Ее печаль была столь трогательна, что просто нельзя было не принять в ней участия. Опухшие от слез глаза отнюдь не красили ее, но теперь, когда он смотрел на нее с приязнью, это уже не имело значения. «Все-таки мы прожили вместе столько лет…» – думал он, коря себя за легкость, с которой, забыв обо всем на свете, отдал свое сердце другой. Однако его все больше влекло к Найси-но ками. Притворно вздыхая, он оделся и, взяв курильницы, вложил их в рукава, чтобы те пропитались благовониями. Одетый в мягкое, свободное платье, он производил довольно приятное впечатление мужественной, благородной осанкой и особым достоинством, которое проглядывало в каждом его движении, – словом, хотя и далеко ему было до несравненного, блистательного Гэндзи…
Скоро в покоях для служителей раздались голоса:
– Снег, кажется, уже перестал идти…
– Да и стемнело совсем…
Приближенные Удайсё как бы между прочим покашливали, поторапливая его. Дамы Моку и Тюдзё уже легли, вздыхая и жалуясь друг другу на печальную изменчивость этого мира. Госпожа, грустная и прелестная в своей задумчивости, тоже легла, прислонившись к чему-то, но вдруг снова вскочила, вытащила из-под большой плетенки курильницу и, подбежав сзади к Удайсё, высыпала содержимое ему на платье. Никто и вскрикнуть не успел, а сам Удайсё, совершенно растерявшись, застыл на месте. Мельчайшие частицы пепла попали ему в глаза, забились в ноздри, он стоял, бессмысленно озираясь, не успев и понять, что произошло.
Как ни старался Удайсё отряхнуть платье, это ему не удавалось – пепел забился во все складки. Будь госпожа в здравом уме, подобная выходка скорее всего окончательно оттолкнула бы от нее супруга, но она явно не владела собой, и дамы смотрели на нее с жалостью: «Этот злой дух словно нарочно хочет поссорить их». Они засуетились, принесли новое платье, и Удайсё поспешил переодеться. Но пепел засыпал ему бороду, казалось, им было покрыто все тело, разве мог он появиться в таком виде в сверкающих чистотой покоях Найси-но ками?
«Я понимаю, что разум госпожи помрачен, но, право, всякому терпению есть предел, это просто неслыханно!» – возмущался он, и в сердце его росла неприязнь к супруге, постепенно вытесняя последние остатки жалости.
Понимая, однако, что всякие решительные меры привели бы к нежелательным последствиям, он постарался овладеть собой и, хотя стояла глубокая ночь, призвал монахов, которые немедля стали произносить над больной молитвы и заклинания. Можно себе представить, с какой жалостью и с каким отвращением прислушивался Удайсё к безумным воплям супруги…
Всю ночь монахи били тело больной четками, тянули его в стороны, а она рыдала и билась. К утру же, когда несчастная немного успокоилась, Удайсё отправил к Найси-но ками весьма обстоятельное письмо следующего содержания:
«Вчера вечером одна из особ, в моем доме живущих, едва не покинула этот мир. Кроме того, ехать в такой снег было почти невозможно, и я долго не мог решиться, а тем временем тело мое оказалось скованным льдом… О Вас я уже не спрашиваю, но как отнеслись к моему отсутствию Ваши дамы?
Мечется снег
В небе тревожно. Тревожные думы
Сердцем владеют.
Одинокий рукав в изголовье
За ночь покрылся льдом…
О, это невыносимо!..»
Письмо было написано густой черной тушью на тонкой белой бумаге, но ничего особенно изящного в нем не было. Впрочем, почерк был весьма недурен. Удайсё всегда слыл человеком прекрасно образованным.
Разумеется, госпожа Найси-но ками не только не была опечалена отсутствием Удайсё, но даже не стала читать его письмо, на которое Удайсё возлагал столько надежд. Не получив ответа, он совсем приуныл и весь день провел в опочивальне, погруженный в глубокую задумчивость.
Состояние госпожи Северных покоев оставалось чрезвычайно тяжелым, и Удайсё заказал молебен. Да и сам в душе неустанно взывал к буддам, моля хоть на время вернуть ей разум. «Разве мог бы я прожить с ней столько лет, когда б не знал, какая нежная у нее душа?» – спрашивал он себя.
Когда стемнело, Удайсё по обыкновению своему заторопился к Найси-но ками. Платье сидело на нем дурно, выдавая отсутствие заботливого женского глаза, и он недовольно ворчал, одеваясь. Подготовить новое платье не успели, и пришлось ехать во вчерашнем, которое было прожжено во многих местах и пахло паленым, причем запах перешел и на нижние одежды. Понимая, что столь явное свидетельство дурного нрава его первой супруги вряд ли доставит удовольствие Найси-но ками, Удайсё снял платье и, выйдя в умывальню, долго приводил себя в порядок.
Госпожа Моку, пропитывая тем временем его платье благовониями, сказала:
– Я тоскую одна,
От любви безответной сгорая,
Не сумела унять
Бушевавшее в сердце пламя,
Прорвалось наружу оно…
В последнее время вы так изменились к госпоже, что даже вчуже жаль… – добавила она, прикрывая рот рукавом.
Глаза и лоб ее были весьма хороши, но Удайсё только подумал: «И как я мог плениться подобной особой?»
Ну не жесток ли он?
– Немало невзгод
Я изведал за эти годы,
И немало обид
Скопилось в душе, дым досады
Грудь теснит и рвется наружу…
Если госпожа Найси-но ками узнает об этом непристойном случае, я наверняка останусь ни с чем, – вздохнул Удайсё и вышел.
Всего одну ночь не видел он своей юной супруги, но ему показалось, что за это время она стала еще прекраснее. Очарованный, он забыл обо всем и долго не покидал ее покоев.
Ему доносили, что в его доме по-прежнему усердствуют монахи и злые духи, появляясь во множестве, оглашают воздух дикими воплями, поэтому он старался бывать там как можно реже, опасаясь новых неприятностей, способных повредить его доброму имени. Когда же ему все-таки приходилось заезжать туда, он держался подальше от Северных покоев и сообщался только с детьми.
У него была дочь двенадцати или тринадцати лет и два сына. Супруги давно уже отдалились друг от друга, но все же положение, которое занимала в доме Удайсё госпожа Северных покоев, до сих пор оставалось довольно прочным. Теперь же и на это нельзя было надеяться, поэтому прислужницы ее предавались печали.
Услыхав о том, что произошло, принц Сикибукё заявил:
– Терпение, с которым моя дочь готова сносить грубости и оскорбления супруга, несовместно с честью нашего дома. Над ней станут смеяться. Пока я жив, ей незачем проявлять такую покорность и смирение.
И, не долго думая, прислал за ней.
Как раз к тому времени госпожа Северных покоев пришла в себя и, печально вздыхая, размышляла о непрочности всего мирского. Когда дамы сообщили, что за ней приехали, она подумала: «Право, стоит ли противиться воле отца? Разве лучше оставаться здесь и ждать, пока Удайсё совсем не отдалится от меня, – тогда мне останется лишь смириться со своим новым, еще более унизительным положением…»
Полагая, что участие в переезде ее старшего брата Сахёэ-но ками, имевшего довольно высокий чин при дворе, привлечет ненужное внимание, отец прислал за ней Тюдзё, Дзидзю и Мимбу-но таю с тремя каретами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Скоро в покоях для служителей раздались голоса:
– Снег, кажется, уже перестал идти…
– Да и стемнело совсем…
Приближенные Удайсё как бы между прочим покашливали, поторапливая его. Дамы Моку и Тюдзё уже легли, вздыхая и жалуясь друг другу на печальную изменчивость этого мира. Госпожа, грустная и прелестная в своей задумчивости, тоже легла, прислонившись к чему-то, но вдруг снова вскочила, вытащила из-под большой плетенки курильницу и, подбежав сзади к Удайсё, высыпала содержимое ему на платье. Никто и вскрикнуть не успел, а сам Удайсё, совершенно растерявшись, застыл на месте. Мельчайшие частицы пепла попали ему в глаза, забились в ноздри, он стоял, бессмысленно озираясь, не успев и понять, что произошло.
Как ни старался Удайсё отряхнуть платье, это ему не удавалось – пепел забился во все складки. Будь госпожа в здравом уме, подобная выходка скорее всего окончательно оттолкнула бы от нее супруга, но она явно не владела собой, и дамы смотрели на нее с жалостью: «Этот злой дух словно нарочно хочет поссорить их». Они засуетились, принесли новое платье, и Удайсё поспешил переодеться. Но пепел засыпал ему бороду, казалось, им было покрыто все тело, разве мог он появиться в таком виде в сверкающих чистотой покоях Найси-но ками?
«Я понимаю, что разум госпожи помрачен, но, право, всякому терпению есть предел, это просто неслыханно!» – возмущался он, и в сердце его росла неприязнь к супруге, постепенно вытесняя последние остатки жалости.
Понимая, однако, что всякие решительные меры привели бы к нежелательным последствиям, он постарался овладеть собой и, хотя стояла глубокая ночь, призвал монахов, которые немедля стали произносить над больной молитвы и заклинания. Можно себе представить, с какой жалостью и с каким отвращением прислушивался Удайсё к безумным воплям супруги…
Всю ночь монахи били тело больной четками, тянули его в стороны, а она рыдала и билась. К утру же, когда несчастная немного успокоилась, Удайсё отправил к Найси-но ками весьма обстоятельное письмо следующего содержания:
«Вчера вечером одна из особ, в моем доме живущих, едва не покинула этот мир. Кроме того, ехать в такой снег было почти невозможно, и я долго не мог решиться, а тем временем тело мое оказалось скованным льдом… О Вас я уже не спрашиваю, но как отнеслись к моему отсутствию Ваши дамы?
Мечется снег
В небе тревожно. Тревожные думы
Сердцем владеют.
Одинокий рукав в изголовье
За ночь покрылся льдом…
О, это невыносимо!..»
Письмо было написано густой черной тушью на тонкой белой бумаге, но ничего особенно изящного в нем не было. Впрочем, почерк был весьма недурен. Удайсё всегда слыл человеком прекрасно образованным.
Разумеется, госпожа Найси-но ками не только не была опечалена отсутствием Удайсё, но даже не стала читать его письмо, на которое Удайсё возлагал столько надежд. Не получив ответа, он совсем приуныл и весь день провел в опочивальне, погруженный в глубокую задумчивость.
Состояние госпожи Северных покоев оставалось чрезвычайно тяжелым, и Удайсё заказал молебен. Да и сам в душе неустанно взывал к буддам, моля хоть на время вернуть ей разум. «Разве мог бы я прожить с ней столько лет, когда б не знал, какая нежная у нее душа?» – спрашивал он себя.
Когда стемнело, Удайсё по обыкновению своему заторопился к Найси-но ками. Платье сидело на нем дурно, выдавая отсутствие заботливого женского глаза, и он недовольно ворчал, одеваясь. Подготовить новое платье не успели, и пришлось ехать во вчерашнем, которое было прожжено во многих местах и пахло паленым, причем запах перешел и на нижние одежды. Понимая, что столь явное свидетельство дурного нрава его первой супруги вряд ли доставит удовольствие Найси-но ками, Удайсё снял платье и, выйдя в умывальню, долго приводил себя в порядок.
Госпожа Моку, пропитывая тем временем его платье благовониями, сказала:
– Я тоскую одна,
От любви безответной сгорая,
Не сумела унять
Бушевавшее в сердце пламя,
Прорвалось наружу оно…
В последнее время вы так изменились к госпоже, что даже вчуже жаль… – добавила она, прикрывая рот рукавом.
Глаза и лоб ее были весьма хороши, но Удайсё только подумал: «И как я мог плениться подобной особой?»
Ну не жесток ли он?
– Немало невзгод
Я изведал за эти годы,
И немало обид
Скопилось в душе, дым досады
Грудь теснит и рвется наружу…
Если госпожа Найси-но ками узнает об этом непристойном случае, я наверняка останусь ни с чем, – вздохнул Удайсё и вышел.
Всего одну ночь не видел он своей юной супруги, но ему показалось, что за это время она стала еще прекраснее. Очарованный, он забыл обо всем и долго не покидал ее покоев.
Ему доносили, что в его доме по-прежнему усердствуют монахи и злые духи, появляясь во множестве, оглашают воздух дикими воплями, поэтому он старался бывать там как можно реже, опасаясь новых неприятностей, способных повредить его доброму имени. Когда же ему все-таки приходилось заезжать туда, он держался подальше от Северных покоев и сообщался только с детьми.
У него была дочь двенадцати или тринадцати лет и два сына. Супруги давно уже отдалились друг от друга, но все же положение, которое занимала в доме Удайсё госпожа Северных покоев, до сих пор оставалось довольно прочным. Теперь же и на это нельзя было надеяться, поэтому прислужницы ее предавались печали.
Услыхав о том, что произошло, принц Сикибукё заявил:
– Терпение, с которым моя дочь готова сносить грубости и оскорбления супруга, несовместно с честью нашего дома. Над ней станут смеяться. Пока я жив, ей незачем проявлять такую покорность и смирение.
И, не долго думая, прислал за ней.
Как раз к тому времени госпожа Северных покоев пришла в себя и, печально вздыхая, размышляла о непрочности всего мирского. Когда дамы сообщили, что за ней приехали, она подумала: «Право, стоит ли противиться воле отца? Разве лучше оставаться здесь и ждать, пока Удайсё совсем не отдалится от меня, – тогда мне останется лишь смириться со своим новым, еще более унизительным положением…»
Полагая, что участие в переезде ее старшего брата Сахёэ-но ками, имевшего довольно высокий чин при дворе, привлечет ненужное внимание, отец прислал за ней Тюдзё, Дзидзю и Мимбу-но таю с тремя каретами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96