— Хватит стонать. Рассказывайте, Илья Матвеевич.
Перед ним сидел человек, который, похоже, страдал, не меньше — лицо его было закрыто мокрым полотенцем, изредка он тихо, сквозь зубы не то постанывал, не то поскуливал. Голдобов пошевелился, подтянул к себе вытянутые ноги, распрямился в кресле, снял с лица полотенце. Было такое впечатление, что он сутки напролет рыдал — красные опухшие глаза, пятна на щеках, бесформенный нос. Но ночные страдания отразились не только на глазах Голдобова, он словно потерял уверенность в себе, выглядел слабым, почти беспомощным.
— Саша... Значит так... Все как договаривались. После двух я подошел к дому...
— Кого-нибудь встретил?
— Никого. Ни единой души.
— Дальше, — Заварзин снова откинул голову на спинку кресла, глядя на посверкивающую хрусталиками люстру. Колкие искорки отдались в голове новой болью и он прикрыл глаза.
— Вхожу. Что-то меня насторожило... То ли скрип какой, то ли шорох, не знаю. Включил в прихожей свет — все спокойно. И тут увидел возле туалета, у самой двери... Вроде, как мусор, набросано, беспорядок, коробки валяются. Подумал, может быть, кот... Но у тебя нет кота. Дверь в туалет прикрыта не полностью, коробки не позволяли. Заглядываю в туалет... И тут мне в глаза струя какой-то гадости... Боль дикая... Я закрываю глаза и чувствую, что струя бьет мне в нос, в рот. Рванул в комнату, упал на пол, катаюсь по ковру... Сколько это продолжалось — не знаю, не могу сказать.
— А дальше?
— Вдоль стен пополз в ванную. Знаешь, было такое чувство, что если они еще в квартире — пусть добивают.
— Сколько их было?
— Не знаю. В какой-то момент я пробрался к двери и убедился — заперта. Значит, ушли. Чемодан исчез. Когда в глаза плеснули, я стоял с чемоданом. И выронил. Наверное, они и прихватили, уходя.
— Так... Значит, знали, что вы придете? Получается, что попросту поджидали вас?
— Не знаю, Саша... Не знаю.
— Утечку информации допустили, Илья Матвеевич. Нехорошо.
— Заткнись, Саша... Подумай лучше, кому проболтался ты... Ведь они знали, что тебя в эту ночь не будет? Откуда? Только от тебя самого, — голос Голдобова окреп, в нем появилась привычная властность.
— Неужели, знали? — Заварзин неосторожно опустил голову и тут же снова откинулся на спинку кресла. — Неужели знали? — с сомнением проговорил он.
— Вот и подумай, — Голдобов сидел с красными, распухшими глазами, в мокрой майке, со всклоченными волосами и смотрел на Заварзина зло и ненавидяще. — Из-за тебя я подзалетел, Саша. Еще хорошо кончилось. Могли и чем потяжелее ударить. Так что поприкинь — кто мог знать? И заодно подумай — у кого могли быть ключи от твоей квартиры. Когда я входил сюда — замки сработали четко. Они не были взломаны. Окна заперты изнутри. Думай, Саша, думай. Тебе вообще не мешает почаще думать, а то, я смотрю, ты как-то расслабился.
— Никак полегчало? — усмехнулся Заварзин в потолок.
— Да, мне стало легче. Но не думаю, что тебя ждет такое же облегчение, Саша. Подумай, что они могли искать, что могли найти. Про мой чемоданчик никто не знал, это точно. Только в последний момент я решил забросить его сюда. В последний момент.
— Я знал об этом раньше, — неуверенно проговорил Заварзин.
— Вот это меня и смущает. Там у тебя в холодильнике что-то есть... Похмелись, не страдай.
— Не могу, — жалобно сказал Заварзин. — Похмеляться не могу... Хуже будет.
— Значит, еще не спился. Это хорошо. Глядишь, сгодишься на что-нибудь... Не очень ответственное.
— Ладно, не добивайте, — Заварзин поднялся с кресла. — К вечеру буду в норме.
— До вечера еще много чего случится, — Голдобов снял с дивана рубашку, надел ее, пытаясь приобрести вид если не бравый, то хотя бы приличный, прошел в ванную.
Оставшись один, Заварзин закурил, подошел к окну. Рядом стояла небольшая табуретка, видимо, для того и предназначенная — он встал на нее и лицо его оказалось как раз на уровне открытой форточки. Так и курил — вдыхая свежий воздух и выпуская дым на улицу. Услышав, что Голдобов вышел из ванной, он положил окурок на палец и щелчком послал его в верхушки деревьев которые раскачивались под окном.
Направляясь на кухню, Заварзин невольно задержался у туалета. Увидев два латунных патрона, поднял их, взвесил на ладони, раздумчиво подбросил несколько раз, словно не зная, как с ними поступить — что-то его озадачило. Поколебавшись, опустил желтые цилиндрики в карман пиджака.
Решив позвонить Подгайцеву и уже начав набирать номер телефона, Заварзин остановился, что-то сдерживало его, что-то все время настораживало. С подозрением посмотрев на телефонную трубку, он медленно положил ее на рычаги. Его небольшие глазки, обрамленные короткими жесткими ресницами, еще раз обежали квартиру. На крутом лице Заварзина застыло выражение злости и беспомощности. Взломай ночные гости дверь, все было бы ясно — грабеж. За каждой добротной дверью этой мелюзге вонючей мерещатся видики, магнитофоны, кассеты и прочая дрянь. Если бы остались следы на форточке, на подоконнике, тоже ясно — забрались с крыши. Но ведь здесь, в квартире, шел самый настоящий обыск — вот что более всего смущало Заварзина. Вывернутые ящики, ссыпанные на пол коробки, пакеты говорит только об одном — что-то искали.
Но как они могли попасть сюда, как проникли? С выражением полнейшего недоумения Заварзин еще осмотрел замки — они уже не вызывали в нем ощущения неуязвимости. И, выглянув во двор, он ничего подозрительного не заметил. Никто не следил за ним, никто не поджидал. И “мерседес” стоял на обычном месте, призывно сияя на солнце. Впервые Заварзин поймал себя на том, что не испытывает при виде этой машины ни радости, ни волнения и не хочется ему сесть за руль на зависть всем прохожим. А ведь еще вчера каждая поездка была для него маленьким праздником...
Все-таки подошел Заварзин к телефону, пересилил себя. Позвонил в приемную Голдобова.
— Привет, — сказал он краснокудрой Жанне. — Какие новости? Илья Матвеевич интересуется.
— Был звонок из прокуратуры.
— Анцышка?
— Нет. Следователь. Его фамилия... только не смейся — она сверилась с записью, — его фамилия Пафнутьев.
— И что он?
— Мне кажется, он приглашал Илью Матвеевича на допрос.
— На допрос, Жанна, не приглашают. На допрос вызывают. Или приводят. Смотря по обстоятельствам. Но причем здесь Илья? Его же не было в городе! Он был за тысячу километров отсюда! — и, не дожидаясь ответа, Заварзин положил трубку.
Голодобов сидел в низком кресле, положив сжатые кулаки на подлокотники и глядя исподлобья прямо перед собой. Когда Заварзин вошел, он невольно наткнулся на этот его тяжелый невидящий взгляд.
— Поздравляю, Илья Матвеевич... Вас ждет большая радость — следователь Пафнутьев желает с вами познакомиться. Но тот то ли не слышал Заварзина, то ли не считал нужным ответить, то ли не было в его словах ничего такого, на что стоило бы отвечать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Перед ним сидел человек, который, похоже, страдал, не меньше — лицо его было закрыто мокрым полотенцем, изредка он тихо, сквозь зубы не то постанывал, не то поскуливал. Голдобов пошевелился, подтянул к себе вытянутые ноги, распрямился в кресле, снял с лица полотенце. Было такое впечатление, что он сутки напролет рыдал — красные опухшие глаза, пятна на щеках, бесформенный нос. Но ночные страдания отразились не только на глазах Голдобова, он словно потерял уверенность в себе, выглядел слабым, почти беспомощным.
— Саша... Значит так... Все как договаривались. После двух я подошел к дому...
— Кого-нибудь встретил?
— Никого. Ни единой души.
— Дальше, — Заварзин снова откинул голову на спинку кресла, глядя на посверкивающую хрусталиками люстру. Колкие искорки отдались в голове новой болью и он прикрыл глаза.
— Вхожу. Что-то меня насторожило... То ли скрип какой, то ли шорох, не знаю. Включил в прихожей свет — все спокойно. И тут увидел возле туалета, у самой двери... Вроде, как мусор, набросано, беспорядок, коробки валяются. Подумал, может быть, кот... Но у тебя нет кота. Дверь в туалет прикрыта не полностью, коробки не позволяли. Заглядываю в туалет... И тут мне в глаза струя какой-то гадости... Боль дикая... Я закрываю глаза и чувствую, что струя бьет мне в нос, в рот. Рванул в комнату, упал на пол, катаюсь по ковру... Сколько это продолжалось — не знаю, не могу сказать.
— А дальше?
— Вдоль стен пополз в ванную. Знаешь, было такое чувство, что если они еще в квартире — пусть добивают.
— Сколько их было?
— Не знаю. В какой-то момент я пробрался к двери и убедился — заперта. Значит, ушли. Чемодан исчез. Когда в глаза плеснули, я стоял с чемоданом. И выронил. Наверное, они и прихватили, уходя.
— Так... Значит, знали, что вы придете? Получается, что попросту поджидали вас?
— Не знаю, Саша... Не знаю.
— Утечку информации допустили, Илья Матвеевич. Нехорошо.
— Заткнись, Саша... Подумай лучше, кому проболтался ты... Ведь они знали, что тебя в эту ночь не будет? Откуда? Только от тебя самого, — голос Голдобова окреп, в нем появилась привычная властность.
— Неужели, знали? — Заварзин неосторожно опустил голову и тут же снова откинулся на спинку кресла. — Неужели знали? — с сомнением проговорил он.
— Вот и подумай, — Голдобов сидел с красными, распухшими глазами, в мокрой майке, со всклоченными волосами и смотрел на Заварзина зло и ненавидяще. — Из-за тебя я подзалетел, Саша. Еще хорошо кончилось. Могли и чем потяжелее ударить. Так что поприкинь — кто мог знать? И заодно подумай — у кого могли быть ключи от твоей квартиры. Когда я входил сюда — замки сработали четко. Они не были взломаны. Окна заперты изнутри. Думай, Саша, думай. Тебе вообще не мешает почаще думать, а то, я смотрю, ты как-то расслабился.
— Никак полегчало? — усмехнулся Заварзин в потолок.
— Да, мне стало легче. Но не думаю, что тебя ждет такое же облегчение, Саша. Подумай, что они могли искать, что могли найти. Про мой чемоданчик никто не знал, это точно. Только в последний момент я решил забросить его сюда. В последний момент.
— Я знал об этом раньше, — неуверенно проговорил Заварзин.
— Вот это меня и смущает. Там у тебя в холодильнике что-то есть... Похмелись, не страдай.
— Не могу, — жалобно сказал Заварзин. — Похмеляться не могу... Хуже будет.
— Значит, еще не спился. Это хорошо. Глядишь, сгодишься на что-нибудь... Не очень ответственное.
— Ладно, не добивайте, — Заварзин поднялся с кресла. — К вечеру буду в норме.
— До вечера еще много чего случится, — Голдобов снял с дивана рубашку, надел ее, пытаясь приобрести вид если не бравый, то хотя бы приличный, прошел в ванную.
Оставшись один, Заварзин закурил, подошел к окну. Рядом стояла небольшая табуретка, видимо, для того и предназначенная — он встал на нее и лицо его оказалось как раз на уровне открытой форточки. Так и курил — вдыхая свежий воздух и выпуская дым на улицу. Услышав, что Голдобов вышел из ванной, он положил окурок на палец и щелчком послал его в верхушки деревьев которые раскачивались под окном.
Направляясь на кухню, Заварзин невольно задержался у туалета. Увидев два латунных патрона, поднял их, взвесил на ладони, раздумчиво подбросил несколько раз, словно не зная, как с ними поступить — что-то его озадачило. Поколебавшись, опустил желтые цилиндрики в карман пиджака.
Решив позвонить Подгайцеву и уже начав набирать номер телефона, Заварзин остановился, что-то сдерживало его, что-то все время настораживало. С подозрением посмотрев на телефонную трубку, он медленно положил ее на рычаги. Его небольшие глазки, обрамленные короткими жесткими ресницами, еще раз обежали квартиру. На крутом лице Заварзина застыло выражение злости и беспомощности. Взломай ночные гости дверь, все было бы ясно — грабеж. За каждой добротной дверью этой мелюзге вонючей мерещатся видики, магнитофоны, кассеты и прочая дрянь. Если бы остались следы на форточке, на подоконнике, тоже ясно — забрались с крыши. Но ведь здесь, в квартире, шел самый настоящий обыск — вот что более всего смущало Заварзина. Вывернутые ящики, ссыпанные на пол коробки, пакеты говорит только об одном — что-то искали.
Но как они могли попасть сюда, как проникли? С выражением полнейшего недоумения Заварзин еще осмотрел замки — они уже не вызывали в нем ощущения неуязвимости. И, выглянув во двор, он ничего подозрительного не заметил. Никто не следил за ним, никто не поджидал. И “мерседес” стоял на обычном месте, призывно сияя на солнце. Впервые Заварзин поймал себя на том, что не испытывает при виде этой машины ни радости, ни волнения и не хочется ему сесть за руль на зависть всем прохожим. А ведь еще вчера каждая поездка была для него маленьким праздником...
Все-таки подошел Заварзин к телефону, пересилил себя. Позвонил в приемную Голдобова.
— Привет, — сказал он краснокудрой Жанне. — Какие новости? Илья Матвеевич интересуется.
— Был звонок из прокуратуры.
— Анцышка?
— Нет. Следователь. Его фамилия... только не смейся — она сверилась с записью, — его фамилия Пафнутьев.
— И что он?
— Мне кажется, он приглашал Илью Матвеевича на допрос.
— На допрос, Жанна, не приглашают. На допрос вызывают. Или приводят. Смотря по обстоятельствам. Но причем здесь Илья? Его же не было в городе! Он был за тысячу километров отсюда! — и, не дожидаясь ответа, Заварзин положил трубку.
Голодобов сидел в низком кресле, положив сжатые кулаки на подлокотники и глядя исподлобья прямо перед собой. Когда Заварзин вошел, он невольно наткнулся на этот его тяжелый невидящий взгляд.
— Поздравляю, Илья Матвеевич... Вас ждет большая радость — следователь Пафнутьев желает с вами познакомиться. Но тот то ли не слышал Заварзина, то ли не считал нужным ответить, то ли не было в его словах ничего такого, на что стоило бы отвечать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119