые дети. Дети не должны слушать страшные сказы – от этого они чахнут…
Старик замолчал, а потом выпростал из шкур тощую руку и указал в сторону моря:
– Ролло стал конунгом? Там, в Валланде? Теперь я не удивлялся старости раба. Ярл ценил ум не меньше, чем силу. Конечно, лишь до тех пор, пока мог его использовать.
– Он станет им, – ответил я греку.
Тот закутался поплотнее в свои шкуры, печально посмотрел на меня:
– Станет… – и неожиданно заговорил о другом: – Когда мы убили всех, кого смогли, и сожгли дома, чтобы ничто не напоминало о нашем позоре, то взяли оставленные Ролло недостроенные драккары. Все хотели домой. И я хотел, но я знал, что море опасней фьорда, и не пошел со смельчаками. Многие не пошли с ними. А потом появились люди конунга Харальда. Они три дня искали по лесам тех, кто убежал от нашей мести, но никого не нашли, потому что мы всех отыскали намного раньше. Нам не хватало пищи, а человечье мясо не хуже кабаньего… Тогда они стали ловить нас и даже поймали нескольких, – он сипло засмеялся. – А меня нет.
– Вы убивали и детей? – спросил я, уже зная ответ.
– А разве они не убивали наших детей?
Я даже не заметил мелькнувший в воздухе меч Оттара. Лишь увидел, как выскочила из вороха шкур, будто обретя собственную жизнь, седая голова раба и плеснул вслед за ней фонтан крови. Я все глядел на эту голову, не узнавая в ней того, кто всего миг назад говорил со мной, и вдруг ее губы шевельнулись.
– Я свободный… – угадал я их движение. А потом безжизненным кулем к моим ногам упало тело грека. Самый красивый умер…
– Я понимаю словенский. – Оттар, не вытирая меч, жалил меня глазами. – Они убили мою жену и сына, Хельг. Первого сына…
Я сдержался. Мертвецу уже не поможешь, а живому еще жить:
– Он ничтожный раб. И ты всего лишь наказал раба. Незачем оправдываться предо мной.
– Ты теперь мой ярл, Хельг. – Оттар вытер меч о тело грека. – Ролло предал нас.
Он перешел на урманский, и остальные согласно закивали. Даже Гундрольф. Теперь я – владелец разоренного фьорда, горсти хирдманнов и разбитого драккара. Была далеко словенская земля, а стала еще дальше. Червень кончался, унося последнее летнее тепло, за ним придет огненный зарев, ветреный ревун, студеный грудень и – прощай, мечта о Ладоге.
Оттар, будто услышал мои мысли, тихо сказал:
– Мы можем починить драккар. Быстро починить, быстрее рабов. Тогда успеем в твою Гардарику до того, как лед скует воды Мутной.
Я подумал, что ослышался. Но хирдманны смотрели печально-серьезно. Аскольд подтвердил:
– Нам нечего делать здесь, только вспоминать. Да и этого Харальд не позволит – не простит, что пошли за Ролло, ослушавшись тинга. А в Гардарике мы сможем наняться к Рюрику.
И опять они зашумели, заговорили.
Я выглянул в распахнутую дверь. Напрасно. Не увидел высокую мачту… Лишь помнил, что стоит на воде, держится чудом, изуродованный драккар. Вряд ли поспеем… Но вдруг…
БЕЛЯНА
Темный ворожил над Светозаром. Я не видела, только чувствовала, как выползают из его похожего на трещину в древесной коре рта липкие невидимые нити, как оплетают глаза и уши боярина, не давая просочиться толковым советам и замутняя разум. Умело ворожил Темный, да только разгаданная волшба той силы, что поперву несла, уже не имеет. Встряхнулся боярин, не поддался на гнусные нашептывания… Хотя – сегодня не поддался, завтра устоит, а что через день-другой будет? Перед тем как захлопнулась дверь темницы, успела я лицо Темного разглядеть – усмехался он, словно наверняка знал: никуда мы от него не денемся. Кто он, почему так нас ненавидит, чего добивается от боярина?
В темнице сиди весь день да думай, других забот нету, вот и ломали мы головы, прикидывая, что к чему, только понять так и не смогли… А Темный, видать, в то время потихоньку клепал на нас да обаял Светозара – бросили нас в темницу без пут, а на другой день явились дружинники с пожилым кузнецом и заковали, будто лихих разбойников, в цепи. Темный сам с ними пришел. С улыбкой на гадком жабьем лице следил за работой кузнеца, дергал цепи, проверяя на прочность.
– Ты чего на нас зуб точишь? – не выдержал Бегун. – Может, обидели тебя чем?
Темный тонко засмеялся и, склонившись, чтобы не расслышали ни кузнец, ни стража, шепнул:
– Для хозяина своего стараюсь.
У Бегуна лицо вытянулось, не мог понять, а Лис сообразил, зашептал:
– Чего ж твой хозяин через нас добивается? Темный усмехнулся, легко шевельнул узкими тощими плечами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Мне не нужен был видок – я и сам мог рассказать, что случилось в Норангенфьерде. И Ролло, что воевал сейчас далеко в Руа, тоже мог. Он эту беду предвидел. Знал, что, коли не вернутся к зиме защитники фьорда, рабы почуют свободу и сметут Норанген, не щадя никого, как не щадили их самих. Я ведал, что делает с людьми рабство – Беляна рассказала, потому и не хотел представлять, что было дальше. Хватит с меня воспоминаний о Валландской крови да урманской красавице, любившей меня больше жизни. Хорошо, что увез ее. Там умерла быстро, может, и не поняв даже, что это конец, а здесь…
– Хельг! – Аскольд втолкнул в дом темного человека, с головы до пят укутанного шкурами. На его шее блестел рабский ошейник. Следом толпой ввалились посланные на поиски викинги. – Это раб Ролло. Я знаю его.
Я вгляделся в темные глаза раба. Он был стар. Очень стар. Даже непонятно, к чему умный ярл оставил жить такого старика.
– Как тебя зовут, раб?
Ворох шкур издал какой-то харкающий звук и затрясся в смехе, с трудом выговаривая урманскую речь:
– Я свободный человек, Холег!
– Ты знаешь меня?
– Конечно, Холег. Я помню тебя. Ты венед. Глупцы верили, что ты послан Ньердом, только умный Ролло знал правду. И я.
Хирдманны недоверчиво поглядывали то на меня, то на наглого раба, столь вольно болтающего с господином. Они явно недоумевали, почему я не испробую на его плечах кнут иль, на худой конец, кулак, но вмешиваться не решались. В конце концов, дерзил-то он не им, а мне, да и рассказать мог многое. Однако испытывать их терпение не стоило, и не хотелось, чтобы услышали о страшной судьбе родичей из уст глумящегося раба. Я быстро оглядел угрюмые лица.
Похоже, никто не силен в словенском…
– Ты говоришь на моем языке? – быстро спросил я по-словенски. Глупо было надеяться, но раб ответил: – Да. Настала моя очередь удивиться:
– Кто ты?
– Очень долго никто не спрашивал мое имя. Я боюсь вспоминать его. Кажется, когда-то меня звали Каллист, что означало – самый красивый. Я был греком. Но разве я нужен тебе? Ты давно знаешь правду, как и Ролло. И я понимаю, почему ты не рассказываешь им. Ты жалеешь… Ролло обманул их. И они больше не короли моря, а всего лишь обманутые дети. Дети не должны слушать страшные сказы – от этого они чахнут…
Старик замолчал, а потом выпростал из шкур тощую руку и указал в сторону моря:
– Ролло стал конунгом? Там, в Валланде? Теперь я не удивлялся старости раба. Ярл ценил ум не меньше, чем силу. Конечно, лишь до тех пор, пока мог его использовать.
– Он станет им, – ответил я греку.
Тот закутался поплотнее в свои шкуры, печально посмотрел на меня:
– Станет… – и неожиданно заговорил о другом: – Когда мы убили всех, кого смогли, и сожгли дома, чтобы ничто не напоминало о нашем позоре, то взяли оставленные Ролло недостроенные драккары. Все хотели домой. И я хотел, но я знал, что море опасней фьорда, и не пошел со смельчаками. Многие не пошли с ними. А потом появились люди конунга Харальда. Они три дня искали по лесам тех, кто убежал от нашей мести, но никого не нашли, потому что мы всех отыскали намного раньше. Нам не хватало пищи, а человечье мясо не хуже кабаньего… Тогда они стали ловить нас и даже поймали нескольких, – он сипло засмеялся. – А меня нет.
– Вы убивали и детей? – спросил я, уже зная ответ.
– А разве они не убивали наших детей?
Я даже не заметил мелькнувший в воздухе меч Оттара. Лишь увидел, как выскочила из вороха шкур, будто обретя собственную жизнь, седая голова раба и плеснул вслед за ней фонтан крови. Я все глядел на эту голову, не узнавая в ней того, кто всего миг назад говорил со мной, и вдруг ее губы шевельнулись.
– Я свободный… – угадал я их движение. А потом безжизненным кулем к моим ногам упало тело грека. Самый красивый умер…
– Я понимаю словенский. – Оттар, не вытирая меч, жалил меня глазами. – Они убили мою жену и сына, Хельг. Первого сына…
Я сдержался. Мертвецу уже не поможешь, а живому еще жить:
– Он ничтожный раб. И ты всего лишь наказал раба. Незачем оправдываться предо мной.
– Ты теперь мой ярл, Хельг. – Оттар вытер меч о тело грека. – Ролло предал нас.
Он перешел на урманский, и остальные согласно закивали. Даже Гундрольф. Теперь я – владелец разоренного фьорда, горсти хирдманнов и разбитого драккара. Была далеко словенская земля, а стала еще дальше. Червень кончался, унося последнее летнее тепло, за ним придет огненный зарев, ветреный ревун, студеный грудень и – прощай, мечта о Ладоге.
Оттар, будто услышал мои мысли, тихо сказал:
– Мы можем починить драккар. Быстро починить, быстрее рабов. Тогда успеем в твою Гардарику до того, как лед скует воды Мутной.
Я подумал, что ослышался. Но хирдманны смотрели печально-серьезно. Аскольд подтвердил:
– Нам нечего делать здесь, только вспоминать. Да и этого Харальд не позволит – не простит, что пошли за Ролло, ослушавшись тинга. А в Гардарике мы сможем наняться к Рюрику.
И опять они зашумели, заговорили.
Я выглянул в распахнутую дверь. Напрасно. Не увидел высокую мачту… Лишь помнил, что стоит на воде, держится чудом, изуродованный драккар. Вряд ли поспеем… Но вдруг…
БЕЛЯНА
Темный ворожил над Светозаром. Я не видела, только чувствовала, как выползают из его похожего на трещину в древесной коре рта липкие невидимые нити, как оплетают глаза и уши боярина, не давая просочиться толковым советам и замутняя разум. Умело ворожил Темный, да только разгаданная волшба той силы, что поперву несла, уже не имеет. Встряхнулся боярин, не поддался на гнусные нашептывания… Хотя – сегодня не поддался, завтра устоит, а что через день-другой будет? Перед тем как захлопнулась дверь темницы, успела я лицо Темного разглядеть – усмехался он, словно наверняка знал: никуда мы от него не денемся. Кто он, почему так нас ненавидит, чего добивается от боярина?
В темнице сиди весь день да думай, других забот нету, вот и ломали мы головы, прикидывая, что к чему, только понять так и не смогли… А Темный, видать, в то время потихоньку клепал на нас да обаял Светозара – бросили нас в темницу без пут, а на другой день явились дружинники с пожилым кузнецом и заковали, будто лихих разбойников, в цепи. Темный сам с ними пришел. С улыбкой на гадком жабьем лице следил за работой кузнеца, дергал цепи, проверяя на прочность.
– Ты чего на нас зуб точишь? – не выдержал Бегун. – Может, обидели тебя чем?
Темный тонко засмеялся и, склонившись, чтобы не расслышали ни кузнец, ни стража, шепнул:
– Для хозяина своего стараюсь.
У Бегуна лицо вытянулось, не мог понять, а Лис сообразил, зашептал:
– Чего ж твой хозяин через нас добивается? Темный усмехнулся, легко шевельнул узкими тощими плечами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155