Работа такая, ничего не поделаешь.
Я опустилась на стул и принялась нервно теребить тряпку, которой вытирала пыль с мебели перед приходом голубоглазого майора. Он сказал «нам пришлось», «нам» (!!!), судорожно соображала я. Хотела бы я знать, сколько бездельников копалось в моих письмах? Может, вся Петровка, 38, ими зачитывалась? Представляю себе! Ну да, они ведь делали это не из праздного любопытства, а исключительно по долгу службы, им можно, они почти как врачи, черт бы их! побрал, а вместе с ними и Парамонова!
А исполненный служебного рвения майор Сомов щедро сыпанул добрую пригоршню соли на мои свежие раны:
— Хорошие, кстати, письма, трогательные…
Я вскочила со стула и забегала по комнате. Наткнулась на стоящую в углу швабру, с грохотом опрокинула ее на пол, подняла и снова прислонила к стене… Боюсь, что великий и могучий русский язык не предусмотрел слов, подходящих для описания обуревавших меня в тот момент страстей.
— Значит, письма мои очень трогательные? — уточнила я срывающимся голосом и подошла к окну, за которым беспечно звенели трамваи. — А-а… А как вы находите мой стиль? Ну, всякие там метафоры и гиперболы?
Черт побери, я имела полное право негодовать. Потому что для голубоглазого майора мои письма к Парамонову были всего лишь вещественными доказательствами, или, как там они говорят, — вещдоками, а для меня — осколками розовых очков, которые никому и никогда не склеить. Нет такого средства, технический прогресс до этого не дошел. Космонавты на земную орбиту летают, как к себе на дачу, а состав для склеивания разбитых розовых очков все еще не изобретен. Не сомневаюсь, тому, кто его откроет, Нобелевская премия автоматически обеспечена. Впрочем, это так, лирическое отступление.
Майор Сомов нахмурился, а его незабудковые глаза потускнели, он рассеянно поправил носком ботинка завернувшийся край недочищенного мною ковра и вздохнул:
— Я вас понимаю, уважаемая Галина Антоновна, это очень неприятно, когда посторонние читают твои письма, но что же делать? Работа у нас такая.
Ну вот, он уже повторяется. Я махнула рукой:
— Ладно, задавайте свои вопросы. Уговаривать его не пришлось.
— Когда вы в последний раз видели Парамонова?
— Вам точную дату? — хмыкнула я. — Боюсь, точной даты я вам не скажу. Давно это было, десять лет назад. Кажется, весной, в мае.
Если честно, я кривила душой. Наша последняя с Парамоновым встреча против моей воли врезалась мне в память, я бы и желала ее забыть, ан нет. Совсем неромантичное было рандеву, по большому счету. Мы стояли в подворотне возле университетского общежития, я крутила пуговицу на его куртке и шмыгала носом, Парамонов смотрел поверх моей головы куда-то в туманную даль, автомобильные выхлопы забивали нежный запах сирени, а еще где-то поблизости какой-то неумеха нещадно рвал струны гитары. Господи, какая живая картинка, даже страшно! Уж лучше не вспоминать.
— А в этот раз?
— Что? — Я с трудом вернулась в реальность.
— Ну вы же встретились в этот его приезд?
— С чего вы взяли? — я дернула плечом. — В этот раз мы так и не встретились. Была только записка в почтовом ящике.
Взгляд доброго молодца стал жестким, как у волкодава:
— Где эта записка?
— Тю-тю! — С помощью ладони я изобразила неудержимый полет ласточки над землей и торжествующе объявила:
— В мусоропроводе!
Странные вопросы задает этот майор, где же ей еще быть, записке от бросившего меня любовника? В мусоропроводе и только в мусоропроводе!
— Жалко, — опечалился добрый молодец. — Может, хотя бы припомните, что в ней было написано?
— Может, — согласилась я и наморщила лоб, вроде как усиленно вспоминая. А что там было вспоминать, когда я злосчастную записку наизусть вызубрила. Только не желала это демонстрировать, а то майор, начитавшийся моих писем к Парамонову, возьмет да и решит, будто я до сих пор по нему сохну. — Н-ну… Там было всего несколько слов. Что-то типа:
«Был, но не застал, заскочу завтра».
— Но не заскочил?
Я постаралась, чтобы голос мой звучал как можно более равнодушно:
— Честно признаться, я его особенно и не ждала. Может, он приходил, когда меня не было, я ведь с работы раньше семи не возвращаюсь.
Кажется, это называют ложными показаниями, потому что вы не хуже меня знаете, как все было на самом деле: я полдня проторчала дома, поджидая Парамонова. Но ведь в главном я не соврала — он ко мне так и не пришел.
— Понятно, — процедил сквозь зубы озабоченный парамоновским исчезновением майор. — Ну а день, когда вы обнаружили в почтовом ящике эту записку, надеюсь, не до конца стерся из вашей памяти?
В его голосе мне почудился подвох, а потому я посмотрела на голубоглазого повнимательнее, однако его смазливая физиономия оставалась непроницаемой.
— Не стерся, — буркнула я недовольно. — Это было несколько дней назад. Сейчас точно скажу. — Я сходила в прихожую полюбоваться настенным календарем, а вернувшись, отрапортовала:
— Седьмого, во вторник.
Майор задумчиво почесал затылок:
— Седьмого, м-да… А исчез он восьмого. Что ж, все совпадает.
Парамонов исчез восьмого, ну и дела! В тот самый день, на который я назначила акцию возмездия. Теперь мои «томагавки» заржавеют, не иначе. А если серьезно, то все это как-то… нереально, что ли. Словно Парамонов только для того и вынырнул из глубин затянутого тиной прошлого, чтобы тут же бесследно раствориться в тумане неизвестности. Думайте что хотите, но от всей этой истории попахивало виртуальностью, что ли… Хм, если виртуальность имеет запах, цвет и так далее.
— А теперь я повторю свой первый вопрос, — назойливо вклинился в мои размышления майор Сомов. — Я хочу знать о Парамонове все, что знаете о нем вы. Все.
— Например? Вот привязался!
— Например, то, что вас с ним связывает. Ведь зачем-то он к вам явился через десять лет.
— Нас? С ним? — Со мной случился приступ истерического веселья. — Ну раз это вас так интересует и раз уж вы этого не поняли из моих писем, то я вам скажу, я вам скажу, что нас связывает. Горячая любовь во времена дешевой колбасы, вот что! Если вы еще помните, какие цены были в восемьдесят девятом году. — Выпалив эту глупость, я уставилась на голубоглазого, чтобы не упустить его реакции.
Она, эта реакция, оказалась на редкость спокойной:
— И все? Ну и хам!
— А вам что, мало?
Добрый молодец и не думал смущаться:
— Может, было что-нибудь еще?
Например, какие-то деловые отношения или денежные?
На что он, интересно, намекает? На какие такие денежные отношения? Да когда Парамонов жил у меня, он был гол как сокол и сидел на моей шее, свесив ножки. Он самозабвенно корпел над своей диссертацией, имея за душой аспирантскую стипендию, вылинявшие джинсы да ту самую безрукавку, от которой я избавилась, разгребая завалы старого тряпья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Я опустилась на стул и принялась нервно теребить тряпку, которой вытирала пыль с мебели перед приходом голубоглазого майора. Он сказал «нам пришлось», «нам» (!!!), судорожно соображала я. Хотела бы я знать, сколько бездельников копалось в моих письмах? Может, вся Петровка, 38, ими зачитывалась? Представляю себе! Ну да, они ведь делали это не из праздного любопытства, а исключительно по долгу службы, им можно, они почти как врачи, черт бы их! побрал, а вместе с ними и Парамонова!
А исполненный служебного рвения майор Сомов щедро сыпанул добрую пригоршню соли на мои свежие раны:
— Хорошие, кстати, письма, трогательные…
Я вскочила со стула и забегала по комнате. Наткнулась на стоящую в углу швабру, с грохотом опрокинула ее на пол, подняла и снова прислонила к стене… Боюсь, что великий и могучий русский язык не предусмотрел слов, подходящих для описания обуревавших меня в тот момент страстей.
— Значит, письма мои очень трогательные? — уточнила я срывающимся голосом и подошла к окну, за которым беспечно звенели трамваи. — А-а… А как вы находите мой стиль? Ну, всякие там метафоры и гиперболы?
Черт побери, я имела полное право негодовать. Потому что для голубоглазого майора мои письма к Парамонову были всего лишь вещественными доказательствами, или, как там они говорят, — вещдоками, а для меня — осколками розовых очков, которые никому и никогда не склеить. Нет такого средства, технический прогресс до этого не дошел. Космонавты на земную орбиту летают, как к себе на дачу, а состав для склеивания разбитых розовых очков все еще не изобретен. Не сомневаюсь, тому, кто его откроет, Нобелевская премия автоматически обеспечена. Впрочем, это так, лирическое отступление.
Майор Сомов нахмурился, а его незабудковые глаза потускнели, он рассеянно поправил носком ботинка завернувшийся край недочищенного мною ковра и вздохнул:
— Я вас понимаю, уважаемая Галина Антоновна, это очень неприятно, когда посторонние читают твои письма, но что же делать? Работа у нас такая.
Ну вот, он уже повторяется. Я махнула рукой:
— Ладно, задавайте свои вопросы. Уговаривать его не пришлось.
— Когда вы в последний раз видели Парамонова?
— Вам точную дату? — хмыкнула я. — Боюсь, точной даты я вам не скажу. Давно это было, десять лет назад. Кажется, весной, в мае.
Если честно, я кривила душой. Наша последняя с Парамоновым встреча против моей воли врезалась мне в память, я бы и желала ее забыть, ан нет. Совсем неромантичное было рандеву, по большому счету. Мы стояли в подворотне возле университетского общежития, я крутила пуговицу на его куртке и шмыгала носом, Парамонов смотрел поверх моей головы куда-то в туманную даль, автомобильные выхлопы забивали нежный запах сирени, а еще где-то поблизости какой-то неумеха нещадно рвал струны гитары. Господи, какая живая картинка, даже страшно! Уж лучше не вспоминать.
— А в этот раз?
— Что? — Я с трудом вернулась в реальность.
— Ну вы же встретились в этот его приезд?
— С чего вы взяли? — я дернула плечом. — В этот раз мы так и не встретились. Была только записка в почтовом ящике.
Взгляд доброго молодца стал жестким, как у волкодава:
— Где эта записка?
— Тю-тю! — С помощью ладони я изобразила неудержимый полет ласточки над землей и торжествующе объявила:
— В мусоропроводе!
Странные вопросы задает этот майор, где же ей еще быть, записке от бросившего меня любовника? В мусоропроводе и только в мусоропроводе!
— Жалко, — опечалился добрый молодец. — Может, хотя бы припомните, что в ней было написано?
— Может, — согласилась я и наморщила лоб, вроде как усиленно вспоминая. А что там было вспоминать, когда я злосчастную записку наизусть вызубрила. Только не желала это демонстрировать, а то майор, начитавшийся моих писем к Парамонову, возьмет да и решит, будто я до сих пор по нему сохну. — Н-ну… Там было всего несколько слов. Что-то типа:
«Был, но не застал, заскочу завтра».
— Но не заскочил?
Я постаралась, чтобы голос мой звучал как можно более равнодушно:
— Честно признаться, я его особенно и не ждала. Может, он приходил, когда меня не было, я ведь с работы раньше семи не возвращаюсь.
Кажется, это называют ложными показаниями, потому что вы не хуже меня знаете, как все было на самом деле: я полдня проторчала дома, поджидая Парамонова. Но ведь в главном я не соврала — он ко мне так и не пришел.
— Понятно, — процедил сквозь зубы озабоченный парамоновским исчезновением майор. — Ну а день, когда вы обнаружили в почтовом ящике эту записку, надеюсь, не до конца стерся из вашей памяти?
В его голосе мне почудился подвох, а потому я посмотрела на голубоглазого повнимательнее, однако его смазливая физиономия оставалась непроницаемой.
— Не стерся, — буркнула я недовольно. — Это было несколько дней назад. Сейчас точно скажу. — Я сходила в прихожую полюбоваться настенным календарем, а вернувшись, отрапортовала:
— Седьмого, во вторник.
Майор задумчиво почесал затылок:
— Седьмого, м-да… А исчез он восьмого. Что ж, все совпадает.
Парамонов исчез восьмого, ну и дела! В тот самый день, на который я назначила акцию возмездия. Теперь мои «томагавки» заржавеют, не иначе. А если серьезно, то все это как-то… нереально, что ли. Словно Парамонов только для того и вынырнул из глубин затянутого тиной прошлого, чтобы тут же бесследно раствориться в тумане неизвестности. Думайте что хотите, но от всей этой истории попахивало виртуальностью, что ли… Хм, если виртуальность имеет запах, цвет и так далее.
— А теперь я повторю свой первый вопрос, — назойливо вклинился в мои размышления майор Сомов. — Я хочу знать о Парамонове все, что знаете о нем вы. Все.
— Например? Вот привязался!
— Например, то, что вас с ним связывает. Ведь зачем-то он к вам явился через десять лет.
— Нас? С ним? — Со мной случился приступ истерического веселья. — Ну раз это вас так интересует и раз уж вы этого не поняли из моих писем, то я вам скажу, я вам скажу, что нас связывает. Горячая любовь во времена дешевой колбасы, вот что! Если вы еще помните, какие цены были в восемьдесят девятом году. — Выпалив эту глупость, я уставилась на голубоглазого, чтобы не упустить его реакции.
Она, эта реакция, оказалась на редкость спокойной:
— И все? Ну и хам!
— А вам что, мало?
Добрый молодец и не думал смущаться:
— Может, было что-нибудь еще?
Например, какие-то деловые отношения или денежные?
На что он, интересно, намекает? На какие такие денежные отношения? Да когда Парамонов жил у меня, он был гол как сокол и сидел на моей шее, свесив ножки. Он самозабвенно корпел над своей диссертацией, имея за душой аспирантскую стипендию, вылинявшие джинсы да ту самую безрукавку, от которой я избавилась, разгребая завалы старого тряпья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46