Ты возил меня лет семь, наверно, и могу поклясться, что ни единого лживого слова ты от меня не услышал. Я вообще не вру, Коля! Я могу о чем-то умолчать, чего-то не сказать, но врать... Это так бездарно! Это невыгодно, Коля! Это не уважительно по отношению к самому себе.
— Ладно, не будем, — перебил Пахомов. — Замнем для ясности.
— Если дело в этом, если ты мне не веришь и хочешь убедиться, что я не вру... Через пятнадцать минут после нашего разговора тебе позвонит человек, которому ты и направил свои писульки. И он спросит — неужели это правда, неужели это возможно... А ты, убедившись в моей искренности, заверишь его в том, что твои писания — сплошная выдумка. Ну? Ладушки?
— Я отправил письма не только по местным адресам. — Пахомов только сейчас увидел, что в дверях стоит Лариса и давно уже с напряженным вниманием вслушивается в разговор. Правда, она слышит только его слова, но и по ним может представить все, что говорит Голдобов, а что позвонил Голдобов, Лариса, конечно, догадалась.
— Знаю! Знаю, Коля! Если еще куда отправил, — разберемся. Но этому человеку ты скажешь о своей опрометчивости. Ну что, любовь и дружба?
— Нет.
Произнести это коротенькое словечко ему было непросто. Пахомов понимал, что все затеянное действительно глупо и бесполезно, но сейчас не мог вести себя иначе. Потом, когда этот разговор отойдет в прошлое, когда он не будет слышать льющиеся из трубки усмешливые слова, в самом деле разумные и убедительные, он снова наберется сил и утвердится в своем решении. Но сейчас только упрямство не позволяло ему признать поражение.
— Ox, Коля...
— У вас все?
— Еще одна монетка... Послушай меня, Коля... Если твой бунт направлен на то, чтобы отстоять Ларису... То зря. Она не сможет жить с тобой. И ты не сможешь. Я немного тебя знаю, ты ей никогда не простишь... Хочешь, расскажу немного о ее московских командировках? К кому она ездила, зачем, другие подробности... Лариса нам очень выручала. И мы в долгу не оставались. Она там приглянулась, ее заметили, оценили по достоинству. Мы уже просто вынуждены были отправлять ее в Москву гораздо чаще, чем требовалось по делу. И она всегда справлялась, блестяще справлялась со всеми своими обязанностями. Даже с теми, которые я не указывал в приказе о командировке. Она наш человек, Коля. И сама уже не сможет жить иначе. И не захочет жить иначе.
— Вы в этом уверены? — зло спросил Николай, снова обретя уверенность.
Последних слов Голдобову не следовало произносить. Это была ошибка. Дала себя знать спесь крупного начальника, который привык видеть почтительное послушание, а сейчас вынужден был уговаривать собственного водителя. Не сдержался Голдобов, оплошал.
— Да, Коля. Конечно, уверен, — ответил он после молчания, осознав, что занесло его, занесло, но было поздно.
— Вот и я хочу в этом убедиться! — сказал Николай и положил трубку.
Не прошло и минуты, как телефон звонил снова.
— Прощай, Коля, — услышал Николай тот же голос. — Я всегда буду помнить о тебе. Прощай, дорогой.
На этот раз Николай не успел бросить трубку. Он все еще держал ее в руке, а из нее уже неслись частые гудки отбоя.
— Он? — встревоженно спросила Лариса.
— Да.
— И что?
— Грозит. Рассказывает о твоих московских похождениях.
— Дерьмо. Много он о них знает!
— Тебе виднее.
— Коля, — проговорила она, помолчав. — Коля, послушай... Никаких московских похождений не было. Он не мог о них рассказывать, он мог только намекать. Ну?
— Намекал, — кивнул Николай.
— Как бы там ни было, Коля... Ты можешь думать обо мне все, что угодно... Но это страшный человек. Он готов на все, если почувствует опасность. Не остановится ни перед чем. У него есть люди, готовые выполнить любое приказание, Коля! Любое, — с нажимом повторила Лариса.
— Этот твой Голдобов...
— Остановись. Забудь эту фамилию и никогда не произноси ее вслух. Нигде. Коля! — она присела перед ним, заставила поднять голову и посмотреть ей в глаза. — Ты слышишь? Нигде и никогда.
— Разберемся, — Николай поднялся, постоял, глядя в пол и повторил, — разберемся. Не говоря больше ни слова, прошел в спальню и с размаху упал на узкую лежанку. Лариса осторожно прикрыла дверь снаружи. Теперь только уличные фонари освещали комнату, создавая зыбкий полумрак. Но не пролежав и пяти минут, Николай, мягко ступая в носках, прошел к окну, не впрямую подошел, а как-то наискосок, сбоку, и сдвинул край шторы. Увидел редкие светящиеся окна домов, зарево над проспектом, поблескивающую под фонарями мокрую дорожку между домами. Ни единой души в это время не было на улице. Николай зашел с другой стороны окна, но и отсюда не увидев ничего подозрительного, снова лег.
И опять не удалось ему полежать в одиночестве. Распахнулась дверь и в светлом прямоугольнике он увидел Ларису.
— Тебя к телефону, Коля.
— Кто?
— Не знаю. Он не назвался. Но голос незнакомый, раньше не звонил".
Николай медленно поднялся, оглянулся на окно, постоял, опустив голову, и побрел к телефону.
— Слушаю, — произнес он, стараясь говорить спокойнее. Последнее время не было у него ни встреч, ни звонков, которые можно было бы назвать приятными. За каждым звонком таилась опасность, каждая встреча была чревата угрозами, предостережениями...
— Товарищ Пахомов?
— Ну?
— Анцыферов говорит. Я получил ваше письмо Оно написано на мое имя.
— Ну... Получили и хорошо. Значит, почта еще работает. И ваша канцелярия работает.
— Не надо нукать. Я к этому не привык и не собираюсь привыкать. Вы говорите с прокурором города и будьте добры выражаться соответствующим образом.
— Простите.
— Так вот, ваше письмо получено. Там сделана приписка — чтобы вручили лично. Ваша просьба выполнена. А эта приписка дает мне право позвонить вам домой. Если, конечно, не возражаете.
— Чего возражать... Уж позвонили.
— Выдвинутые вами обвинения очень серьезные и направлены против людей тоже достаточно серьезных. Они не только занимают высокие должности, они народные депутаты, носители демократических перемен в обществе... Должен сразу предупредить, что если обвинения не подтвердятся, то отвечать уже придется вам. По закону, разумеется. Как быть? Как мне поступить?
— По закону, — ответил Николай, почувствовав, что ладони его взмокли. Перехватив трубку в левую руку, правой ладонью он несколько раз провел по штанине, пытаясь стереть липкую влагу. Разговаривать с прокурором города ему еще не приходилось, тем более в таком тоне. Но он уже начал дерзить и отступать был нельзя, хотя бы потому, что этот разговор — продолжение предыдущего. Голдобов предупредил, что через пятнадцать минут последует звонок от человека, к которому он обратился за помощью.
— По закону? — усмехнулся Анцыферов. — В этом можете не сомневаться.
Если письмо написали действительно вы, если вы настаиваете на всех его положениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Ладно, не будем, — перебил Пахомов. — Замнем для ясности.
— Если дело в этом, если ты мне не веришь и хочешь убедиться, что я не вру... Через пятнадцать минут после нашего разговора тебе позвонит человек, которому ты и направил свои писульки. И он спросит — неужели это правда, неужели это возможно... А ты, убедившись в моей искренности, заверишь его в том, что твои писания — сплошная выдумка. Ну? Ладушки?
— Я отправил письма не только по местным адресам. — Пахомов только сейчас увидел, что в дверях стоит Лариса и давно уже с напряженным вниманием вслушивается в разговор. Правда, она слышит только его слова, но и по ним может представить все, что говорит Голдобов, а что позвонил Голдобов, Лариса, конечно, догадалась.
— Знаю! Знаю, Коля! Если еще куда отправил, — разберемся. Но этому человеку ты скажешь о своей опрометчивости. Ну что, любовь и дружба?
— Нет.
Произнести это коротенькое словечко ему было непросто. Пахомов понимал, что все затеянное действительно глупо и бесполезно, но сейчас не мог вести себя иначе. Потом, когда этот разговор отойдет в прошлое, когда он не будет слышать льющиеся из трубки усмешливые слова, в самом деле разумные и убедительные, он снова наберется сил и утвердится в своем решении. Но сейчас только упрямство не позволяло ему признать поражение.
— Ox, Коля...
— У вас все?
— Еще одна монетка... Послушай меня, Коля... Если твой бунт направлен на то, чтобы отстоять Ларису... То зря. Она не сможет жить с тобой. И ты не сможешь. Я немного тебя знаю, ты ей никогда не простишь... Хочешь, расскажу немного о ее московских командировках? К кому она ездила, зачем, другие подробности... Лариса нам очень выручала. И мы в долгу не оставались. Она там приглянулась, ее заметили, оценили по достоинству. Мы уже просто вынуждены были отправлять ее в Москву гораздо чаще, чем требовалось по делу. И она всегда справлялась, блестяще справлялась со всеми своими обязанностями. Даже с теми, которые я не указывал в приказе о командировке. Она наш человек, Коля. И сама уже не сможет жить иначе. И не захочет жить иначе.
— Вы в этом уверены? — зло спросил Николай, снова обретя уверенность.
Последних слов Голдобову не следовало произносить. Это была ошибка. Дала себя знать спесь крупного начальника, который привык видеть почтительное послушание, а сейчас вынужден был уговаривать собственного водителя. Не сдержался Голдобов, оплошал.
— Да, Коля. Конечно, уверен, — ответил он после молчания, осознав, что занесло его, занесло, но было поздно.
— Вот и я хочу в этом убедиться! — сказал Николай и положил трубку.
Не прошло и минуты, как телефон звонил снова.
— Прощай, Коля, — услышал Николай тот же голос. — Я всегда буду помнить о тебе. Прощай, дорогой.
На этот раз Николай не успел бросить трубку. Он все еще держал ее в руке, а из нее уже неслись частые гудки отбоя.
— Он? — встревоженно спросила Лариса.
— Да.
— И что?
— Грозит. Рассказывает о твоих московских похождениях.
— Дерьмо. Много он о них знает!
— Тебе виднее.
— Коля, — проговорила она, помолчав. — Коля, послушай... Никаких московских похождений не было. Он не мог о них рассказывать, он мог только намекать. Ну?
— Намекал, — кивнул Николай.
— Как бы там ни было, Коля... Ты можешь думать обо мне все, что угодно... Но это страшный человек. Он готов на все, если почувствует опасность. Не остановится ни перед чем. У него есть люди, готовые выполнить любое приказание, Коля! Любое, — с нажимом повторила Лариса.
— Этот твой Голдобов...
— Остановись. Забудь эту фамилию и никогда не произноси ее вслух. Нигде. Коля! — она присела перед ним, заставила поднять голову и посмотреть ей в глаза. — Ты слышишь? Нигде и никогда.
— Разберемся, — Николай поднялся, постоял, глядя в пол и повторил, — разберемся. Не говоря больше ни слова, прошел в спальню и с размаху упал на узкую лежанку. Лариса осторожно прикрыла дверь снаружи. Теперь только уличные фонари освещали комнату, создавая зыбкий полумрак. Но не пролежав и пяти минут, Николай, мягко ступая в носках, прошел к окну, не впрямую подошел, а как-то наискосок, сбоку, и сдвинул край шторы. Увидел редкие светящиеся окна домов, зарево над проспектом, поблескивающую под фонарями мокрую дорожку между домами. Ни единой души в это время не было на улице. Николай зашел с другой стороны окна, но и отсюда не увидев ничего подозрительного, снова лег.
И опять не удалось ему полежать в одиночестве. Распахнулась дверь и в светлом прямоугольнике он увидел Ларису.
— Тебя к телефону, Коля.
— Кто?
— Не знаю. Он не назвался. Но голос незнакомый, раньше не звонил".
Николай медленно поднялся, оглянулся на окно, постоял, опустив голову, и побрел к телефону.
— Слушаю, — произнес он, стараясь говорить спокойнее. Последнее время не было у него ни встреч, ни звонков, которые можно было бы назвать приятными. За каждым звонком таилась опасность, каждая встреча была чревата угрозами, предостережениями...
— Товарищ Пахомов?
— Ну?
— Анцыферов говорит. Я получил ваше письмо Оно написано на мое имя.
— Ну... Получили и хорошо. Значит, почта еще работает. И ваша канцелярия работает.
— Не надо нукать. Я к этому не привык и не собираюсь привыкать. Вы говорите с прокурором города и будьте добры выражаться соответствующим образом.
— Простите.
— Так вот, ваше письмо получено. Там сделана приписка — чтобы вручили лично. Ваша просьба выполнена. А эта приписка дает мне право позвонить вам домой. Если, конечно, не возражаете.
— Чего возражать... Уж позвонили.
— Выдвинутые вами обвинения очень серьезные и направлены против людей тоже достаточно серьезных. Они не только занимают высокие должности, они народные депутаты, носители демократических перемен в обществе... Должен сразу предупредить, что если обвинения не подтвердятся, то отвечать уже придется вам. По закону, разумеется. Как быть? Как мне поступить?
— По закону, — ответил Николай, почувствовав, что ладони его взмокли. Перехватив трубку в левую руку, правой ладонью он несколько раз провел по штанине, пытаясь стереть липкую влагу. Разговаривать с прокурором города ему еще не приходилось, тем более в таком тоне. Но он уже начал дерзить и отступать был нельзя, хотя бы потому, что этот разговор — продолжение предыдущего. Голдобов предупредил, что через пятнадцать минут последует звонок от человека, к которому он обратился за помощью.
— По закону? — усмехнулся Анцыферов. — В этом можете не сомневаться.
Если письмо написали действительно вы, если вы настаиваете на всех его положениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119