Еще одна терраса, открытая, выходящая прямо в сосновые ветви, была на втором этаже.
— Сауна? — спросил Заварзин, когда они оказались в большой комнате.
— Потом. Все потом.
— Рюмка водки?
— Можно... И поговорим, — Голдобов со вздохом опустился в большое плюшевое кресло.
Заварзин вышел и через несколько минут вернулся с небольшим подносом, на котором стояла запотевшая бутылка “Московской”, тут же светилась уже открытая баночка красной икры, щедро нарезанные ломтики копченой осетрины были прикрыты кружочками лимона. И черный хлеб — он знал вкус хозяина. Не говоря ни слова, Заварзин наполнил стаканы водкой.
Голдобов окинул взглядом столик, убедился, что есть все необходимое для беседы, поднял стакан в приветственном жесте.
— Будем живы, — сказал он и, не торопясь, выпил с каким-то чувством освобождения, будто долго сдерживал себя и вот, наконец, смог поступить, как давно и нестерпимо хотелось. Осторожно поставил стакан, бросил в рот кружок лимона, зачерпнул ложку икры. — Ну, что, вроде как обошлось?
— Как нельзя лучше. Значит так, Илья Матвеевич, все сделал новый парень. Никто из наших даже руки не приложил. Мы все чисты и перед Богом, и перед законом.
— И как удалось?
— Парнишка оказался глуповатым, откровенно говоря... Сказали ему, что нужно одного типа припугнуть. Он и обрадовался — приключение, дескать. А в последний момент холостые патроны я заменил на боевые. Он и саданул из двух стволов сразу. С мотоцикла, с ходу. И тут же скрылись. Все. Ищи-свищи ветра в поле.
— Но теперь-то он знает, что стрелял боевыми?
— Теперь он и место свое знает.
— Его не пора...
— А зачем? Он один виноват... Все происшедшее — результат его неосторожного обращения с патронами. Если что-то вякнет — на себя же вякнет. А убирать рано. Пригодится. Этот парень, как выяснилось, неплохо стреляет.
— И он... Пойдет?
— А куда деваться? Жить-то хочется. Ведь знает, что за Пахомова светит в лучшем случае пятнадцать лет. Нет, с ним все в порядке. Он вполне управляемый.
— Ладно, покажешь как-нибудь. А второй?
— Проболтался Жехов... Этот следователь, даже представить не могу, как ему удалось... Захватил Олежку в какой-то подворотне, приволок в милицию и выдавал из него одну фамилию...
— Какую?
— Генеральскую. И когда тот узнал...
— Впал в гнев и неистовство? — усмехнулся Голдобов, наливая себе вторую дозу. Заварзину не налил. И тот не решился добавить себе сам.
— Не то слово, Илья Матвеевич! И приказал — немедленно! В тот же вечер. Что и было сделано.
— Дело завели?
— Никакого дела. Оказывается, Олежка по пьянке сорвался с балкона. Представляете, напился и воспылал неудержимыми чувствами к своей соседке... Живет рядом с ним одна, прости Господи... Понимаете. И полез. И, конечно, сорвался. Несчастный случай.
— А парень был ничего, — протянул Голдобов. — Ты плесни себе... Не робей. Что-то в последнее время нам с тобой частенько приходится пить за упокой... А эта женщина... Соседка... Она подтвердит?
— Уже подтвердила.
— За ней бы присмотреть.
— Я предупредил ребят. Они будут наведываться. К ней стоит наведываться, — ухмыльнулся Заварзин. — Один раз сходят, а потом их поганой метлой оттуда не выгонишь.
— А вот этого не надо, — Голдобов поставил пустой стакан на поднос. — Когда происходят подобные вещи, начинается нечто непредсказуемое... Николай Пахомов — свежий тому пример.
— Согласен, — кивнул Заварзин. — Предупрежу ребят.
— Обязательно, — Голдобов посидел некоторое время, отведал осетрины с лимоном, закончил баночку с икрой, но чувствовалось, что без радости. Чем-то он был озабочен. — Значит, ты утверждаешь, что у нас все в порядке и нет никаких оснований для беспокойства?
— Я этого не утверждаю, — поправил Заварзин, исподлобья глянув на Голдобова. — Я сказал только, что сделано все, о чем договаривались. И сделано неплохо. Возникла накладка, но и здесь приняты срочные меры. Хвост обрублен по указанию одного человека, которому не хотелось, чтобы его фамилия мелькала, где попало. И хвост этот — его, не наш. Вот так, Илья Матвеевич, — закончил Заварзин, давая понять, что его покорность имеет свои границы.
— Ладно, не заводись. Иди, подыши немного, мне позвонить надо.
— При мне не хотите?
— Могу и при тебе, — Голдобов посмотрел на Заварзина с пьяным добродушием. — Но тогда в случае чего, буду знать — разговор слышал мой лучший друг Саша. И потому снимать его с подозрения не имею права. Если хочешь — оставайся, — Голдобов поднял трубку.
— Нет уж, Илья Матвеевич, увольте, — Заварзин поднялся. — Как-нибудь в другой раз. Лучше подышу свежим воздухом. Вы все помните?
— Ты имеешь в виду деньги? — жестко усмехнулся Голдобов. — Помню. Я о них всегда помню. Как и о собственной смерти.
— Не понял? — остановился Заварзин в дверях.
— Ладно, потом. Тебе этого не понять. Сам-то ты думаешь о собственной смерти?
— Опять не понял...
— Это не угроза, Саша. Это философия. И немного возраста. Значит, не посещают тебя мысли о смерти... Это прекрасно. А я только о ней проклятой и думаю.
— И о деньгах, — напомнил Заварзин.
— Это одно и то же, — Голдобов тяжело поднялся, проводил Заварзина до выхода на террасу, запер за ним дверь и, вернувшись, снова опустился в кресло, придвинул телефон.
Складки кожи на лице еще больше сделали его похожим на старого породистого пса. Втыкая короткие толстые пальцы в дыры телефонного диска, резко и круто поворачивая его, он набрал номер.
— Привет, старина, — сказал Голдобов, откинувшись в кресле. — Как поживаешь?
— А, вернулся... Поздравляю. Давно о тебе слышно не было... Уж заскучали маленько.
— Слышал я, как вы тут скучаете... Эхо до самого Черного моря докатилось.
— Что делать, что делать... Выбирать не приходится. Как там, на югах-то?
— Жарковато... Не так, конечно, как здесь, но тоже... Жарче, чем у вас, наверно, нигде нет.
— Ты вот вернулся, авось, попрохладнее станет... Знал, когда вернуться, — с укором произнес собеседник.
— Нет, я знал, когда уехать! — рассмеялся Голдобов. Разговор получался странным. Собеседники не называли друг друга по имени и вообще не произносили имен.
Посторонний, случайно услышавший их беседу, наверняка решил бы, что они просто не знают, как убить время. Но человек опытный сразу бы сообразил, в чем странность разговора — оба говорили так, словно заранее были уверены, что их подслушивают, что кто-то записывает их слова и вертятся, вертятся колесики с магнитной лентой.
— Везучий ты...
— Нет, я прост? хитрый. Как с работой? Справляетесь? Поделись, может, радость какая есть, может, неприятность... Глядишь, советом помогу, делом, а? А то и повидались бы... По маленькой пропустим, попаримся, глядишь, жизнь-то и помягчает. Про баб давно не говорили, они уж заскучали небось, бабы-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Сауна? — спросил Заварзин, когда они оказались в большой комнате.
— Потом. Все потом.
— Рюмка водки?
— Можно... И поговорим, — Голдобов со вздохом опустился в большое плюшевое кресло.
Заварзин вышел и через несколько минут вернулся с небольшим подносом, на котором стояла запотевшая бутылка “Московской”, тут же светилась уже открытая баночка красной икры, щедро нарезанные ломтики копченой осетрины были прикрыты кружочками лимона. И черный хлеб — он знал вкус хозяина. Не говоря ни слова, Заварзин наполнил стаканы водкой.
Голдобов окинул взглядом столик, убедился, что есть все необходимое для беседы, поднял стакан в приветственном жесте.
— Будем живы, — сказал он и, не торопясь, выпил с каким-то чувством освобождения, будто долго сдерживал себя и вот, наконец, смог поступить, как давно и нестерпимо хотелось. Осторожно поставил стакан, бросил в рот кружок лимона, зачерпнул ложку икры. — Ну, что, вроде как обошлось?
— Как нельзя лучше. Значит так, Илья Матвеевич, все сделал новый парень. Никто из наших даже руки не приложил. Мы все чисты и перед Богом, и перед законом.
— И как удалось?
— Парнишка оказался глуповатым, откровенно говоря... Сказали ему, что нужно одного типа припугнуть. Он и обрадовался — приключение, дескать. А в последний момент холостые патроны я заменил на боевые. Он и саданул из двух стволов сразу. С мотоцикла, с ходу. И тут же скрылись. Все. Ищи-свищи ветра в поле.
— Но теперь-то он знает, что стрелял боевыми?
— Теперь он и место свое знает.
— Его не пора...
— А зачем? Он один виноват... Все происшедшее — результат его неосторожного обращения с патронами. Если что-то вякнет — на себя же вякнет. А убирать рано. Пригодится. Этот парень, как выяснилось, неплохо стреляет.
— И он... Пойдет?
— А куда деваться? Жить-то хочется. Ведь знает, что за Пахомова светит в лучшем случае пятнадцать лет. Нет, с ним все в порядке. Он вполне управляемый.
— Ладно, покажешь как-нибудь. А второй?
— Проболтался Жехов... Этот следователь, даже представить не могу, как ему удалось... Захватил Олежку в какой-то подворотне, приволок в милицию и выдавал из него одну фамилию...
— Какую?
— Генеральскую. И когда тот узнал...
— Впал в гнев и неистовство? — усмехнулся Голдобов, наливая себе вторую дозу. Заварзину не налил. И тот не решился добавить себе сам.
— Не то слово, Илья Матвеевич! И приказал — немедленно! В тот же вечер. Что и было сделано.
— Дело завели?
— Никакого дела. Оказывается, Олежка по пьянке сорвался с балкона. Представляете, напился и воспылал неудержимыми чувствами к своей соседке... Живет рядом с ним одна, прости Господи... Понимаете. И полез. И, конечно, сорвался. Несчастный случай.
— А парень был ничего, — протянул Голдобов. — Ты плесни себе... Не робей. Что-то в последнее время нам с тобой частенько приходится пить за упокой... А эта женщина... Соседка... Она подтвердит?
— Уже подтвердила.
— За ней бы присмотреть.
— Я предупредил ребят. Они будут наведываться. К ней стоит наведываться, — ухмыльнулся Заварзин. — Один раз сходят, а потом их поганой метлой оттуда не выгонишь.
— А вот этого не надо, — Голдобов поставил пустой стакан на поднос. — Когда происходят подобные вещи, начинается нечто непредсказуемое... Николай Пахомов — свежий тому пример.
— Согласен, — кивнул Заварзин. — Предупрежу ребят.
— Обязательно, — Голдобов посидел некоторое время, отведал осетрины с лимоном, закончил баночку с икрой, но чувствовалось, что без радости. Чем-то он был озабочен. — Значит, ты утверждаешь, что у нас все в порядке и нет никаких оснований для беспокойства?
— Я этого не утверждаю, — поправил Заварзин, исподлобья глянув на Голдобова. — Я сказал только, что сделано все, о чем договаривались. И сделано неплохо. Возникла накладка, но и здесь приняты срочные меры. Хвост обрублен по указанию одного человека, которому не хотелось, чтобы его фамилия мелькала, где попало. И хвост этот — его, не наш. Вот так, Илья Матвеевич, — закончил Заварзин, давая понять, что его покорность имеет свои границы.
— Ладно, не заводись. Иди, подыши немного, мне позвонить надо.
— При мне не хотите?
— Могу и при тебе, — Голдобов посмотрел на Заварзина с пьяным добродушием. — Но тогда в случае чего, буду знать — разговор слышал мой лучший друг Саша. И потому снимать его с подозрения не имею права. Если хочешь — оставайся, — Голдобов поднял трубку.
— Нет уж, Илья Матвеевич, увольте, — Заварзин поднялся. — Как-нибудь в другой раз. Лучше подышу свежим воздухом. Вы все помните?
— Ты имеешь в виду деньги? — жестко усмехнулся Голдобов. — Помню. Я о них всегда помню. Как и о собственной смерти.
— Не понял? — остановился Заварзин в дверях.
— Ладно, потом. Тебе этого не понять. Сам-то ты думаешь о собственной смерти?
— Опять не понял...
— Это не угроза, Саша. Это философия. И немного возраста. Значит, не посещают тебя мысли о смерти... Это прекрасно. А я только о ней проклятой и думаю.
— И о деньгах, — напомнил Заварзин.
— Это одно и то же, — Голдобов тяжело поднялся, проводил Заварзина до выхода на террасу, запер за ним дверь и, вернувшись, снова опустился в кресло, придвинул телефон.
Складки кожи на лице еще больше сделали его похожим на старого породистого пса. Втыкая короткие толстые пальцы в дыры телефонного диска, резко и круто поворачивая его, он набрал номер.
— Привет, старина, — сказал Голдобов, откинувшись в кресле. — Как поживаешь?
— А, вернулся... Поздравляю. Давно о тебе слышно не было... Уж заскучали маленько.
— Слышал я, как вы тут скучаете... Эхо до самого Черного моря докатилось.
— Что делать, что делать... Выбирать не приходится. Как там, на югах-то?
— Жарковато... Не так, конечно, как здесь, но тоже... Жарче, чем у вас, наверно, нигде нет.
— Ты вот вернулся, авось, попрохладнее станет... Знал, когда вернуться, — с укором произнес собеседник.
— Нет, я знал, когда уехать! — рассмеялся Голдобов. Разговор получался странным. Собеседники не называли друг друга по имени и вообще не произносили имен.
Посторонний, случайно услышавший их беседу, наверняка решил бы, что они просто не знают, как убить время. Но человек опытный сразу бы сообразил, в чем странность разговора — оба говорили так, словно заранее были уверены, что их подслушивают, что кто-то записывает их слова и вертятся, вертятся колесики с магнитной лентой.
— Везучий ты...
— Нет, я прост? хитрый. Как с работой? Справляетесь? Поделись, может, радость какая есть, может, неприятность... Глядишь, советом помогу, делом, а? А то и повидались бы... По маленькой пропустим, попаримся, глядишь, жизнь-то и помягчает. Про баб давно не говорили, они уж заскучали небось, бабы-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119