Ладья удалялась, скрываясь в окутавшем залив утреннем тумане, столь восхитившем когда-то одного из древних поэтов (146), и, по мере того как она исчезала из виду, на сердце у Вступившего на Путь становилось все печальнее. С тоскою вглядывался он в морскую даль, чувствуя, что вряд ли ему удастся теперь полностью отрешиться от суетных мыслей.
Печалилась и старая монахиня, ведь она прожила здесь столько лет, и вот так неожиданно приходится возвращаться в столицу… Слезы струились по ее щекам.
Помышленья благие
Привели к дальнему берегу
Рыбачью ладью.
Но волны снова влекут
Ее в мир, давно позабытый.
А молодая госпожа сказала:
– Здесь у моря не раз
Я за осенью осень встречала.
Так тянулись года.
Неужели на бревнышке жалком
Суждено мне вернуться в столицу?
Ветер дул попутный, и точно в назначенный день они вышли на берег. Не желая привлекать к себе недоброжелательные взгляды, госпожа Акаси позаботилась о том, чтобы и оставшаяся часть пути была совершена как можно более незаметно.
Дом превзошел все ожидания, а как был к тому же похож на тот у моря, в котором провели они столько долгих лет, у путников из Акаси возникло ощущение, что они никуда и не уезжали. Многое волновало их здесь, заставляя возвращаться мыслями к прошлому.
Заново пристроенные галереи придавали дому благородный вид, по прекрасному саду бежали ручьи… Разумеется, кое о каких мелочах предстояло еще позаботиться, но для начала всего было более чем достаточно. Министр Гэндзи поручил одному из самых преданных ему служителей домашней управы проследить за тем, чтобы женщин приняли в доме с подобающей случаю торжественностью.
Только через несколько дней Гэндзи удалось наконец найти подходящий предлог для того, чтобы самому наведаться в Ои. Женщина между тем печалилась еще более прежнего. Она часто вспоминала покинутый дом и, чтобы хоть чем-то занять себя, трогала струны китайского кото, когда-то оставленного ей Гэндзи. Осенняя пора располагала к унынию, и очень часто, не в силах превозмочь тоски, госпожа Акаси уединялась в своих покоях и целиком отдавалась музыке, невольно вздрагивая, когда своенравный ветер в соснах начинал громко вторить пению струн. В такие мгновения даже старая монахиня, целыми днями грустившая в своей опочивальне, поднималась с ложа.
– Новый облик приняв,
Я сюда одна возвратилась.
В этой горной глуши,
Точно так же как в прежние годы,
Ветер в соснах поет, -
говорила она, а молодая госпожа отвечала:
– По родной стороне
Я тоскую, по лицам привычным,
Но может ли здесь
Быть кому-то понятен язык
Моего одинокого кото?
Так в одиночестве коротали они дни и ночи.
Между тем Гэндзи, как это ни странно, тревожился за них еще больше прежнего и наконец решился навестить их, пренебрегая возможными пересудами. Госпоже Мурасаки он не стал пока сообщать никаких подробностей, но, опасаясь, что она услышит обо всем от чужих людей, зашел перед отъездом в Западный флигель:
– Есть у меня дело в Кацура, давно требующее моего участия. Там же поблизости живет женщина, которую я обещал когда-то навестить, и пренебрегать ею неудобно. А поскольку мне предстоит наведаться в храм, строящийся в Сага, чтобы распорядиться относительно незаконченных до сих пор изваяний будд, вернусь я, вероятно, дня через два или три.
«Я слышала, что по его указанию вдруг начали строить какой-то дом, который, кажется, называют Кацура-но ин. Верно, там он ее и поселил», – подумала госпожа и ответила довольно сердито:
– Долго же мне придется ждать. Пожалуй, стоит запастись новым топорищем…
Вид у нее был чрезвычайно недовольный.
– Вы неисправимы! А ведь все считают, что я неузнаваемо изменился, – говорил Гэндзи, пытаясь ее успокоить, а солнце тем временем поднималось все выше и выше…
Стараясь не подавать подозрения окружающим, Гэндзи выехал из дома, не взяв с собой никого, кроме самых преданных слуг. Уже спустились сумерки, когда он добрался до места.
Даже самое скромное охотничье платье не могло умалить его поразительной красоты, а в тот день он надел нарочно приготовленное для этого случая носи и был так прекрасен, что женщина забыла все свои горести.
Нетрудно себе представить, как взволновала Гэндзи эта долгожданная встреча, с каким умилением смотрел он на дочь… Ему оставалось лишь сожалеть, что все эти долгие луны и годы росла она вдали от него.
Люди на все лады превозносили миловидность его сына, рожденного ушедшей дочерью нынешнего Великого министра, но, как знать, не потому ли, что принадлежал он к одному из влиятельнейших столичных семейств? Девочка же была действительно прелестна. «Видно, истинная красота проявляется в самом раннем возрасте», – думал Гэндзи, глядя на милое, невинно улыбающееся личико.
Кормилица за время, проведенное в Акаси, пополнела и стала еще красивее. Слушая ее подробный рассказ о жизни на побережье, Гэндзи вздыхал, чувствуя себя виноватым в том, что она принуждена была прожить столько лет возле рыбачьих хижин.
– Это жилище тоже слишком далеко от столицы, и мне нелегко будет навещать вас здесь. Почему бы вам не переехать в дом, нарочно для вас приготовленный? – спросил Гэндзи, и госпожа Акаси ответила:
– Я должна немного привыкнуть. Быть может, тогда…
Что ж, по-своему она была права. Они беседовали всю ночь напролет, и немало уверений и клятв услыхала она от Гэндзи. Кое-что в доме еще не было приведено в порядок, и он поспешил дать соответствующие указания сторожу и новым служителям домашней управы.
Прослышав о том, что господин министр решил посетить Кацура-но ин, туда стали стекаться окрестные жители, которым удалось в конце концов обнаружить его в Ои. Им он поручил привести в порядок сад.
– Камни в саду повалились, а то и вовсе исчезли. Здесь могло бы быть прекрасно, стоит лишь приложить немного сил и умения. Впрочем, что толку? Ведь не останетесь же вы здесь надолго? К тому же и расставаться с домом будет труднее, если вы успеете привязаться к нему. Так, уж мне-то это хорошо известно.
И Гэндзи снова заговорил о прошлом. Он плакал, смеялся, и все это с такой искренней непринужденностью, что нельзя было не умиляться, на него глядя. Даже старая монахиня, увидев его сквозь щель в перегородке, забыла о своей старости, мрачные мысли ее рассеялись, и лицо осветилось улыбкой. Очевидно, решив лично проследить за тем, чтобы слуги должным образом расчистили ручей, вытекавший из-под восточной галереи, Гэндзи вышел в сад в одном нижнем платье, и, любуясь его изящной фигурой, монахиня восхищалась и радовалась. Тут, заметив сосуд для священной воды, Гэндзи вспомнил и о ней.
– Ведь здесь и госпожа монахиня? Боюсь, что я недостаточно почтителен… – сказал он и, повелев принести носи, надел его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96