Снег, шедший уже много дней подряд припорошил ветки сосны, листья бамбука, и они поражали необычностью очертаний. В этот прекрасный вечерний час лицо Гэндзи сияло поистине ослепительной красотой.
– Люди чаще всего отдают предпочтение весне с ее цветами или осени с ее багряными листьями, – говорит Гэндзи. – А чем хуже зимняя ночь, когда искрится снег, залитый чистым лунным светом, и причудливый, лишенный красок пейзаж так странно волнует сердце? Невольно уносишься мыслями к иным мирам, и вряд ли бывают мгновения прекраснее и трогательнее. Надо быть лишенным всякой чувствительности, чтобы причислять зимнюю ночь к тому, «что наводит уныние». – И Гэндзи велит поднять занавеси.
Сад до самого дальнего уголка озарен лунным сиянием, ничто не нарушает его белизны. Засохшие кусты и травы вызывают невольную жалость, ручьи словно захлебываются от рыданий, и что-то неизъяснимо жуткое чудится в скованной льдом глади пруда… Послав в сад девочек-служанок, Гэндзи велит им катать снежные шары. Лунный свет сообщает особое очарование их изящным фигуркам. Особенно милы девочки постарше в небрежно наброшенных акомэ, со слабо завязанными поясами. Их длинные волосы стелются по земле и, отчетливо вырисовываясь на белом снегу, кажутся еще чернее.
Младшие, развеселившись, бегают по саду. Забыв обо всем, они побросали веера, и их открытые лица прелестны. Наиболее тщеславные, задавшись целью превзойти остальных, скатали такой большой шар, что не могут сдвинуть его с места. Растерявшись, они стоят вокруг, а другие, выйдя к краю восточной галереи, безжалостно смеются над ними.
– Помнится мне, как однажды перед покоями ушедшей Государыни слепили настоящую снежную гору. Ничего, казалось бы, особенного, но присутствие Государыни придавало значительность самым ничтожным забавам. О да, я никогда не перестану оплакивать эту утрату. Государыня славилась своей осторожностью, и я не могу сказать, что хорошо ее знал, но в ту пору, когда жила она во Дворце, я неизменно пользовался ее доверием. Впрочем, я и сам во всем полагался на нее и не раз прибегал к ее помощи. Она не была тщеславна и никогда не старалась казаться умнее других, но мне не приходилось раскаиваться, когда я следовал ее советам, ибо она умела наилучшим образом улаживать самые пустяковые дела, не говоря уже о чем-то значительном. Право, есть ли в мире женщина, подобная ей? Она была мягкосердечна и даже застенчива, но обладала таким душевным благородством, что сравняться с ней не было никакой возможности. Вы взросли от одного с ней корня и похожи на нее более, чем кто бы то ни было, и все же даже у вас есть некоторые неприятные черты, например неуступчивость, которая всегда огорчает меня.
Бывшая жрица Камо совсем другая. Иногда просто так, от скуки, чтобы хоть чем-то заполнить часы досуга, мы обмениваемся с ней письмами. Она так умна, что способна и меня поставить в тупик. Да, одна она и осталась…
– А мне кажется, что нет никого умнее и тоньше госпожи Найси-но ками, – замечает госпожа Мурасаки. – Я всегда полагала, что уж ее-то никто не сможет упрекнуть в легкомыслии, и то, что случилось, поистине достойно удивления.
– Вы совершенно правы. Если говорить о женщинах изящных, миловидных, она заслуживает упоминания в первую очередь. Я всегда думаю о ней с сожалением и раскаянием. Воображаю, какие угрызения совести испытывают большинство искателей приключений, вспоминая о собственной юности, если даже я, который по сравнению с другими был истинным образцом благонравия… – говорит Гэндзи, и слезы навертываются ему на глаза, когда вспоминает он о несчастной судьбе Найси-но ками.
– Есть еще обитательница горной усадьбы, которой вы пренебрегаете, считая ее недостойной вашего внимания. А ведь она куда тоньше, чем можно было бы ожидать от женщины ее звания. К сожалению, низкое происхождение определяет ее место среди прочих. Например, свойственная ей церемонность воспринимается мною скорее как недостаток, чем как достоинство. До сих пор мне не приходилось встречать женщин, в которых не было бы вовсе ничего привлекательного. Но, очевидно, не менее трудно найти такую, которая была бы средоточием всех мыслимых совершенств.
Весьма трогательна своим постоянством особа, живущая в Восточной усадьбе. Другой такой, пожалуй, не найдешь. Когда-то, много лет назад, она пленила меня своим незлобивым нравом и с тех пор совершенно не изменилась, все так же кротка и застенчива. Я испытываю к ней глубокое сочувствие, и вряд ли мы когда-нибудь расстанемся.
За разговорами о былом и настоящем они не заметили, как спустилась ночь. Ярко светила луна, вокруг было тихо и прекрасно…
– Быстрый ручей
Скован льдом и не может привольно
Бежать меж камней.
Луна же вершит и теперь
Неизменный свой путь в небесах, -
сказала госпожа. Чуть склонив голову, она любовалась садом, и не было на свете женщины прекраснее. Мог ли Гэндзи помышлять о другой, имея ее рядом? К тому же она была так похожа на ту, что столько лег владела его думами. Гэндзи глядел на ее лицо, волосы, и сердце его грустно сжималось. Тут раздались голоса уточек-мандаринок, и он сказал:
– В этой снежной ночи
Мы грустим, вспоминая о прошлом,
А где-то вдали
Уныло кричат мандаринки
На зыбком ложе своем…
Затем, затворившись в опочивальне, он предался воспоминаниям об ушедшей. Возможно, он на миг задремал; во всяком случае, возник перед ним ее неясный образ. Сердито глядя на него, она сказала:
– Вы обещали молчать, но мое имя стало достоянием молвы. Позор и нестерпимые муки – вот мой горестный удел.
Только он собрался ответить, как кто-то будто навалился ему на грудь, и тут же он услышал голос госпожи из Западного флигеля:
– Что с вами?
Очнувшись, Гэндзи долго не мог прийти в себя. Сердце его тревожно билось, платье оказалось насквозь промокшим, – очевидно, он плакал во сне. «Что с ним?» – встревожилась госпожа. Но Гэндзи лежал не двигаясь.
Сон безмятежный
Не приходит. На миг забывшись,
Просыпаюсь в тоске.
Сновидения зимних ночей
Так тревожны и так мимолетны…
Неизъяснимая печаль сжала сердце, и, быстро поднявшись, он повелел, никому ничего не объясняя, заказать чтения сутр в разных храмах. Ушедшая именно его обвиняла в своих страданиях… «Неужели ее муки так ужасны? – сокрушался Гэндзи. – Ведь она все дни отдавала служению Будде и, казалось, немало сделала для того, чтобы облегчить бремя, отягощающее ее душу. И все же один-единственный тайный грех мешает ей очиститься от скверны этого мира».
Чем глубже проникал Гэндзи в душу вещей, тем большая тоска овладевала его сердцем. Как желал бы он найти дорогу в тот неведомый мир, где блуждает ныне ушедшая, и взять на себя ее муки! Но, боясь пересудов, он не решался даже открыто позаботиться об успокоении ее души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Люди чаще всего отдают предпочтение весне с ее цветами или осени с ее багряными листьями, – говорит Гэндзи. – А чем хуже зимняя ночь, когда искрится снег, залитый чистым лунным светом, и причудливый, лишенный красок пейзаж так странно волнует сердце? Невольно уносишься мыслями к иным мирам, и вряд ли бывают мгновения прекраснее и трогательнее. Надо быть лишенным всякой чувствительности, чтобы причислять зимнюю ночь к тому, «что наводит уныние». – И Гэндзи велит поднять занавеси.
Сад до самого дальнего уголка озарен лунным сиянием, ничто не нарушает его белизны. Засохшие кусты и травы вызывают невольную жалость, ручьи словно захлебываются от рыданий, и что-то неизъяснимо жуткое чудится в скованной льдом глади пруда… Послав в сад девочек-служанок, Гэндзи велит им катать снежные шары. Лунный свет сообщает особое очарование их изящным фигуркам. Особенно милы девочки постарше в небрежно наброшенных акомэ, со слабо завязанными поясами. Их длинные волосы стелются по земле и, отчетливо вырисовываясь на белом снегу, кажутся еще чернее.
Младшие, развеселившись, бегают по саду. Забыв обо всем, они побросали веера, и их открытые лица прелестны. Наиболее тщеславные, задавшись целью превзойти остальных, скатали такой большой шар, что не могут сдвинуть его с места. Растерявшись, они стоят вокруг, а другие, выйдя к краю восточной галереи, безжалостно смеются над ними.
– Помнится мне, как однажды перед покоями ушедшей Государыни слепили настоящую снежную гору. Ничего, казалось бы, особенного, но присутствие Государыни придавало значительность самым ничтожным забавам. О да, я никогда не перестану оплакивать эту утрату. Государыня славилась своей осторожностью, и я не могу сказать, что хорошо ее знал, но в ту пору, когда жила она во Дворце, я неизменно пользовался ее доверием. Впрочем, я и сам во всем полагался на нее и не раз прибегал к ее помощи. Она не была тщеславна и никогда не старалась казаться умнее других, но мне не приходилось раскаиваться, когда я следовал ее советам, ибо она умела наилучшим образом улаживать самые пустяковые дела, не говоря уже о чем-то значительном. Право, есть ли в мире женщина, подобная ей? Она была мягкосердечна и даже застенчива, но обладала таким душевным благородством, что сравняться с ней не было никакой возможности. Вы взросли от одного с ней корня и похожи на нее более, чем кто бы то ни было, и все же даже у вас есть некоторые неприятные черты, например неуступчивость, которая всегда огорчает меня.
Бывшая жрица Камо совсем другая. Иногда просто так, от скуки, чтобы хоть чем-то заполнить часы досуга, мы обмениваемся с ней письмами. Она так умна, что способна и меня поставить в тупик. Да, одна она и осталась…
– А мне кажется, что нет никого умнее и тоньше госпожи Найси-но ками, – замечает госпожа Мурасаки. – Я всегда полагала, что уж ее-то никто не сможет упрекнуть в легкомыслии, и то, что случилось, поистине достойно удивления.
– Вы совершенно правы. Если говорить о женщинах изящных, миловидных, она заслуживает упоминания в первую очередь. Я всегда думаю о ней с сожалением и раскаянием. Воображаю, какие угрызения совести испытывают большинство искателей приключений, вспоминая о собственной юности, если даже я, который по сравнению с другими был истинным образцом благонравия… – говорит Гэндзи, и слезы навертываются ему на глаза, когда вспоминает он о несчастной судьбе Найси-но ками.
– Есть еще обитательница горной усадьбы, которой вы пренебрегаете, считая ее недостойной вашего внимания. А ведь она куда тоньше, чем можно было бы ожидать от женщины ее звания. К сожалению, низкое происхождение определяет ее место среди прочих. Например, свойственная ей церемонность воспринимается мною скорее как недостаток, чем как достоинство. До сих пор мне не приходилось встречать женщин, в которых не было бы вовсе ничего привлекательного. Но, очевидно, не менее трудно найти такую, которая была бы средоточием всех мыслимых совершенств.
Весьма трогательна своим постоянством особа, живущая в Восточной усадьбе. Другой такой, пожалуй, не найдешь. Когда-то, много лет назад, она пленила меня своим незлобивым нравом и с тех пор совершенно не изменилась, все так же кротка и застенчива. Я испытываю к ней глубокое сочувствие, и вряд ли мы когда-нибудь расстанемся.
За разговорами о былом и настоящем они не заметили, как спустилась ночь. Ярко светила луна, вокруг было тихо и прекрасно…
– Быстрый ручей
Скован льдом и не может привольно
Бежать меж камней.
Луна же вершит и теперь
Неизменный свой путь в небесах, -
сказала госпожа. Чуть склонив голову, она любовалась садом, и не было на свете женщины прекраснее. Мог ли Гэндзи помышлять о другой, имея ее рядом? К тому же она была так похожа на ту, что столько лег владела его думами. Гэндзи глядел на ее лицо, волосы, и сердце его грустно сжималось. Тут раздались голоса уточек-мандаринок, и он сказал:
– В этой снежной ночи
Мы грустим, вспоминая о прошлом,
А где-то вдали
Уныло кричат мандаринки
На зыбком ложе своем…
Затем, затворившись в опочивальне, он предался воспоминаниям об ушедшей. Возможно, он на миг задремал; во всяком случае, возник перед ним ее неясный образ. Сердито глядя на него, она сказала:
– Вы обещали молчать, но мое имя стало достоянием молвы. Позор и нестерпимые муки – вот мой горестный удел.
Только он собрался ответить, как кто-то будто навалился ему на грудь, и тут же он услышал голос госпожи из Западного флигеля:
– Что с вами?
Очнувшись, Гэндзи долго не мог прийти в себя. Сердце его тревожно билось, платье оказалось насквозь промокшим, – очевидно, он плакал во сне. «Что с ним?» – встревожилась госпожа. Но Гэндзи лежал не двигаясь.
Сон безмятежный
Не приходит. На миг забывшись,
Просыпаюсь в тоске.
Сновидения зимних ночей
Так тревожны и так мимолетны…
Неизъяснимая печаль сжала сердце, и, быстро поднявшись, он повелел, никому ничего не объясняя, заказать чтения сутр в разных храмах. Ушедшая именно его обвиняла в своих страданиях… «Неужели ее муки так ужасны? – сокрушался Гэндзи. – Ведь она все дни отдавала служению Будде и, казалось, немало сделала для того, чтобы облегчить бремя, отягощающее ее душу. И все же один-единственный тайный грех мешает ей очиститься от скверны этого мира».
Чем глубже проникал Гэндзи в душу вещей, тем большая тоска овладевала его сердцем. Как желал бы он найти дорогу в тот неведомый мир, где блуждает ныне ушедшая, и взять на себя ее муки! Но, боясь пересудов, он не решался даже открыто позаботиться об успокоении ее души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96